Как, спрашиваешь, пронюхал? Поди, вон, с его помощью, кивнул презрительно на Растёбина Мурзянов.
Чьей помощью? непонятливо нахмурился Ян.
Чего?! переспросил Никита театрально-возмущенно.
Того! Не ты ли стуканул Лебедю про пункты да подпункты?
Если Никита не почуял вину сразу, ещё там, в кабинете, то лишь благодаря Позгалёву. Ян сам не заметил, как своим извечным благодушием, и грамма сомнения не допускающим, что кто-то из своих может оказаться не своим, подсветил его со всех сторон. Подсветил так хорошо, что липкой чернильной жабе неоткуда было подступиться. Но, пока Ян беспечно фонарничал, Мурз сознательно и крепко подозревал, и вина тут же пристроилась сзади, дохнув Никите в затылок. И вот уже Растёбин лихорадочно вспоминает, когда и кому мог выболтать; вспоминает, чего и в помине не было!
Чёй-то он говорит такое, штабной?
Враньё, зачем мне это надо-то? буркнул Никита и сам поверил себе со скрипом.
Зачем? А кто ещё, кроме него, знал, если так-то?! Нас тутраз, два и обчёлся! втолковывал Позгалёву Алик.
Хилый аргумент, Мурз. Да уж чёрт его знает, с кем мы тут только не керосинили. Кто угодно мог. Рентгенолог хоть. При нём ты раз двадцать подшофе брал дембельские аккордырапортану, мол, и заживу. Было?
И что? Тоже мне секретрапортану! Откуда Лебедь про пункты и подпункты в курсе? Это ж наш разговор, тогда, на троих. Слово в слово. Тоже я разболтал Майкову? Ничего, кроме «рапортану», и не было. Или он рентгеном меня просветил? Да иди ты.
Тут и без «разболтал» несложно сообразить. И потом, Мурз, ты под синьку иной раз свиристишьсебя не помнишь, чё уж говорить.
Алик, ссутулившись на краю койки, желчно уставился в полнадувшийся, незаслуженно обиженный мальчишка:
Ага, вот, значит, кто у вас крайний.
Крайний? Где тут кто крайний? Позгалёв зашастал глазами по углам комнаты. Откинув свисающую простыню, сулся было под койку:
Что-то не вижу Крайних мы, в отличие от кое-кого, не назначали. Ты о ком вообще?
Ладно, остывший Мурзянов глянул на Никиту смазанно, избегая зацепиться взглядом. Отходчиво гаркнул:
А на кого ещё было думать? Я его два дня знаю. И лепить мне, гневно скосился на Позгалёва, не надо! Взяли моду, что тогда, что сейчас. Типа склероз у Мурза. С памятью порядок! Сколько б ни залил!
Вот долдон, отмахнулся Ян, тебя кто винит?
С минуту молчали. Никита, ошарашенный, безуспешно давил не свою вину и въевшуюся с ней на пару злость к Алику. И если последняя при виде мальчишески недотёпистого лица мичмана улетучивалась с шустростью пара, вина иссякать не спешила, сочась медленными каплями.
Ладно. Всё. Чё теперь дебаты разводить, узнал и узнал, подытожил Ян, надо думать, чё дальше.
Нет, и главное жодин в один наш разговор! не унимался Алик. Правда, теперь уже не рыская подозрительно взглядом в Никитину сторону.
Как-то быстро он сдулся, поглядывал тот на Алика, видать, точносам ляпнул кому, а теперь стрелки переводит.
В ответ на мурзяновский пыл Ян лишь рассеянно икнул:
Короче, скажи ещё, слушает нас. Чего гадать, как хрычёвки
А что, вполне клещ способен. Не удивлюсь.
Мичман подхватился, взведённый; замаячил туда-сюда меж коек с новой идеей. Сел на подоконник.
Точно. Ведь запросто ж мог. Похоже ж на падлятника. Вкрутил где-нибудь, и пишет нас. Ещё после такого репу чешемторчать тут крысами или как? Да морду набитьи все дела! Эй, мне насрать на твои ультиматумы, адресовался Мурзянов через воображаемых жучков к коменданту, ты вообще кто есть, чтоб я, мичман Северного флота, как подвальная крыса, ныкался?!
Мурз, тут стоит раскинуть хорошенько, прежде чем
Чего раскидывать-то?
Если Еранцев и вправду замначальника управления кадровдело серьёзно. Десять лет твоих, которые год за двакоту под хвост: ни пенсии, ни хаты.
Отвергнув довод Яна, мичман слетел с подоконника, прянул к входной двери. Начал ощупывать-простукивать розетки да выключатели.
Вот сюда мог выдал авторитетно, вскрывать надо, смотреть.
