Голос Габриэля сорвался, на них начали оборачиваться. На лицах солдат читались любопытство и недоумение, но он закусил удила, выхватил из кармана заветный блокнотик с компроматом и отчеканил:
Я все записал! Твои махинации, даты, время! Будешь объясняться с командиром!
Рауль отреагировал мгновенно, оценив всю опасность ситуации, возможные последствия, и впервые запаниковал. Увидел боковым зрением приближавшихся с разных сторон солдат, он ударил Габриэля в солнечное сплетение, и тот сложился пополам. Амбресак тянул его за подмышки, Рауль пытался отобрать опасный документ, но Габриэль держал его мертвой хваткой. Негодяи затащили героя в полутемную комнату и принялись избивать. Амбресак ударил его ногой в пах, и Габриэля вырвало.
Прекрати! рявкнул Ландрад, оттаскивая своего приспешника, наклонился к Габриэлю и мягко попросил: Не валяй дурака, отдай блокнот и вставай, все будет хорошо
Габриэль только крепче вцепился в блокнот и свернулся улиткой, подтянув колени к голове.
Внезапно завыли сирены.
Боевая тревога
По коридорам бежали десятки солдат.
Рядовой второго класса запнулся о валявшийся на земле вещмешок. Рауль схватил его за плечо и проорал:
Что, черт возьми, происходит?
Молодой парень не отвечал, завороженный видом избитого Габриэля.
Рауль повторил вопрос.
Война пробормотал рядовой.
Габриэль поднял голову.
Боши Они в Бельгии!..
8
В понедельник Луиза вышла на работу. Коллеги здоровались с ней сдержанно, скорее даже небрежноне так, как бывает, когда человек возвращается в коллектив после болезни. Каждый был озабочен собой и ситуацией в стране. Учителей, которых не мобилизовали в 1939-м, призвали на воинскую службу. Многие уехали из Парижа. Преподавателей стало меньше, а учеников прибавилось, у многих беженцев были дети, не хватало столов и стульев, всего не хватало. В избытке были только оскорбления. Повторяя за родителями, многие маленькие французы называли маленьких бельгийцев «бошами с севера», передразнивали акцент люксембуржцев, пикардийцев, уроженцев Лилля. Война медленно, но неотвратимо, как ядовитый туман, заползала на школьный двор.
Ежедневные газеты освещали неожиданное наступление немцев, начавшееся двумя днями раньше, первые полосы пестрели броскими заголовками. «Война ведет против нас смертельную битву», заявил генерал Гамелен. Фраза прозвучала напыщенно, а значит, успокоительно. Еще недавно события разворачивались в соответствии с прогнозами и предсказаниями, но внезапное наступление застало французов врасплох. Все удивились Те, кто с пеной у рта утверждал, что война останется дипломатической, старались держаться незаметно. Журналисты наперебой утверждали: «Генеральный штаб владеет ситуацией», «Голландия и Бельгия ожесточенно сопротивляются ордам рейха», «Немцы остановлены перед бельгийскими линиями!..», «Беспокоиться не о чем». Еще утром пресса уверяла читателей, что в Бельгии франко-британские силы «парализовали» продвижение врага, что жестокий удар агрессоров «приняли на себя союзные армии», а подошедшие французские части «взбодрили» защитников.
Звучало красиво, но никто не знал, как обстоят дела в действительности. Начиная с сентября на все лады звучало утверждение: «Решающим оружием этой войны будет информация», французские газеты развернули массированную кампанию, призванную поддержать веру граждан в победу. То и дело упоминалось число сбитых немецких самолетов. Мальчишки на переменах играли в войну.
Говорю вамдесять в день! горячилась мадам Гено.
По радио называли цифру тридцать, возражал кто-то.
А это что, по-вашему? спрашивал мсье Лафорг, потрясая номером «Энтрансижан», в котором речь шла о пятидесяти сбитых самолетах.
Никто не нашелся что ответить.
Num nos adsentiri huic qui postremus locutus est decet?спросил директор с многозначительной улыбкой, смысла которой никто не уловил.
Заметив Луизу, беседующие отодвинулись, но не для того, чтобы дать ей место, а просто хотели оказаться подальше.
