На плечи Пугачева был накинут бараний нагольный тулуп. Когда Пугачев споткнулся, тулуп соскользнул с его плеч, и все увидели на узнике изодранный алый кафтан. Пугачева решили было вести к церкви, но юркий маленький генерал что-то крикнул офицерам, и пленник был оставлен на площади. Пугачева стали быстро приковывать цепью к колесу телеги.
Видно, в пленнике затеплилась какая-то надежда на освобождение. Он вскинул непокрытую голову. В его запавших глазах ярились отблески пламени. Губы что-то беззвучно шептали. Однако солдаты окружили его плотным кольцом. Другие оттеснили крестьян, сбежавшихся с баграми и топорами, как заведено при огненных бедствиях. Обеспокоенный генерал велел повернуть на всякий случай в сторону толпы две пушки.
Сквозь гул пожарища и гомон доносились выкрики:
Крышу ломай, крышу! Чего рот разинули?
Но большинство смотрело не на угасающее пламя, а на того, чье имя в течение двух лет внушало и страх, и великую надежду.
Долго смотреть не пришлось. Огонь был вскоре погашен, и солдаты разогнали мужиков по домам.
Заметайлов и Тишка покинули Мосты.
В УСАДЬБЕ ГРАФА ОРЛОВА
В поздние сумерки отряд Заметайлова перешел вброд небольшую речку. Впереди темнел лесом Лисий овраг. До усадьбы графа Орлова было рукой подать. Побывать в этой усадьбе упросил атамана Тишка.
Хоть под старость навещу материнскую могилу, убеждал он Заметайлова. Сниться мать мне по ночам стала, может, к себе зовет. Да и сквитаться надо Ясно, старого графа в живых нет, но отпрыски его, видно, услаждаются А я вот по их милости совесть и честь свою загубил
Будь по-твоему, решил Заметайлов, навести графских наследников. И мне раз довелось встретиться с графом Владимиром Орловым. Да коротка была встреча
В полночь двор графской усадьбы осветился огнями. Раздался крик дворни, откуда-то из ночной темноты надтреснуто звякнул колокол и разом смолк, будто кто-то огромной рукавицей прижал звон медной глотки.
Едва Заметайлов соскочил с коня, ему в руки сунули какую-то доску.
Что это? озадаченно спросил он.
Святая икона и хлеб-соль вам, отцы родные, слуги царские, радостно ответило несколько голосов.
Спасибо, братцы, глухо сказал Заметайлов. Он понялих принимают за часть государева войска. Здесь не знают о поимке Пугачева.
Заметайлов хотел еще что-то сказать, но его увлекли подскочившие казаки. Загремели сапоги по двухмаршевой лестнице. Первая зала, затем вверхновая лестница. Чугунная отливка раззолоченных перил, паркет полов, мрамор стен, зеркала, карнизы и бронзовые люстры, казалось, охладили пыл вбежавшей за казаками дворни, но Заметайлов повелительно махнул рукой:
Ведите в графские покои.
Там никого нет. Сам господин наш в Москве, залепетал в дверях опочивальни комнатный лакей.
А госпожа Штоль! Управительница! Сюда ее, стерву! закричал пронзительно юркий мужичок в оборванном армяке. Он рванул вперед, отшвырнув лакея.
В неровном свете мигающих свечей огромная опочивальня казалась пустынной. На кровати лежало горой несколько подушек в тончайших белых наволочках с кружевными оборками. Темно-вишневое атласное одеяло, подшитое голландской простыней, свисало с кровати. Кровать была пуста. Но Тишка уже проворно обшарил все углы, заглянул под кровать. Он разбросал подушки, и все увидели сбившуюся в комочек женщину в ночной сорочке, с чепцом на голове. Кружевные оборки чепца закрывали лицо. Вперед выдавался лишь острый дрожащий подбородок. Мужик протянул руку и сорвал с головы чепец
Немка-то лысая ахнули в толпе.
Не над такой жалкой и перепуганной старухой хотели они вершить свой правый суд.
Все же Тишка протянул к ней руку, хотел стащить с постели, но управительница, словно загнанный хорек, дернулась головой к руке, пытаясь укусить. Тишка отдернул руку, хихикнул:
Откусалась, стерва. Зубы-то на сластях проела!
И вновь злоба опалила мужичьи сердца. Множество рук вцепились в ненавистное тело, словно здесь, в этой ничтожной человеческой плоти, была запрятана игла, которая делала бессмертным Кащеяподневольную, постылую жизнь.
