Сидя на мокром глиняном полу, колодники играли в «матушку», «царапки», «овечки» Игры состояли в подбрасывании и ловле камешков. Подбрасывать нужно в определенном порядке и ловить заранее установленное количество камешков. Проигравшему щелчки по лбу. Когда игра наскучивала, ложились на растрепанные чаканки. Кто-нибудь заводил любимую бурлацкую песню:
Еще ходим мы, братцы, не в первой год
И пьем-едим на Волге все готовое,
Цветное платье носим припасенное,
Еще лих ли наш супостат злодей,
Супостат злодей, воевода лихой
Гремел засов, и входил офицер. Бил наотмашь первого попавшегося. Кричал матерно:
Завыли, сучьи дети. На волю захотели? Колодки набью на шею, так не до песен будет. Аль не знаетесидеть тихо.
Так блюло острожное начальство предписание «о тихости колодников», написанное собственноручно Екатериной II в «Уставе о тюрьмах».
И замолкали, шепотом рассказывали, какая судьба довела их до острога.
Вот говорит молодой солдат, только недавно забитый в колодки:
Пришел к нам в казарму гарнизонную плац-майор досматривать, какой у нас порядок. И дернуло его заглянуть в мой сундучок, под койкой стоял. А там в уголке сырые арбузные семечки лежали, потом подкалить думал. Он и набросился на меня: «Каналья, ты гноишь казенное добро, рубашки, мундир, сундук» И со всего размаха трахпрямо в рыло А потом и приговор судный вынесли.
Сидевший в углу старичок бормотал сквозь слезы:
Я уж забыл, в каких острогах и побывать довелось, всю Русь исколесил Уж не под силу, молю бога, чтоб прибрал Ан нет, отвернул лик свой от меня, грешного
Мутная слеза катилась по морщинистой щеке и терялась в седой взлохмаченной бороде.
А наутро Касьянов был потрясен страшным событием. Старичок лежал в углу с пробитой головой.
Кто убил? спросил Григорий.
С нар поднялся закованный в ножные кандалы мужик и сказал, что убил он.
За что?
Да вчера больно жалостливо он скучал и так горевал, что бог не дает смерти, что меня аж слеза прошибла. Как уснули все, я вынул из-под порога кирпич, завернул в рукав рубахи да и убил старикаиз жалости. Думаю: пусть успокоится А мне все одно пропадать.
Касьянова поразило, как люди легко идут на смерть. И то верно: за острогом жизнь не лучше. А пытался ли кто изменить эту жизнь? И все же за стенами тюрьмы человеку вольготней.
Григорий Касьянов сбежал бы давно. Но больше свирепой стражи боялся он за судьбу жены и сына. Пригрозил ему после суда губернатор: «Если утекешьсына запорю до смерти».
Когда в пределы Астраханской губернии со стороны Саратова вторглось новоявленное грозное войско, Григорий решил сразубыть ему в том войске непременно. Слухи были разные: одни уверяли, что сам император идет вызволять народ из кабалы, другие твердили, что это вовсе не император, а самозванец и злокозненный плевосеятель. Священство вещало, что бунтовщикпростой донской казак Емелька Пугачев. Касьянов знал лишь одно: кто бы ни был он, тот человек, онзаступник народный. Словно пеплом покрыло лица дворян. Караульные офицеры и бить меньше стали. А намедни слышал Григорий собственными ушами, как кричал, не таясь, канонир у кремлевской стены: «Сколько работано ни будет, ничего не поможет, все достанется батюшке Пугачеву!»
Самозванца-то Пугачева величают батюшкой Эти слова пришлись Григорию по душе. Хорошо, если то не царь. На царя какая надежда? Сам господского звания. Да и может ли царь быть атаманом? Ни в жисть. Только легковерные могут тешиться этим
Стиснув зубы, плыл под водой Григорий, разломил заранее надпиленные железа, почти греб руками илистую, вонючую муть. Считал про себя: пятнадцать, шестнадцать, семнадцать
Каждый рывоксажень. До завозни сажен тридцать, не меньше. Так и естьстукнулся затылком о затопленный борт, поднырнул еще. Уже сидя под днищем, слышал крики:
Утоп! Утоп! Эк его разморило Да ищите проворней, черти!..
Если не нашли теперь, то и не найдем. Засосало на веки вечные.