Бросил это дело, подскочил к столу.
Или сюда, шуршанул рукой по исподу столешницы. Падлятник, под домашний арест решил Я утираться не собираюсь. Я тебя выведу, гнида.
Теперь Никита не сомневалсяМурза за шиворот влекла показная бравада, а версия с жучкамичтоб оправдаться за свой длинный язык и пустые подозрения в его адрес. Растревожив рыжих муравьев, Мурзянов сорвал с места холодильник, глянул под плафоны ночников, перевернул стулья, загнул углы ковра.
Я те послушаю, слухачок!
Брось шизнёй маяться, хмыкал утомленный Аликовыми перемещениями Ян, тоже мне, птицы, слушать нас.
А тот, прыгнув на табурет, в рукенож, тащил с гвоздя радиоточку.
Уймись, сказал! Ян встал, выдрал у Мурзянова радио, бросил неугомонного, как котёнка, на койку. Шлёпнувшись, мичман застыл с выражением возмущённого, готового раскиснуть, ребёнка.
А может, ты и протёк?! По трезвой свиристишь, не хуже моего по пьяни!
Может, и протёк, не стал оспаривать Ян. Посадил репродуктор обратно, ещё я буду на курорте, как параноик, озираться, повернул ручку громкости:
грамме лучшие песни советских и зарубежных композиторов: Юрий Антонов, Тото Кутуньо, Пупо. Начало танцевального вечера в двадцать два часа.
Короче, потрошитель радиоточек, каптри грозно высился над мичманом, придавив того надёжно своей тенью, бунт гниде Лебедеву? Я правильно понял?
И не сомневайся!
Ну а ты, Никита? стоя против света, Позгалёв смотрел на него вычерненной половиной лица, морской центурион из казарм Тарентума.
Где-то чуть выше «Звезды», в серпантинных петлях, стрельнула автомобильная шина. Упавший с веток клекочущий птичий грай крапчатым шквалом сомкнул занавески. Молот отцовского баса принялся мерно садить в ухо: размазня, тряпка, не оправдал!
Под домашним арестом шансы видеться с Дашей малыэто одна печаль. Другаяесть ли у меня выбор? По всему, арифметика простая: куда моя одна треть против их двух атомно-дизельных третей?
Ну а что я, что я я с вами.
Тогда полируйте ботычерез час ужин, потом танцы.
Решение было принято, и Алик резво, как по щелчку, скис. К розеткам, выключателям и прочим местам возможного гнездования жучков оравнодушел. В сторону радиоточки не глядел вовсе. Лишь тучная муха на молочно-голубой глади далёкого потолка привечала его потерянный взгляд.
Уныньем Никита не сильно отстал от торпедиста. Парад-саботаж представлялся в краскахначалом их конца. Солнечный образ Даши, затенённый вновь проснувшимися страхами, и тот потускнел. Теперь отца ждут гарантированные неприятности, а меня«радушный» приём дома. Какой же дурак!
Короче, к ботам, как ошпаренные, мичмана не кинулись. И даже обязательными по случаю приёма пищи брюками пренебрегли, оставшисьс перепугу за свое решениев мятых трениках. Зато Позгалёв, час напролет самозабвенно распевая, насвистывая в унисон журчащему крану, полируя зубы пастой «Хвойная» фабрики «Свобода», воркуя электробритвой «Бердск-9», хлестаясь лосьоном «Огуречный», тщательно надраивался. Затем пошёл в бытовку «гладануться». Вернувшись, всё рассматривал себя придирчиво в зеркало, не замечая соседских упаднических физиономий. Даже ступив на алую ширь коридорной дорожки, продолжал одёргивать редкие складки, морщившие мишек на его козырной рубахе «Олимпиада-80», и центровать малахитовые запонки. И тут только вспомнил, что не один: их, вообще-то, трое.
О, а чё мы, парни, приуныли? Ну-ка, выше шнобеля! Когда такие рядом герои, я горд и рад! Так это чего ещё? Что за сподники, что за вшивоза?! Ну, трактористы, ни-ка-кой культуры бунта! Вы жВМФ, у нас даже половые тряпки чище, чем подворотнички в ихней Таманской дивизии! И что теперь встали? Ни хрена! Вперед, позорники, вперед! толкал их на амбразуру Ян, и мичмана, понурые, двинулись навстречу Еранцеву, дабы взорвать его базедовое высокомерие скромным, но неразменным достоинством моряков.
Что там отстал, такой весь красивый? волновался Алик.
Ян шел позади, конвоем, но Никитина и Аликова тени едва поспевали за исполинской тенью капитана, грозным пульсирующим натёком торившей им путь по алому ворсу дорожки.