Вдовец Яков, дьякон сельской церкви Вознесения Господня, со своим малым семейством жил скромно. Всякий, кто обращался к нему за подаянием, не уходил с пустыми руками. Бабка Лукерья шумела на сына, попрекала, что он за чужими бедами родных детей забывает. А их ведь еще на ноги ставить, Кирьяну в дом жену вести, Дуняше приданое справлять. Яков вздыхал, с матерью соглашался, но совал очередной сиротке краюху хлеба. Евдокия знала новую лопату купить не за что, да и негде, кузнецы-то сгинули. Придется в ноги к соседям падать, одалживать. А те, покуда свою работу не сделают, не дадут. Сиди до ночи, жди. А уж осень не за горами, урожай убирать, да и подпол батюшка поглубже вырыть хотел. Эх!
«За лопатой сходить нужно», от этой мысли по спине побежал холодок, а затем, наоборот, стало отчаянно душно. «А ежели то упырь стонал или дочери кузнеца Голубы душа неуспокоенная? Говорят, ее ведь не похоронили, она по дороге пропала. Ой, мамочки» Девочка развернулась в сторону села, сделала несколько шагов, постояла, вздохнула и побежала к кузнице. «Мы с Голубой подругами были, авось, не тронет».
У самой опушки Дуняша остановилась, не решаясь выйти. Туман быстро рассеивался, теперь кузница не казалась такой уж мрачной, просто развалина. Никаких стонов, скрипов, даже шелеста. Все тихо. Из травы подле дверного проема выглядывал черенок лопаты. Иди да бери. И Дуня пошла. На цыпочках, оглядываясь, прошмыгнула через дорогу, обогнула остатки забора, затаив дыхание, приблизилась к кузнице, протянула руку к лопате.
Пи-и-ть, позвал слабый мужской голос. Сердце прыгнуло как заяц из куста, а ноги мгновенно стали тяжелыми словно каменные. Бежать не было сил. Девочка схватилась за черенок, прижала деревяшку к груди. Сердечко продолжало скакать.
Пи-и-ть, опять раздалось откуда-то снизу.
«Нежить али живой? Плохо ему». Выставив вперед остриё лопаты, Дуня шагнула к проходу, осторожно заглянула внутрь. Первое, что бросилось в глаза, большие красивые сапоги сафьяновые, хорошей выделки, с замысловатым узором по голенищу. Селяне подобных дорогих сапог и не видывали, даже гости заезжие в таких ладных не хаживали.
Хозяин богатой обувки лежал ногами ко входу. Это был длинный худой мужчина. Кузница стояла без крыши, света хватило рассмотреть и кожаные порты, и меч, пристегнутый к поясу. Дуня сделала еще шаг вперед. Какой раньше была рубаха незнакомца, догадаться было сложно, от одежды остались рваные окровавленные лоскуты, разметавшиеся по узкой смуглой груди. В левом плече виднелась бурая дыра с почерневшими краями, из нее тонкой алой струйкой вытекала кровь. Рядом валялась переломанная стрела с багровым наконечником. «Из себя дернул, вот и заорал».
Черные, спутанные, давно немытые волосы обрамляли загорелое и одновременно обескровленное лицо с темными синяками под глазами, полуприкрытыми длинными ресницами. Жесткая щетина редкой бороды торчала в разные стороны, узкие потрескавшиеся губы ловили сырой утренний воздух. Незнакомец тяжело и часто дышал.
Таких чернявых людей Дуняша видела только намалеванными на стене церкви, там, где изображали Лестницу Иоанна. Загорелые мужички огромными баграми подцепляли за ноги праведников, карабкающихся по высокой лестнице в Рай. Святые упирались и упорно лезли на верх, восхищая Евдокию. А вот смоляная нечисть пугала девчонку, разглядывая их, она непременно крестилась и целовала нательный крестик. И вот теперь такой же, словно сошедший с фрески неизвестный муж лежал перед ней в бедовом месте. «Неужто черт?!»
Пить, совсем уж жалостливо простонал незнакомец.
Я сейчас, дяденька, сейчас, Дуняша стрелой вылетела на двор.
«А можно ли черта поранить? Да нет, человек это, помирает бедный. Воды, где взять воды?» У колодца не оказалось ни только ведра, но даже и веревки. Близок локоток, да не укусишь. Девочка вздохнула и вернулась к кузнице. Взгляд блуждал по заросшему бурьяном двору. «Как же набрать воды, и во что? Сапог у него двойным швом прошит, хоть в брод реку переходи, не промокнет. Вот тебе и ведро!»
