Собрал Тишка ватажку таких же голодранцев, как он. Бродил близ Каспия, нападал на купеческие караваны, совершал лихие налеты на туркменские становища. Добычу продавал на астраханских базарах. Приходилось бродить и близ Яика, наводя страх и ужас своими волчьими набегами. Вся его натура переродилась на волчий лад Одичал, остервенел. В душе почти ничего человеческого не осталось Верховодил ватажкой до самой старости, пока не иссякла волчья сила, не притупились острые зубы
Думал уже уйти в камыши и подохнуть в одиночестве, как ослабевший зверь. Но услыхал в то время о появлении на Яике государя-императора. Примкнул к государеву войску Да, видно, и тут тяготел над Тишкой злой рок. В слободе Берде позарился он на серебряное монисто у одной вдовицы. Был пойман и приведен на суд к самому государю. И тут же по высочайшей воле был выпорот плетьми на площади. Две недели отлеживался Тишка в кустах, но в войске остался. После последнего сражения, уже за Волгой, прибился он к партии Заметайлова. Видно, почуял своим особым нюхом в нем предводителя ловкого и грозного.
Теперь ехал Тишка позади отряда, слегка помахивая плетью и тревожно поглядывая по сторонам. Его беспокоило, что они идут вслед страшному каравану без надежды освободить пленника. Куда сунешься, когда только конвойных гренадеров и пикинеров не менее трехсот при шести пушках. А тут и варева нет какой день. Воды и то мало осталось.
Утром увидели вдали стадо баранов без пастуха. Тогда и обратился Тишка к атаману:
Благослови, отец, деток до чужих клеток.
Времени нет, да и воровство это.
Нужда лиха, и голод не тетка, а голодный и архиерей украдет.
Тишка вновь поотстал. Стал припоминать, когда же он сытно, по-домашнему ел? Все больше урывками, на ходу. С голоду хватал что ни попадя. Ел до отвала только под хмельной перезвон чарок. А потом и вспомнить не мог, чего ел. Варили в поле в котлах жирный кулеш, баранину, конину Мяса пропасть Но еда все не домашняя, походная. От этих мыслей стало душновато, и он распахнул на груди кафтан, подставляя ее освежающему, порывистому ветру. Бывший рядом атаман мельком глянул на грудь и удивленно воскликнул:
Что это?
На усохшей, костистой груди старика чернела наколкавосьмиконечный крест. Тишка смутился, запахнул ворот, пробурчал:
Бродяжил когда, одно время выдавал себя за грека из Иерусалима. Был черный, курчавый. Продавал крестики с поддельными мощами, кусочки дерева, якобы от креста Христова. Да што там крестики! Камешки и песок продавал. Собирал на оренбургском тракте, а говорилс берегов Иордана Прибыльное было дело. Да раз в Астрахани окружили меня монахи Спасо-Преображенского монастыря. Был там сам архимандрит. Спрашивает меня: «Скажи, чернец, где река Иордан протекает?» Я и брякнул: «Близ святого града Киева»
Тишка умолк, но, заинтересованный рассказом старика, атаман затеребил:
Дальше-то что?
Побили меня монахи, злобно побили.
А крест-то пошто выколол?
Это я для большего прибытка, говорил, что знак наколот самим иерусалимским патриархом
Конь Тишки вскинул голову и запрядал ушами.
Тишка прислушался. До слуха чуть долетел отрывистый собачий лай, ветерок доносил запах бараньего сала. Потом левее, в лощине, увидел старый казак чуть заметный дымок и верхушку одинокой кибитки. Не спеша подъехал к Заметайлову и тихо спросил, указывая плетью в сторону:
Батюшка атаман, видишь ту кибитку? Может, свернем?
Заметайлов сощурил глаза и удивленно сказал:
Не вижу. А зачем сворачивать?
Барана там жарят, может, и нам что перепадет. Тебе ведь тоже надо подкрепиться, атаман, а то болезнь совсем одолеет. По лицу вижуплохо тебе.
Ежели ты впрямь учуял баранину, то свернем. До Самары уже недалеко. Но туда нам не с руки
Заметайлов приказал двум казакам следить за караваном, остальным свернуть, куда указывал Тишка.
И вскоре увидели кибитку, а у кострастепняков, жарящих барана.
За несколько серебряных монет купили еще трех баранов. Пока готовили ужин, прискакали дозорные, сообщили:
Обоз и конвойные свернули на ночлег к деревне Мосты.
