Знать я тоже не знаю. Но поскольку я поймал семь экземпляров у себя на острове, что является для Европы уникальным рекордом, у меня имеются собственные теории. Скажем, личинки обитают под землей и очень чувствительны к свойствам почвы. Кое-что, как уже говорилось, на это указывает. Возможно, им необходима известь. Этим может объясняться редкость вида. Непредсказуемость, в свою очередь, вероятно, связана с тем, что развитие занимает несколько лет, и поэтому мухи появляются не каждый год. Из моих семи экземпляров четыре относятся к одному году, а три к другому. Помимо них, я не видел и следа этой мухи. Это можно считать фрагментом голово-ломки. Другое возможное объяснение заключается в том, что Doros летает денек-другой, а потом умирает как поденка. Увидевшему ее собирателю просто повезло. Семь штук видит только тот, кто никогда не двигается с места. Есть ли тут повод для грусти?
9. В тени вулкана
В ночь со 2-го на 3 февраля 1923 года разверзлась преисподняя. Впоследствии пережитое никак не отпускало Малеза. Оно превратилось в постоянно повторявшийся в его рассказах ударный эпизод, ставший с годами некоей основой для развития идей о сказочном острове, а может, и целом континенте, который погрузился в море. То, что земля у него под ногами сотрясалась, не оспаривали даже любители позлословить за его спиной. А без таковых не обошлось.
В ту зиму Малез вместе с двумя потрепанными жизнью русскими добытчиками пушнины путешествовал по пустынным местам. Они обитали где-то в бухте Ольги, на востоке Камчатки, в сотнях километров от ближайшего жилья. Чем именно он там занимался и по чьему заданию, как всегда, немного не ясноможно строить любые догадки, но формальной целью являлось продолжение сбора зоологической коллекции для Государственного музея естественной истории, а также подготовка так и не законченного описания региона с привлечением многочисленных панорамных снимков с горных вершин. Жили они в палатках или в невероятно грязных лачугах из торфа и березовых бревен. Не вместе, а каждый по отдельности, на расстоянии нескольких десятков километров, чтобы, как говорилось, не мешать друг другу охотиться. Двустволка, карабин винчестер, мешок муки, соль и несколько соболиных капканов. Фотоаппарат, котелки и бодрое настроение.
Все начиналось хорошо. Метели, конечно, были страшные, а дни короткие, но уже месяца через два они смогли поменять белье, поскольку достигли горячих источников в долине между сопками. Их образ жизни был экстремальным по своей простоте. Ели они мясо, вареное или обжаренное. Диких оленей, медведей и птиц. Хлеб выпекался способом, до которого мог додуматься только оказавшийся в лесу холостяк: «Чтобы не тащить с собой или не мастерить миску для теста, охотники выкапывали ямку в муке прямо в мешке, вливали туда воду, сыпали соль, иногда соду, помешивая палочкой до получения теста; муку при этом брали с боков миски». Затем тесто варили в медвежьем жиру. Пропитание, не более того.
Как-то раз в начале февраля Малез в одиночестве отправился на побережье, чтобы забрать кое-какие предметы первой необходимости и припрятать свои трофеи на складе припасов, устроенном в нескольких сотнях метров от воды. За ночь выпал свежий снег, поэтому выбраться обратно оказалось труднее, чем предполагалось. Запряженные собаками сани были тяжело нагружены, а дорога пришла в полную негодность. Малез не видел иного выхода, как заночевать по пути в старой охотничьей лачугеветхой юрте, коньковая балка которой провисла под тяжестью торфяной крыши словно гамак. Он приготовил на имевшейся там печке скудную трапезу и развернул в темноте спальный мешок. Сразу уснул. Но вскоре проснулся, точно на море.
В ту ночь на Камчатке произошло мощное землетрясение. Малез описал эти события в своей первой книге «Охота и землетрясения». Рассказал о том, как едва сумел выбраться из юрты прежде, чем рухнул потолок, о невероятном грохоте, о березах, которые раскачивались и ломались, несмотря на царившее той ночью полное безветрие. Написал он и о полной неизвестности на рассвете, и о том, как позднее отыскал своих товарищей, живыми, но до смерти перепуганными. Их припасы на берегу, лодка и даже росший неподалеку от воды лес исчезли. Мощнейший цунами поднял многометровый ледяной вал, который подобно рубанку зачистил все на своем пути на несколько километров. Ничего не осталось. А толчки продолжались. «Первые три дня все сотрясалось примерно каждые пять минут, потомкаждые пятнадцать, а через месяцраз в час, и когда я покидал эти места в начале июня, в день происходило от одного до трех толчков».