Лично я ничего не понимаю, призналась мадам Гено, но война в любом случае мужское дело
Ее тон был еще более ядовитым, чем обычно, бегающий взгляд предвещал одну из гадостей, на которые она была большая мастерица.
А в мужские дела вмешиваются только женщины определенного сорта
Луиза почувствовала на себе взгляды коллег. Положение спас колокол, возвестивший окончание перемены. Учителя разошлись по классам.
Обед в столовой оказался мучительным испытанием, и в конце дня Луиза решила поговорить с директором. Этому человеку без возраста еще восемь лет назад прочили скорый выход на пенсию. Когда-то он преподавал литературу и латынь, а потому был многословен, произносил цветистые фразы, которые редко договаривал до конца, так что понять его было трудновато. Из-за маленького роста он то и дело вставал на цыпочки и напоминал собеседнику бильбоке.
Мне крайне неловко, мадемуазель Бельмонт, сказал он, потирая ладони. Вы ведь знаете, я не привык обращать внимание на досужие разговоры
Луиза насторожилась. Наступила эпоха слухов, и один из них касался лично ее. Заметив смятение молодой женщины, директор распетушился:
И уверяю вас, меня совершенно не смущают эмансипированные женщины!
Что происходит? Луиза испугалась.
Простота вопроса поставила директора в тупик. Его нижняя губа задрожала, седая бородка затряслась, он все-таки боялся женщин. Отдышавшись, бедняга открыл ящик письменного стола и положил перед Луизой мятый номер «Пари-Суар» его явно держал в руках не один человек.
ТРАГИЧЕСКОЕ САМОУБИЙСТВО В ОТЕЛЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ОКРУГА
Учительница, проститутка «по случаю», найдена голой на месте драмы.
Статья, явно написанная по горячим следам, изобиловала множеством неточностей, но в ней не было ни одной фамилии, и Луиза могла бы изобразить неведение, но так разнервничалась, что у нее даже руки задрожали.
Газетчики развлекают неприхотливую публику всякой ерундой, мадемуазель Бельмонт. Sic transit gloria mundi.
Луиза посмотрела директору в глаза, поняв, что это не конец. Он протянул ей еще одну газету.
САМОУБИЙСТВО В ЧЕТЫРНАДЦАТОМ ОКРУГЕ: ТАЙНА РАСКРЫТА
Доктор Тирьон покончил с собой в обществе учительницы, за чьи прелести он щедро заплатил.
Если вам нужен мой совет, мадемуазель, скажу следующее: Ne istam rem flocci feceris
Назавтра Луиза пришла в школу в угнетенном состоянии. Учительница музыки притворилась, что не заметила ее. Мадам Гено шипела Луизе вслед, когда та шла по коридору. Даже коротышка-директор не смел встретиться с ней взглядом. Она стала неприкасаемой. Все коллеги, как и судья Лепуатвен, считали ее шлюхой.
Вечером она остригла волосы короче обычного, утром, перед выходом из дома, впервые в жизни накрасилась, а на первой же перемене закурила сигарету.
Женщины демонстрировали осуждение, мужчиныинтерес, и Луиза подумала: «Почему бы тебе не переспать с каждым, милочка?» Она насчитала двенадцать «объектов», хмыкнулаа что, вполне реально! и вообразила, как отдается классному надзирателю в нетрадиционной позе, на столе, в своем классе. Неизвестно, что он почувствовал, но глаза опустил и покраснел.
Директор обнаружил разрушительное действие красной помады и подведенных глаз на группу половозрелых мужчин и произнес со вздохом сожаления:
Quam humanum est! Quam tristitiam!
Луиза получила некоторое удовольствие, изображая продажную женщину, но почти сразу почувствовала себя еще более одинокой, чужой всем, опозоренной и выбросила сигареты.
Все стало иначе, как только изменилась военная ситуация.
Школу, как и всех парижан, охватили мучительные опасения. Вторжение в Бельгию подтвердило прогнозы армейских руководителей, но появление немцев в Арденнах противоречило предсказаниям. Новое наступление газеты комментировали по-разному, выражая тем самым всеобщую неуверенность. «Энтрансижан» напечатала на первой полосе статью под успокоительным заголовком «Немецкое наступление остановлено», а «Ле Пти Паризьен» утверждала, что враги «подошли к Маасу, между Намюром и Мезьером». Ну и кому верить, скажите на милость?