Деревня невелика, но раскинулась версты на полторы, словно неведомый сеятель разбросал приземистые домишки по отлогому косогору, а в сторонке воткнул небольшую церковку и господский дом под черепичной крышей. Господский дом, церковка и деревянные лабазы составляли какое-то подобие площади. На этой площади и остановился обоз. Усиленный конвой появился у лабазов. Туда, под низкие ворота, едва закатили возок с клеткой. Офицеры заняли господский дом. Землю окутала густая вечерняя мгла.
Из окон барского дома выплескивались на площадь веселые голоса, раскатистый хохот.
Конвойные офицеры и солдаты были довольнынаконец-то миновали опасную степь. Никто из них и подумать не мог, что за тем, что творится на площади, неотрывно наблюдают две пары зорких глаз.
Двое подобрались совсем близко к лабазам. Они взобрались на стог сена, наметанный в амбаре, который стоял почти впритык к лабазам. На них были крестьянские одежды. Это были Заметайлов и Тишка. Они зарылись в сено и лежали тихо, затаившись, словно звери на опасной тропе.
Пообвыкнув, Тишка шепнул:
А не зря лежим, батюшка? Што мы сделаем вдвоем-то?
Не сделаем, так еще раз на него поглядим. Не простой он человек-то.
Это так, согласился старик, хучь и из простых, но не простой. У меня на людей глаз приметливый. Вот секли меня по его указу, а он и гутарит: «Кто смелграбит, не смелкрадет. Я буду сечь и тех и других. Нам нужны заступники, за народ заступники. А вор, ты это помни, не бывает богат, а бывает горбат» Долго потом я кумекал над словами его, а ведь вот заступником я и не был еще Всеодна корысть. Да соблазн еще есть один: как выпью шкалик, пропиваюсь до нитки. Я не облыжно говорю. Так и есть. Вот и теперь прихватил с собой шкалик. Сейчас хлебну А то мозги враскорячку. На, батюшка, отведай.
Заметайлов отстранил протянутую фляжку:
Убери, не дело сейчас Да и где раздобыл зелье-то?
Это я у Творогова разжился хмыкнул старик.
У Творогова? удивился атаман. Да ведь его нет с нами.
А это я допрежь. Приметил у него в турсуке флягу Он нет-нет да и прильнет к ней. Чую по запахуне вода. Ну, я и того
Ну и бестия. Не зря, значит, тебя стегали. В бегах-то давно?
Давненько Как мать померла. Горемычная была ее жизнь. Когда была молода, замуж выйти не позволили. Она долго блюла себя, но уже в зрелом возрасте согрешила с кем-то из дворовых и меня вот родила. Не по душе это пришлось графу Орлову. Мать-то была его дворовой. Не велел пускать меня в покои господские, а матушка там убирает да моет Я вырастал как есть, под юбкой. По целым часам и пискнуть не смел. Говорил всегда шепотом, ходил крадучись. За три-четыре комнаты узнавал, что граф идет в девичью, и нырк под юбку матери.
И все же раз я попался. Осерчал граф, увидев меня, и продал знакомому генералу. А мать затосковала и померла вскорости. Генерал проиграл меня в карты заезжему аудитору. Так и стал я ходить по рукам В дождь и студеную непогодь вольная степь мне грезилась. Вот и сбежал на Яик
Обожди, прервал старика Заметайлов.
На площади наступила тишина. Солдаты улеглись под телегами. В окнах господского дома погасли огни. Лишь над воротами лабазов покачивались фонари.
Теперь наше время, сказал атаман.
С какого конца поджигать-то будем? спросил Тишка.
Подожжем этот стог, а сами переберемся на крышу лабазов. Сбегутся сюда солдаты, а мы Ну, уж там господь укажет, что делать.
Четкого плана у Заметайлова не было. Пожаром он хотел отвлечь солдат от лабазов, а затем пробраться к клетке и освободить узника Но как освободить скованного по рукам и ногам? Как отомкнуть железную клетку? Этого он и сам не знал. Надеялся только на случай.
Заметайлов, высекая кресалом искры, зашептал:
Господи, покажи свое могущество. Спаси его. Спаси, если ты точно велик и всевластен!..
А Тишка, ощупывая за пазухой тяжелый пистоль, приговаривал:
Ночьтемна-темница. Замыкаешь ты церкви и хаты, монастыри и царские палаты. Замкни недругу уши и глаза.
Но недруг всполошился быстро. Отрывистые команды офицеров огласили площадь. Зарево пожара плясало на белых портупеях, на остриях штыков, скользило по обнаженным шпагам. Перепуганные солдаты спешили вывезти из лабаза арбу с клеткой, где сидел Пугачев. Но арба застряла в дверях. Тогда начальник конвоя ключом отомкнул замок на дверях клетки и вывел Пугачева на площадь.