Русские отбыли уже через месяц. Они настолько боялись, что земля может уйти под воду, что задерживаться долее не решились. Они двинулись пешком на юг, в сторону Петропавловска, Малез же остался в гордом одиночестве, радуясь тому, что муки теперь хватит на дольше. К несчастью, волки загрызли его собак, но ему, похоже, удавалось сохранять присутствие духа, а потом подоспела подмога. В книге подробно и смачно рассказывается об искусстве жарки в яме медведя. «Жирные подушечки из соединительных тканей на подошвах лап медведя, способные раньше состязаться в упругости с гуттаперчей, настолько растекаются, что их можно есть чайной ложкой». Тоски по дому для него просто не существовало.
Ближе к осени Малез поехал в Японию, чтобы купить фотопленку. Стеклянные пластинки унесло цунами, а выписывать новые на Камчатку, посреди революционных беспорядков, представлялось делом практически безнадежным. Кроме того, ему требовалось кое-что еще. Поэтому он отправился на корабле в Иокогаму, намереваясь отсутствовать всего несколько недель. Как всегда, получилось не совсем так, как он предполагал.
31 августа 1923 года произошло сильнейшее в истории Японии землетрясениечто характерно, всего лишь через несколько дней после прибытия туда нашего друга Малеза. В момент катастрофы он находился на втором этаже гостиницы в городе Камакура, неподалеку от Токио, куда отправился в сопровождении нескольких друзей, очевидно решив устроить себе отпуск и покупаться. Землетрясение застало его в дверях: «Я как раз уговорил себя, что едва ли стоило ехать на один из лучших курортов Японии, чтобы валяться в постели, и куда лучше пойти на берег и посмотреть, годится ли набегающая зыбь для так называемого сёрфинга».
Мне трудно представить себе Рене Малеза в купальных штанах с доской под мышкой, но до этого дело не дошло, поскольку в следующую секунду пол и потолок исчезли, и только Малез так и остался стоять в дверном проеме: «Дом бросало из стороны в сторону, как корабль при сильнейшем шторме». Надо на улицу, пулей.
Я преодолел уже половину пути, когда передо мной внезапно распахнулась дверь, из нее, словно пушечным выстрелом, выбросило полную пожилую даму в одной сорочке и швырнуло в противоположную стену, где дама рухнула, словно куль. В несколько прыжков я миновал ее и очутился у лестницы, но когда, обернувшись, увидел, что она так и лежит, я устыдился, вернулся и сумел помочь ей тоже выбраться на лестницу и спуститься вниз. Объяснить, почему нас со старухой не стряхнуло с лестницы, выше моих сил.
Далее следует уникальное описание бедствий в Иокогаме и Токиоуникальное потому, что Малез изображает блуждания в аду не только как ад. В катастрофе погибли сотни тысяч людей, и Малез, находясь в эпицентре огненного шторма, видел все этогруды трупов и разрушениясвоими глазами, но тем не менее он упорно выстраивает рассказ как репортаж в лучших традициях документалистики, не оставляя ни малейшей щелочки для собственного страха и отчаяния. Словно ничто не могло вывести его из равновесия. «Потом мы спокойно проспали там всю ночь, невзирая на сотрясавшие землю то сильные, то более слабые толчки, а тем временем пылающий Токио окрасил небо в кроваво-красный цвет».
Его жизнеутверждающий пафос вполне мог объясняться тем, что по пути домой он немного пообщался в Москве с Альбертом Энг-стрёмом. Теперь, когда во всей Японии не осталось пленок, возвращаться обратно на Камчатку особого смысла не имело. Кроме того, Малез пропустил последний в том году корабль. Значит, домой. Через Владивосток. Задача оказалась не из легких, поскольку у него в паспорте не хватало нужных виз. Но под конец все уладилось, вероятно потому, что никто из советских таможенников не смог устоять под натиском настырного шведа, которому, в довершение всего, еще каким-то чудом удалось заделаться дипкурьером. Бывший русский консул из какого-то японского города навязал ему перед отъездом несколько писем для передачи некоему комиссару во Владивостоке. Во все годы существования Советского Союза это был один из самых действенных способов обойти с бюрократию.