Это ВыГильельма Маури?
Не задумываясь, да у меня и не было на это времени, я ответила «да». Тогда он сказал мне, что у него есть приказ Монсеньора Бернарда Ги арестовать меня. Потом меня вывели из дома в ночь, под ноги лошадям, которые били копытами, перегородив улицу. Вокруг не раздавалось ни звука. Я смотрела на фасады немых домов, на захлопнутые в страхе двери, и мне казалось, что жизнь навсегда ушла из СенЖан лЭрм. Занимался рассвет. Я услышала, как поет петух. Обернувшись, я увидела Бону. Как и я, она шла меж двух стражников, но руки у нее не были связаны. Стражники поставили ее напротив дверей дома. Очень бледная, она глянула на меня и слабо улыбнулась. Я видела, как она измучена.
Потом сверху спустился юный Пейре, тоже ведомый двумя стражами. Он держался очень достойно, хотя волосы его были взлохмачены. Они поставили мальчика возле матери, а потом предъявили нам длинные белые свитки, которые долго и лениво разворачивали, прежде чем зачитать нам. Я внимательно слушала, и поняла, что юный Пейре, имея уже пятнадцать лет от роду, может теперь отвечать за свои действия, так же, как и госпожа его мать, и что они оба получили безапелляционный вызов Монсеньора Братаинквизитора из Тулузы. Потом солдаты привязали меня позади лошади к стремени, и заставили идти следом. Я крикнула Боне: «Прощай!»
В Тулузу я пришла полумертвой от усталости. Я никогда раньше не видала Тулузы. Но и сейчас я не особенно много смогла увидеть, шагая между двух лошадиных крупов. Сержант, командовавший солдатами, повернулся ко мне и гаркнул, что меня привели сюда, чтобы оставить в доме Инквизиции. Я подняла голову, и увидела в нескольких шагах от меня высящуюся громадину башен Нарбоннского замка. Потом, скрежеща, открылись тяжелые ворота, а их засовы отодвинулись, издавая ужасный стон. В каменном двореколодце развязали веревку, которой я была привязана к лошадиному стремени, и передали меня в руки начальнику тюремной стражи. Меня ввели в большой дом из яркорозовых кирпичей, в залу, освещенную факелами. Там я увидела распятие и чернобелые рясы сновавших повсюду доминиканцев. Меня быстро провели по темному, мрачному, казавшемуся бесконечным коридору, потом толкнули, чтобы я нагнулась и прошла в низкий проем, и я упала на пол. Дверь с тяжелым стуком захлопнулась за мной.
Три дня я провела в этом застенке. Я пыталась пользоваться любой возможностью, чтобы вести счет времени. Я смотрела, как увеличивается и уменьшается полоса света, падавшего из отверстия в стене. И каждый день один и тот же молчаливый человек приносил мне кусок хлеба и кувшин воды, а утром и вечероммиску супа. Фактически, этот подвал не был настоящим застенком. Я не была связана, а в углу лежала охапка соломы. О застенках я слышала намного худшие вещи. Они просто хотели, чтобы я сидела в одиночке. Я думала о Боне, которая должна была явиться сюда вместе с сыном, и тоже войти в эти ужасные ворота. Я вспоминала о том, как видела ее в последний раз, как она, держась прямо, стояла у входа в свой маленький домик, окруженная солдатами, и лицо у нее было более гордое, чем обычно. А потом меня так грубо уволокли, что я даже не успела подать ей ни малейшего знака. Слышала ли она мой прощальный крик?
Я сразу же поняла, что им нужна была именно я. Они знали мое имя; этот серый клирик в СенЖан лЭрм ясно сказал, что у них есть ордер на мой арест. Кроме того, когда меня привели сюда, то посадили в тайную камеру, а не стали держать в общей зале. Инквизитор и его заместитель знали, кто я такая. Но что им известно еще? Если бы я знала, кто свидетельствовал против меня, что они говорили, я бы смогла попытаться сообразить, что мне следует говорить, угадать, что меня ждет Этот ордер на арестпросто логическое следствие юридической процедуры, начатой против меня инквизитором Каркассона, ранее отлучившим меня от Церкви? Или он как-то связан с событиями вокруг поимки Мессера Пейре Отье? Захотят ли они заставить меня говорить на эту тему? Но разве им не хватает информации по этому поводу? Его бургундских друзей, у которых он прятался, сразу же арестовали. Книги и вещи доброго христианина тоже были у них в доме. Какой смысл инквизитору слушать все новые и новые бесконечные свидетельства и доносы? Но я не могла больше ни о чем думать. Мне хотелось уснуть, и спать долго, нескончаемым сном
Вчера меня наконец-то вывели из этой дыры. Я снова шла по очень длинному коридору со связанными руками. Когда я оступилась, стражник обернулся ко мне со злобной гримасой. Я боялась. Я не знала, что лучшепродумать каждый шаг или действовать по наитию. Я боялась. Но в любом случае, было уже слишком поздно.
