Под Золотыми воротамиТатьяна Луковская
Пролог
Весна 1177 г.
Лестница безжалостно скрипнула, выдавая не в меру любопытную девицу, Марьяша вздрогнула, прислушалась никого, можно красться дальше. Подлое любопытство нашептывало: «Всего одним глазком глянешь на гостя и сразу назад, да никто и не узнает». И девушка, потворствуя дурному советчику, тенью соскользнула по ступеням вниз, просочилась в широкую гридницу, обогнула лавку и вжалась в бревенчатую стену, боясь лишний раз вздохнуть лишь бы не заметили, не прогнали. Но отец, увлеченный разговором с незнакомцем, казалось, вообще ничего не видел вокруг. А гость и вправду был приметным. Ведь и Марьяша, пренебрегая запретом матушки, пробралась в покои отца разведать, что за диковинная птица залетела к ним на двор.
Незнакомца покрывал толстый слой пыли и грязи, давно немытые и оттого непонятного цвета скрутившиеся в засаленные сосульки волосы, осунувшееся с ввалившимися глазами лицо в обрамлении всклокоченной нечесаной бороды, тонкий плохо заживший шрам на щеке. А лицо это, несмотря на истощенность, было прекрасным лик ангела: высокие скулы, прямой нос, красиво очерченный рот со слегка выпяченной нижней губой, но самое главное голубые, словно высокое весеннее небо глаза, особенно заметные в контрасте с загорелой обветренной кожей. Над путником так и висел ореол страдальца.
Но это только на первый взгляд. Более внимательному взору откроются иные приметы: заляпанный корзень чистый аксамит, дорогого тонкого шитья; кожух оторочен соболем; на поясе болтались ножны с торчащей рукоятью боевого меча. Такое оружие не только простому лапотнику, но и не всякому нарочитому мужу в руках доведется подержать. Да и взгляд небесных очей не просительно-жалкий, а властный, требовательный, привыкший получать то, что должно. Гостю на вид чуть за двадцать, но он сидит, а седовласый отец Марьяши, уважаемый посадник, стоит перед этим немытым юнцом, озабоченно перебирая кисти кушака. Девушка знала, отец всегда так делал, когда волновался. Но чего ему беспокоиться? В град приехала лишь жалкая кучка грязных, измученных воинов во главе с этим. Какая угроза может от них исходить?
Гонятся за мной псы Всеволодовы, никак не отстанут, зазвучал чуть охрипший молодой голос. Любимку Военежьего отрядили, этот, что клещ, вцепится, не вырвешь. Спрячь меня, посадник. Одна надежда на тебя.
Не могу я без дозволения княжьего, робко возразил отец, вот ежели бы светлый князь Глеб приказал
Да ваш князь в порубе владимирском сидит, а может и вообще его Бог прибрал. Сам видел, как он с коня падал.
Отведи Господь, посадник перекрестился. Ну, так в стольной Рязани надо бы поспрошать. Такие дела в одиночку, отец поправил горловину свитки, словно она его душила, в одиночку не делаются, кто я таков решать?
Да у кого в Рязани вопрошать?! У княгини, горем убитой? Спрячь. Здесь на Вороноже и по Дону городишек много, затеряюсь, отсижусь. А там мы еще поднимемся, еще покажем! незнакомец сжал кулаки.
Уж показали, не сдержался от злой иронии посадник.
Может так повернуться, что я князем вашим здесь сяду. Я отплачу тогда.
Марьяша распахнула глаза: «Так это князь!»
Ох, Ярополк Ростиславич, прости старика, но молод ты еще, горяч. В Рязани Святославичам сидеть, Мономахово племя не приимут.
Нынче все не по старине, сильные да ловкие правят. Мне бы отсидеться, сил накопить.
Так может к половцам, знаю, вы дружбу водили, у них надежней будет? Уж владимирцам в степи не достать, посадник явно хотел выпроводить нежеланного гостя.
Половцы серебро любят, а у меня, сам видишь, нынче в калите дыра. Продадут меня поганые за тридцать серебряников Всеволоду и не побрезгуют, молодой князь устало потер виски. На смерть меня выгоняешь, уморят меня в порубе, света больше белого не увижу, заживо гнить стану, Ярополк зябко завернулся в корзень, хотя в гриднице было изрядно натоплено. Укрой, христианского милосердия ради, теперь голубые очи смотрели с мольбой.
