Прав был Посидоний Арамейский: barbari immanes.
С дороги доносились всё более громкие и возбуждённые голоса.
Но ты не сказал мне, что случилось с последним братом моей матери.
Не знаю,соврал Залевк.Он жил далеко.
Мальчик отстал от него и направился на площадь. Вопреки обычаю здесь беспорядочными кучками, сбившись ближе к середине, толпились солдаты. Командир преторианских когорт, телохранителей дукса, преградил ему путь и с неодобрительным жестом вернул его чересчур снисходительному учителю.
Дукс Германии заперся во внутренних покоях с командирами легионов,тихо пояснил он.
Со всех концов каструма подходили другие командиры и в волнении собирались на площади.
Его вызывают в Рим!злобно крикнул кто-то, и мальчик тут же спросил:
Кого вызывают в Рим?
Ему не ответили, но догадка вызвала тревогу. В самом деле, через второго неожиданного посланника из Рима пришло известие, что победоносного и всеми любимого Германика лишили командования. Среди солдат, командиров, трибунов начал зреть мятеж. Но вышел трибун Гай Силий, и командиры на площади прекратили дискуссии, поскольку его появление всегда объявляло о прибытии Германика. Это знал и мальчик. Действительно, вскоре появился молодой дукс в окружении других трибунов. Он увидел беспорядочное сборище и ничего не сказал, но улыбка сошла с его лица.
Германии умел находить общий язык со своими подчинёнными, в каком бы низком звании или должности они ни были, какой бы утончённой культурой либо, напротив, неотёсанностью ни славились. Ему были в высшей степени свойственны человечность и непосредственность. «Civile ingenium, mira comitas»,кратко, но с сожалением напишет столь мало склонный к похвалам историк, как Корнелий Тацит. Но для других, в Риме, эти качества явились поводом к тревоге и неугасимой ненависти.
Как только Германии вышел, хор злых голосов зазвучал с удвоенной силой:
Тиберий боится тебя... Он тебя ненавидит, потому что ты победил там, где он проиграл... Он хочет отнять у тебя легионы...
Возникла толчея, давка усиливалась. В прошлом многих пугали подобные голоса и взгляды, коллективная сила такой мощной военной машины, сознающей свою силу. Чуть позади, вдоль Чертополоха, выстраивались выходившие из казарм солдаты и даже кузнецы и маркитанты, даже колонырабы, приставленные к обозам. Их собиралось всё больше, они заполнили всю улицу. Даже самые строгие декурионы и центурионы не вмешивались в это, и было заметно их грозное единодушие.
Германии; молчал, так как гневные крики этих людей выражали правду.
Ты командуешь самыми сильными легионами в империи,ревела толпа,и не можешь позволить вот так отнять их у тебя!
В первом ряду стояли трибуны грозных легионов: тринадцатого, двадцать второго, одиннадцатого.
Мы поставили на колени тысячи германцев, так неужели не сможем напугать шестьсот престарелых сенаторов?
Над другими возвысился суровый голос одного из трибунов:
Пусть императора изберут люди, рискующие жизнью для защиты границ, а не нежащиеся в термах сенаторы!
Слово «император» возникло как молния из чёрных туч, и крики поднялись ещё громче. Ранее, в век гражданских войн, уже было однажды, что эти легионы, размещённые вдоль дороги, построенной Римом для завоевания северных земель, с пугающей скоростью направились обратно на юг, чтобы привести к власти избранного ими человека. Послышался чей-то голос из толпы:
В Риме мы к тебе присоединимся. Как в своё время пошли за Юлием Цезарем. Рубикон всё ещё на прежнем месте...
Эта знаменитая речушка к югу от Равенны была границей, которую закон запрещал пересекать войсковым легионам, движущимся по направлению к Риму. Пересечение этой границы означало мятеж против Республики. Но Юлий Цезарь её перешёл и захватил власть.
Мальчик Гай затесался в толпу, проскользнув меж локтей командиров. Учитель пытался удержать его, но один из трибунов прорычал:
Эй, отстань от него! Пусть сам учится.
Толпа кричала:
Вспомни, как Тиберий выхватил власть из рук Новерки!