Заметайлов пытался унять мужиков, но те бросились к нему в ноги, стали просить:
Батюшка-атаман! Дозволь порешить Достойна смерти
Почему достойна? спросил атаман.
Изволь, батюшка, сам глянуть. Обсказывать дольше будем.
Заметайлова повели темным двором. Впереди кто-то бежал с фонарем. Тусклый свет выхватил из мрака обитые железом двери. Они вели в низкий кирпичный амбар. От спертого воздуха голова атамана закружилась. Усилием воли он стряхнул подступившую слабость. У стены заметались какие-то странные тени. Разгляделисхудалые девки в белых рубахах. И лица их были белыми, и волосы, и даже цепи, которыми они были прикованы к стене, казались высеченными из алебастра. Перед каждой корыто, кадь с мукой, сито. Они сеяли муку, и это было настоящей мукой, ибо плохо просеянную муку не брали в зачет, а хорошо просеять во мраке было почти невозможно. В амбар за провинность сажали здоровых девиц, а через несколько месяцев на волю, вернее, на новое подневолье выходили белые тени. Для мужчин управительница нашла другое наказаниерасчесывать гребнем шерсть на породистых суках и выискивать блох Это уже после порки. Но не каждый эту порку выносил.
Заметайлова повели в сарай, где отлеживались на грязном веретье мужики, поротые доморощенными палачами И еще куда-то повели, и еще что-то показывали, скользкое и липкое Глаза застилал розовый туман. Ноги атамана обмякли. Тишка поддержал его, подскочили казаки.
Нешто можно так больного таскать. Ведь он весь горит, батюшка-то. В постелю его И все из-за лысой стервы Лекаря сюда, лекаря матерились казаки.
Ничего этого Заметайлов не слышал. Зыбкая пучина охватила тело и понесла его по волнам давно ушедшего. Кажется ему, везет его старик старообрядец, везет по тряской дороге. Прыгает по кочкам тарантас, да так, что все внутри оборваться готово. А дорога длиннаяни конца ни края. Но вот тихо стало и жарко. Сидят они в бане вместе с купцом-старообрядцем. Нахлестывает веником купец разгоряченное тело и приговаривает:
«Эко изгрязнился ты, парень, и завшивел в бездомном сиротстве. Моли бога, что в хорошие руки попал».
И вот уже эти «хорошие руки» водят по буквам псалтыря, и учат изначальной грамоте, и заставляют каноны читать, а за нерадьетычки в лоб, и двуперстное сложение учат делать, и опять костяшками пальцев в лоб, и грозный голос раскатисто повелевает:
«Складывай персты, как начертано на иконе Тихвинской божьей матери. Та икона писана евангелистом Лукою».
«Я и так молюсь двоеперстно, когда больно озябнут пальцы, а когда совсем нет пальцевможно и ладонью молиться»
«Дурак-рак-рак»И опять острые костистые пальцы стучат по горячему лбу. И голова гудит, будто железом окована.
От нестерпимой боли Заметайлов открыл глаза. Увидел перед собой чье-то узкое лицо, на седловине носа маленькие очки. В руках человек держал белые тряпицы, измаранные кровью И чей-то шепот над ухом:
Три дня провалялся батюшка. Теперь на поправку пошел. Вишь, лекарь и повязку снял.
Скосив глаза, Заметайлов увидел Тишку. На нем был новый зипун, отороченный мехом. В руках Тишка держал сулейку и серебряную чарку. Глаза, покрытые слезящейся поволокой, устремлены на атамана. В сивых усах застряли крошкивидно, и перекусить успел.
Заметайлов пытался оттолкнуть протянутую чарку, но лекарь сказал ласково:
Это не повредит.
Атаман выпил, и будто горячая волна прокатилась по телу, приятной истомой закружило голову. Атаман вновь закрыл глаза.
К вечеру Заметайлов был уже на ногах. Приказал расставить вокруг графского дома караулы, послал разъезды в ближайшие деревни, велел накормить прибывших мужиков. За три дня во двор усадьбы понабралось множество всякого люда. Сбегались кто с вилами, кто с топором, чтоб помочь государевым людям до конца извести ненавистное племя господ-кровопийц.
Батюшка-то сам где? Батюшка? метались по двору мужики, думая, что прибыл сам император Петр III.
Не тумашитесь, братцы, успокаивал их Поводырь, государь вскорости объявится. А наперед послал своего атамана Ивана Заметайлова. Атаман с казаками держит совет, но вскорости к нам выйдет. А пока отведайте, что сварили наши кашевары, атаман велел угостить вас.