Про себя Григорий отчужденно думал: «Да, утоп, нет больше Григория Касьянова»
У Черного Яра путник остановился. Сбросив с плеч потную рваную рубаху, опустился на пахучую мягкую траву над самым берегом.
У городка река, изгибаясь, с силой била в обрывистый, крутой яр. Когда-то по берегу рос лес. Затем его спалило пожаром. Теперь река размыла яр. Черные и толстые змеистые корни выползли наружу, путаясь в космах водорослей и в глинистых отвалах. Волны вырыли под паутиной корней пещеры, таинственные норы и логовища. Мрачным выглядел яр с реки. С опаской косились на него проезжающие по Волге купцы, торговые люди. Не раз в одночасье здесь грабили большие караваны с богатым добром.
Путник спокойно лежал на берегу, а острый глаз неотрывно следил, как к Черному Яру подплывало и причаливало странное судно. Это был большой деревянный плот, на котором мерцали жерла четырех чугунных пушек.
«Плавучая батарея, подумал человек. Видно, таким гостинцем хотят встретить государя-батюшку. Надо поспешать».
Путник поднялся. В Черном Яру был у него знакомый огородник, у которого он и решил переспать ночь. Подходя к базарной площади, еще издали увидел огромную толпу. Жители Черного Яра галдели, кричали, не опасаясь, что в городке стоит драгунский батальон полковника Цыплетаева. Слух, что Петр III с войском уже у Сальниковой ватаги, приводил крестьян и посадских в великое смятение.
Слышались голоса:
Коли бы нам бог дал хоть один год на воле пожить
Настали, знать, для господ последние деньки.
Сполох, ребятушки, сполох!
Где сполох? Эка врут, идолы! сердито огрызнулся косоглазый целовальник.
Что, тебе глаза перекосило? Вот постой. Ужо всем вам будет расплата. Всех порешат
Подскочил на пегом жеребце комендант с пятью солдатами.
Замолчать! заорал Цыплетаев, выпучивая от натуги глаза. Замолчать, мерзавцы! Слушайте мое последнее к вам слово!
Отчего не послушать! раздался смелый, звонкий голос. Только толку-то мало будет с твоих слов. Нового ничего не скажешь!
Это что там за бунтовщик? Выдь-ка сюда ко мне!
Отчего не выйти? дерзко ответил тот же голос.
Из толпы вышел молодой мужик в белой грязной рубахе, залепленной рыбьей чешуей. На правой руке было перекинуто два счала вяленой воблывидно, решил продать на базаре.
Вот и вышел, глядя прямо на коменданта прищуренными злыми глазами, проговорил рыбак. Думаешь, спужался тебя! Нет, брат, не на таковского напал
Комендант от такой предерзости словно языка лишился. Он только вытягивал кадыкастую шею и глотал слюну. Затем с сипом выдавил:
Ты что бунтовать?
Бунтовщик-то ты, а не я! Государь-то Петр Хведорыч вольностью нас жалует и реками
Молчать! рявкнул Цыплетаев. Знаешь ведь, бестия, что никакого императора там нет среди сволочной толпы. Емелька там, донской самозванец!
Ишь ты, чего наговорил, тем же тоном продолжал мужик, а чего же генералы ваши от него бегут? А ты говоришь: «Емелька он, а не царь». Разве Емелька взял бы Казань и Саратов?
Вяжите его! Чего рты разинули? повернулся комендант к солдатам.
Вяжи, вяжи! отозвался рыбак. Посмотрим, как-то ты меня, верного слугу царя-батюшки, свяжешь!
Толпа недобро загудела, сдвинулась плотнее, точно туча перед грозой. Солдаты несколько раз стеганули нагайками. Толпа будто окаменела, никто не шелохнулся. На лицах солдат появилась растерянность. Лишь один старый капрал спрыгнул с седла и с длинным ремнем в руках подошел к мужику. Но едва он прикоснулся к рукаву его рубахи, как с головы капрала слетела треуголка, сбитая камнем. И тут же из его рук выдернули ремень. Базар огласился криком и свистом. Цыплетаев дернул поводья и повернул коня. За ним ускакали солдаты.
Стонала и гудела площадь. Мужики радостно переругивались. Один возбужденно сообщал:
Крепко меня солдат ожег плетью через правое плечо, да я ему не покорился.
У него, надо быть, на конце-то пулька вплетена: следовать тебе в баню сходить, отпарить. Вспухнетпомрешь. Настегаешь веником с мыломотпустит.
Время ли сейчас в баню ходить? Вольность добывать надо