Хор голосов громко выкрикивал оскорбления, которые маленький Гай узнал, присутствуя при страстных спорах между солдатами, но теперь эти слова казались потрясающими, поскольку целили в мать императора.
Действительно, шли разговоры о восстании, и мальчик затрепетал от охвативших его чувств, когда один старый трибун в панцире, тяжёлом от медалей, полученных в десяти кампаниях, крикнул Германику:
Когда Тиберий украл у тебя власть, ты был здесь и не мог ответить!
После яростной борьбы между популярами, хотевшими избрать Германика, и оптиматами, которые делали ставку на Тиберия, сенат в конце концов склонился на сторону последних.
Но твоё время пришло сегодня, сейчас!
Тут Гай увидел, как его отец поднял правую руку с раскрытой ладонью, и это был незабываемый жест: так дукс всегда выражал своё решение говорить, то есть отдавать приказы, поскольку дукс никогда не говорил иначе. Все, от трибунов самого высокого ранга до простых солдат, в общем порыве быстро прекратили шуметь и замерли, приготовившись слушать.
Мальчик услышал, как дорогой для него голос отца низверг чаяния солдат с несвойственной ему холодностью.
В те дни...сказал дукс и сделал паузу.В те дни у Рима не было правителя, вы это знаете.
Он снова помолчал, чтобы каждое его слово проникло в головы его солдат.
Но сегодня Римом правит Тиберий, избранный сенатом.
Солдаты молчали. Мальчик видел, как изменялось выражение их лиц. Никто не шевелился.
До последнего часа моего командования здесь я никому не позволю повторять подобные речи. Мы никогда не пойдём с оружием на Рим.
Молчание продолжалось. Власть мужественного, ясного, справедливого Германика над своими солдатами была почти гипнотической. Мальчик лишь услышал, как стоявший рядом трибун шёпотом выругался сквозь зубы.
Позже историки напишут, что командиры восьми рейнских легионов все вместе предложили идти на Рим. И кто знает, какой враждебный бог коварно вдохновил Германика отказаться. Потому что в этот день Германик, сам того не зная, сделал выборукоротил свою жизнь. Никто из легионеров не понял причины этой полной, самоубийственной покорности Тиберию. Никто не представлял, что сильный дукс Германик испытывал непреодолимое, до тошноты, отвращение к войне.
ДВЕ СЕРЕБРЯНЫЕ ЧАШИ
Над горными долинами стали собираться тучи. Пришло время уезжать в Рим. Гай понуро отправился в конюшни и в последний раз ласково погладил по гриве Инцитата. Потом перед оружейной кузницей увидел Гая Силия, трибуна, который когда-то показывал ему, как обращаться с сикойкинжалом для засад, и подошёл к нему.
На этот раз Силий держал в руках не оружиевместо этого его пальцы сжимали чудесную серебряную чашу.
Посмотри,проговорил он, протягивая её Гаю.
Серебро было тонкой работы, с чеканкой и едва заметной позолотой.
Греческая работа,сказал Силий.История Илиады.
В его устах это казалось шуткой.
Но на чаше в самом деле была изображена история царя Приама, который на коленях целовал руку Ахиллу, убийце его сына, чтобы получить мёртвое тело. И виднелось древнее, но отчётливое клеймо автора. «Chirisoposepoiese»,быстро прочёл Гай. А на краю местный ремесленник выгравировал имя трибуна, «Силий», и работал над второй чашей.
Твой отец не хочет, чтобы эти края порождали новые войны,сказал Силий.Серебряные чаши должны отправиться к моему далёкому другу, далеко за Германский рубеж, на реку у великого северного моря.
Завтра мы уезжаем,сказал Гай.
И поскольку Силий был одним из самых близких к отцу людей, а его жена Сосия, жившая в претории, была близкой подругой матери, мальчик доверчиво понизил голос и взмолился:
Пожалуйста... Нужно кое о чём спросить.
Трибун, бывалый и безжалостный воин, с удивлением посмотрел на него, испытывая противоречивые чувства. Глаза мальчика были нежны и тревожны, голос обезоруживал. Он обладал одним из множества изысканных даров боговспособностью непосредственно и иррационально вызывать к себе симпатию. Трибун жестом отпустил солдат.