Куда попаду я сам, было менее очевидно, но поскольку именно мне, а не кому-нибудь другому, доверили в поспешно возникавшей темноте, ползая на коленях, вытирать сцену тряпкой после этой демонстрации великого актерского мастерства, мне с каждым спектаклем становилось все яснее, что мое место, быть может, отнюдь не здесь.
Возможно, я преувеличиваю все происходившее тогда, романтизирую свои желания и страхи и вспоминаю только отдельные колкие реплики. Такое случается, я знаю, но стояла весна, я был растерян и влюблен. Кроме того, некоторые реплики навсегда оставили в душе глубокий след, точно родимые пятна. Не потому, что так много для меня значили, во всяком случае тогда,вероятно, они просто вторили чему-то сокровенному.
Когда Уэсли стоит на авансцене и позорится, а его мать Элла причитает, что он только все портит своей бедной сестре, он говорит: «Вовсе не порчу. Просто показываю ей, что существуют иные возможности. Она должна заняться чем-то другим. Это может изменить всю ее жизнь. Она будет потом оглядываться назад, вспоминая тот день, когда брат написал на ее рисунки, и считать этот день поворотным моментом своей жизни».
Это происходило в первом акте. В третьем, когда сестра наконец решается бежать, она восклицает, подтверждая его слова: «Я уже в пути. Я в пути! И никогда не вернусь».
Именно эти слова, с той же бунтарской интонацией, как в лучах рампы, я обычно скандировал про себя, когда поздними вечерами возвращался в конюшню со своим курчавым сельским другом. К концу весны я был уже не в силах носить овцу на руках и водил ее на поводке, примерно как собаку породы, неведомой даже жителям Эстермальма:;\ Старушки провожали нас долгими взглядами, но нас это не волновало, мы молча вынашивали свои планы.
Уже на следующий год я жил на острове вместе с девушкой, которая однажды вечером сидела среди публики, а потом сказала, что пьеса показалась ей забавной и увлекательной, словно окутанной своеобразным запахом шерсти, мочи и жареных почек. Шел 1985 год. Мне было двадцать шесть лет. Увлечение мухами, естественно, тоже являлось только вопросом времени.
2. Вступление в светское общество любителей мух
Театр стал моей второй попыткой бегства от энтомологии. Бесцельные поездки были первой. Мне, естественно, до боли понятно, насколько жалкой может показаться тема, которая делается тебе ближе, только когда пытаешься от нее убежать. Но тут ничего не попишешь. Другого выхода я не видел.
Мухами не интересуется ни один нормальный человек, по крайней мере ни одна женщина. Пока, обычно думаю я, хотя непременно прихожу к выводу, что меня очень радует то, что мухи никого не волнуют. В этой области конкуренция далека от убийственной. По сути дела, мне просто хотелось стать лучшим, пусть не в умении мочиться перед публикойдля этого у меня слишком слабые нервы,но в чем-нибудь другом, собственно говоря, все равно, в чем именно. И под конец мне стало очевидно, что мои таланты лежат в области мух.
С такой судьбой тоже можно смириться, в каком-то смысле.
Кстати, мухи-журчалкитолько лишь реквизит. Нет, не только, но в какой-то степени. Рассказ мой местами будет повествовать и о другом. О чем именно, я точно не знаю. В некоторые дни я убеждаю себя в том, что моя задачапоговорить об искусстве ограничивать себя и о счастье, которое оно способно дарить. И о том, что ландшафт можно читать как открытую книгу. Другие дни оказываются мрачнее. Будто повсюду зеркала, а я стою под дождем в очереди перед лагерем нудистов-интеллектуалов, приверженцев литературных откровений. Посиневший от холода.
Но поскольку я теперь живу на острове посреди моря и профессионально разбираюсь исключительно в мухах-журчалках, придется нам из этого и исходить. Желающие или просто симпатизирующие мне могут потом попытаться вписать все вместе в малоизвестный в Швеции жанр, когда-то с такой любовью отточенный супругами Смит, Кеном и Верой, в их восхитительной книге «A Bibliography of the Entomology of the Smaller British Offshore Islands» . Боюсь, что это будет трудно, но главное ведь благое намерение.