Евдокия решительно подошла к раненому, схватилась за правый сапог и потянула.
Эй, ты что делаешь?! Не венчались, а уж сапоги снимаешь, незнакомец, морщась от боли, привстал на правом локте, на девчушку глянули немного узкие карие глаза. «Да это степняк!» испугалась Дуня, о южных кочевниках в этом лесном краю слышали только страшные байки.
Я водицы, дяденька, тебе в него хотела набрать. Ведерка при колодце нет, залепетала она.
Сильней тяни, прохрипел чернявый.
Девочка дернула, раненый вскрикнул от боли, но сапог поддался. В нос ударил тяжелый дух немытой ноги.
Как у всякой хозяйки, пусть и совсем малой, у Евдокии на поясе висело много рукодельного добра: мешочек с иглами, ножницы, шильце, гребенка, наперсток, небольшой нож. Вот этим ножичком Дуня безжалостно и прорезала дыру в голенище добротных сапог. Распоясалась, оставив свой скарб в траве. Конец кушака продела в отверстие и завязала. Кожаное ведро-сапог легло на водную гладь колодца, глотнуло влаги, потяжелело. Можно тащить. Первую воду Дуняша выплеснула, смывая нечистое, вторую понесла в кузницу.
Осторожно, чтобы не расплескать, она поднесла сапог к губам чернявого. Тот сделал несколько жадных глотков, опять тяжело задышал. «Умаялся бедный».
Рану промой да перевяжи, более твердым голосом приказал незнакомец.
«Перевяжи, чем перевязывать-то?»
Десный рукав от рубахи моей оторви, прочитал ее растерянный взгляд чернявый.
Я за подорожником, а то присохнет, потом не оторвать, Дуняша выбежала опять, надергала вдоль дороги широких гладких листочков, оторвала от подола своей рубахи по кругу тонкую ленту. Стали видны щиколотки. «Стыдно так-то коротко, да для хорошей перевязки одного рукава нешто хватит, а второй рукав у него уже изодран».
Промытые водой подорожники легли на рану, беленая полоса рубахи обвила смуглый торс.
Вот, дяденька. Только сапог теперь мокрый, может не надевать пока, пусть сохнет?
Вода там осталась? Дай еще глотнуть, незнакомец сел, лоб прорезали морщины. Чернявый прикусил и так искусанную в кровь губу.
Ты бы полежал, чего вскакиваешь, попыталась уложить его девочка.
Не надо, отмахнулся незнакомец, одевай сапог. Мне убираться отсюда нужно в лес меня отведешь.
Дуняша с сомнением посмотрела на раненого:
Не дойти тебе, дяденька.
Я да не дойду? усмехнулся чернявый, показывая крепкие белые зубы с оскалом слегка выпирающих клыков.
Я только тебе сапожок вот тут прорезала, ты уж, дяденька, не серчай.
Подарок княжий, вздохнул незнакомец, ладно, натягивай.
«Самого князя знает!» ахнула про себя Дуня.
Мужчина встал, опираясь на плечо девочки, зашатался, ухватился за дверной косяк. Стоя, он казался длинной сухой жердью. Сильные пальцы больно впились в кожу девчушки. Незнакомца кренило вперед.
Не удержу я тебя, пискнула Дуняша.
Я сам себя удержу, пошли. Что у тебя там, лопата? Дай!
Орудуя лопатой как посохом, шатающейся походкой, аки хмельной, незнакомец заковылял к лесу. «Только что головы поднять не мог, а теперь почти бежит. Точно нечисто», Дуня перекрестилась и побежала за чернявым.
Как только еловые лапы сомкнулись за незнакомцем, он рухнул как подкошенный и потерял сознание.
Дяденька, дяденька!!! Ты умер! отчаянно затрясла его Евдокия. «Человек, это. Просто очень сильный. Прости меня, Господи, за темность мою».
Дяденька, дяденька!
На ее отчаянный призыв раскосые глаза приоткрылись:
Не тряси меня, и так все кружится.
Дяденька, ты не умирай.
Тебя как зовут, спасительница? незнакомец сел, опираясь на ель.
Евдокия, дщерь церковного дьяка Якова, выдала все девочка. «Пусть не думает, что ему сам князь подарки дарит, а я смерда какого простого дочь».
Дуняшка, слабо улыбнулся чернявый, а меня Юрко.
Георгий, стало быть.
Да хоть Гюргя, усмехнулся мужчина.