Батюшка, помоги ему, не выдержала и робко подала голос из своего уголка Марьяша.
Отец с гостем разом обернулись.
Это кто ж такая пригожая? заулыбался князь.
Он сразу приосанился, приглаживая пятерней спутанные пряди.
Дочь моя, Мария, недовольно нахмурился отец. А ну брысь отсюда!
Марьяша, сжавшись под грозным взглядом отца, подобрала поневу и пустилась бежать.
Хороша, успела услышать она за спиной, отчего девичьи щеки сразу запылали.
Протопав громко вдоль клети, Марьяшка крутнулась и на цыпочках опять стала красться к гриднице. Грешно, конечно, но надо же узнать, что отец решит.
Ладно, княже, подумаю, куда тебя схоронить. Но лучше тебе, Ярополк Ростиславич, тоже подумать, куда дальше бежать. Потому как, ежели припрет нас Всеволод Юрьевич, то уж извини, а выдать нам тебя придется. Мы от половцев и день, и ночь отбиваемся не для того, чтобы еще с полуночи набег получить.
Не посмеет Всеволод на Рязань идти, силенок у него таких нет, потрепали мы его крепко, молодой князь говорил с напором, запальчиво.
Дай то Бог, голос отца звучал подавленно, словно на плечи ему легла непосильная ноша.
«Спаси Господь», осенила себя распятьем Марьяша, сердце отчего-то отчаянно колотилось и было трудно дышать.
Марья Тимофевна, Марья Тимофевна! сверху, из светлицы хозяйку вызывала молоденькая крепко сбитая и громогласная холопка.
Тише ты, чего шумишь? замахала ей рукой Марьяша.
Так матушка кличет, бранится уже.
Иду, Марья с какой-то непонятной тоской вздохнула и отошла от двери. А мне сегодня, Варюша, волк приснился.
Не к добру, сразу приговорила холопка, безнадежно махнув рукой.
Словно выбежал ко мне навстречу, встал поперек дороги и оскалился. Клычищи острые, а глазищи, что свечи, огнем горят.
Может поганые скоро объявятся, Варюша тоже вздохнула и торопливо перекрестилась. В церковь надобно сходить, свечу Богородице поставить, и воину небесному, Федору Стратилату, чтоб ворогов отогнал.
Кабы знать еще кто ворог, услышала Марья за спиной голос отца.
Глава I. Охотник
1
Три дня как околела, точно вам говорю, опытный следопыт Щуча склонился над трупом палой лошади. Торопились, даже узду вон не сняли.
Мертвое животное лежало поперек дороги, вмерзнув гривой в ночной лед огромной лужи.
Любим спешился и подошел к следопыту.
Их ли кобыла, может рязанцев? он тоже внимательно стал рассматривать окоченевший труп.
Уздечка нашей работы, суздальской. Они это, точно вам говорю, они.
Любим запахнул плотнее корзень, прячась от пробирающего до костей мартовского ветра. Взгляд задумчиво блуждал по мертвой лошади.
Чего тут думать, раздался басистый голос сотника Якуна, к Пронску они подались. Там и перехватывать нашего петушка нужно.
Любим не спешил отвечать, мысли верткими белками скакали в голове: «Ну, допустим, удирали, оторваться побыстрей хотели, коней измучили, молодую кобылку совсем загнали, а узду приметную не сняли, так как больно спешили, возиться не захотели. Но оттащить в сторону да талым снегом присыпать или ветками прикрыть можно было? А так эта кобыла на дороге, что камень верстовой: Вот, мол, смотрите, мы к Пронску утекаем, не отставайте. Что-то здесь не то, чую, что не то».
Следы есть? нахмурил он брови.
Следов-то много. От Доброго к Пронску путь наезженный, развел руками Щуча.
Любим Военежич, время теряем, нетерпеливо похлопал плетью по сапогу Якун, и так отстали.
Дружине привал, кашу варить! неожиданно скомандовал Любим.
Белены объелся, зашипел на него Якун, какая каша?! Три дня как проскакали!