В моей библиотеке, которая достаточно велика, чтобы пережить осаду русских, названная книга занимает особое место. Она светло-голубая, довольно тоненькаячуть более ста страниц, и почерпнул я ИЗ нее, возможно, лишь что англичанепсихи, но стоит мне ее увидеть, подержать в руках и прочесть заглавие, как я непременно испытываю радость, будто она одна оправдывает мое существование, в каком-то смысле. На обратной стороне обложки рассказывается о том, как авторы встретились и полюбили друг друга во время учебы в университете Киля в 1954 году и как потом вместе начали изучать мух и собирать литературу о насекомых небольших островов. Тут же имеются фотографии супругов, каждого в отдельности, и могу заверитьна вид они чрезвычайно милы. Лысоватый Кен, в костюме с жилетом и при галстуке, похоже, скрывает в роскошной бороде ироническую улыбку, а розовощекая Вера будто только проснулась. Ее мысли вроде бы заняты чем-то другим. Сразу видно, что Кен ее любит.
Книга содержит только длинный перечень, и больше ничего. Полный список известных книг и статей о фауне насекомых на островах вдоль побережья Великобритании, от Джерси на юге до Шетландских островов на севере. Более тысячи наименований.
Что же пытались поймать эти люди? Вряд ли только насекомых.
Словом, мои познания в искусстве так и не приумножились должным образом, и мое прошлое тоже особого интереса никогда не представляло. Поэтому, когда кто-нибудь начинал задавать мне вопросы, я лаконично отвечал, что мухи-журчалкинепритязательные существа, которых легко собирать и можно встретить во многих обличьях. Порой они вовсе не похожи на мух. Некоторые из них напоминают ос, другиемедоносных пчел, паразитических перепончатокрылых, гнус или тоненьких, хрупких комаров, настолько мелких, что нормальные люди их даже не замечают. Многие их виды похожи на крупных щетинистых шмелей и вдобавок жужжат во время полета и покрыты пыльцой. Не обмануть им только знатока; а нас хоть и немного, но мы очень живучи.
Разница тем не менее большая, на самом деле куда больше сходства. Так, например, осы и шмели имеют, как и все остальные перепончатокрылые, по четыре крыла, а у мух их только два. Это элементарно. Однако такую деталь видят редко, поскольку мухи с легкостью производят несколько сотен взмахов крыльями в секунду.
В энтомологической литературе, которая вскоре начала заполнять мой дом на острове, упоминается финский исследователь по имени Олави Сотавалта, чьим главным интересом в жизни было именно изучение того, с какой частотой насекомые машут крыльями. Особенно много он занимался мокрецамиодними из назойливых микронасекомых, которым, как оказалось, удавалось достигать невероятной частотности: тысяча сорок шесть взмахов крыльями в секунду. Все это удалось с величайшей точностью измерить в лаборатории при помощи чувствительнейших инструментов, но для научных выводов Сотавалта, похоже, в той же степени решающими оказались его удивительная музыкальность и абсолютный слух. Он мог определять частотность, просто прислушиваясь к жужжанию, и слава его началась, когда он во время широко известного эксперимента сумел обработать мокреца так, чтобы скорость насекомого превышала пределы возможного. Сотавалта разогрел малюсенькое тельце мошки на несколько градусов больше обычного и подрезал ей скальпелем крылья, чтобы свести к минимуму сопротивление воздуха, после чего малютка смогла достичь двух тысяч двухсот восемнадцати взмахов крыльями в секунду. Дело было во время войны.
Олави Сотавалта видится мне лежащим на спине в серо-зеленом спальном мешке где-нибудь в царстве белых ночей Северной Финляндии, возможно на берегу болота Энаре, с задумчивой улыбкой он прислушивается к миллиардам звуков Вселенной, тоненьким, как слюда.
Однако я собирался рассказать о маскировке, об умении журчалок походить на шмелей. Всем понятно, зачем им это надо. Выгодно. Птицы с удовольствием едят мух, но обычно избегают перепончатокрылых, способных ужалить, вот извечная борьба за выживание и превратила множество безвредных мух в правдоподобные копии тех, кто может доставлять разнообразные неприятности. Почему именно журчалки сделались непревзойденными обманщицами, я не знаю, но это, во всяком случае, столь же точно, как и то, что солнце ярко светило на голубом летнем небе, когда я однажды в самом начале своей карьеры знатока мух сидел в засаде в зарослях цветущей сныти. Повсюду были насекомые. Бабочки-перламутровки, майские жуки, усачи, шмели, мухи и все прочие. И вместе с ними яв шортах и солнцезащитной шляпе, вооруженный блаженным легкомыслием охотника-любителя и складным газовым сачком чешской модели с короткой ручкой.