Меня привели в красивую залу, освещенную факелами. Очень красивую залу, я такой никогда не видела. Я засмотрелась на готические рубцы на сводах. Но меня рывком поставили на колени перед высоким мужчиной, одетым в белую рясу с черной накидкой, с тонзурой монаха и большим распятием на груди. Теперь я смотрела только на этого человека. Это был доминиканец, молодой и худощавый, с красивым лицом. Он, не мигая, уставился на меня пронзительно черными глазами. От наступившего молчания мне стало еще страшнее. Не может быть, чтобы это был инквизитор. Я не могла себе представить, что он такой молодой. Почему он ничего не говорит? Что он от меня хочет? Неужели и правда, что я сейчас смотрю в глаза самому Бернарду Ги? Но тут его лицо ожило, а черные глаза перестали быть недвижными:
Вы Гильельма Маури из Монтайю?
Да
Он сел. Я попыталась подняться, но стражник нажал рукой на мое плечо и оставил стоять на коленях. Только развязал веревки на руках. Лишь сейчас я заметила, что в этой комнате было еще несколько человек. В глубине залы сидело двое других монахов, тоже одетых в черные накидки с поблескивающими распятиями на груди. Какой-то старик сгорбился над пюпитром с пером в руке, с мрачным и прилежным видом. Никто на меня не смотрел. Я чувствовала за спиной присутствие стражника, готового броситься на меня при малейшем движении.
Мне было страшно.
Гильельма Маури из Монтайю
Доминиканец говорил очень медленно, раздельно произнося слова. Я знала, что он говорит так, потому что я могла не понять его слов из-за акцента. Он говорил со мной, как с маленьким ребенком. Он назвал свое имя, но я его не запомнила. Он добавил, что он является помощником Монсеньора Бернарда Ги, из ордена Братьевпроповедников, инквизитора еретических извращений, уполномоченного работать в Тулузе святейшим папой Климентом Климентом? А может, его имя тоже было Климент? Он потребовал от меня принести клятву на Евангелии. Поклясться, что я буду говорить правду о себе и о других. Монах положил книгу передо мной. Стражник рывком поднял меня на ноги. Я встала, дрожа, протянула руку, поклялась. Мне было страшно. Теперь этот папский доминиканец сидел передо мной, а я стояла, но я боялась его. Монах забрал у меня книгу Евангелия, положил ее себе на колени и посмотрел на меня ледяным взглядом:
Вы находились у дамы Боны Думенк, в СенЖан лЭрм. Чем она Вам помогала?
Что он хочет, чтобы я сказала? Я пробормотала:
Ну ничем. Она просто дала мне одежду, которая была слишком мала ее сыну
Мужской камзол? С какой целью?
Чтобы я смогла пойти в Сабартес.
Я перевела дыхание. Я понимала, что говорю слишком быстро, неосторожно. Я попыталась ускользнуть. Я воскликнула:
Мне так хотелось повидать отца и мать!..
Он не дал мне возможности подумать. Он снова повторил вопрос, тем же суровым тоном:
Знала ли дама Бона Думенк, кто Вы такая, что Выбеглянка из-за ереси, что Выподруга еретиков?
Я не знаю
Я и правда не знала, что сказать. Я боялась. Я понимала, что он ищет новую жертву, показания которой можно было бы использовать против моей подруги Боны, и обвинить ее в том, что она мне помогала. Он замолчал, и молчание это длилось довольно долго. И это молчание наполнило меня еще большим ужасом. Мне казалось, что я испытываю жуткий холод. Потом он поднялся и снова принялся сверлить меня своими черными, как ночь, глазами.
Но когда заговорил, его тон изменился. Он все так же раздельно произносил слова, говоря со мной, как с ребенком, но с какими-то нежными и теплыми нотками в голосе, от чего мне вдруг почему-то стало больно.