Работал Клавдий с помощниками с утра до обеда. Сам разбирал письма Цезаря, диктовал комментарии, набрасывал план биографий тех, с кем вёл переписку великий устроитель империи. Около двух часов дня Клавдий обедал. Обычно вдвоём с Кальпурнией в большой мраморной столовой. Ел, лёжа на широкой скамье, шумно сопел, изредка делая небольшие перерывы, чтобы пища умялась в желудке. Пожирал всё без разбора, зачастую переедал и тогда ложился на живот, чтобы ловкие слуги вставили ему в рот перо, дабы освободиться от излишков. После обеда Кальпурния костяными палочками чесала ему пятки, и он засыпал, грозно похрапывая. Спал часа два-три, потом просыпался, принимал ванну, одевался и шёл принимать работу у своих помощников, а порой и сам садился на часок за те же письма.
Так проходили дни. Изучение культуры, письменности и обычаев этрусков, разбор архивов, переписка, обильные обеды, ванны, изредка, когда нападала похоть, он требовал от Кальпурнии девочек или принимал её ласки. Всё шло спокойно и размеренно. Иногда приходил в гости Луций Вителлий. Тиберий отправил его наместником в Сирию, где он успешно служил, однако, бывая в Риме, Луций всегда навещал всех обитателей императорского дворца, каждому привозил подарки, умел сказать и ласковое слово.
Небольшого роста, лысоватый, с необычайно живым и выразительным лицом, он умел слушать собеседника, при этом сочувствуя л принимая такое живейшее участие в рассказе другого, что казалось, никто другой, даже самый близкий человек, не поймёт тебя столь глубоко и сердечно. Вителлий никогда не спорил, всегда вставал на сторону собеседника, одобрительно кивая, причмокивая, издавая громкие восклицания, и с ним всегда хотелось поделиться самым сокровенным. При этом он никогда не передавал чужие тайны посторонним и благодаря этим качествам сумел завоевать симпатии Тиберия, Калигулы и Клавдия одновременно. Даже Ливия на старости лет успела его полюбить, ибо он и ей оказал несколько мелких услуг. Впрочем, такой уж он имел добрый нрав: приходя к Клавдию, Луций угождал и Нарциссу, и Кальпурнии, понимая, что их расположение и доверие принесут ему больше пользы, нежели скрытая вражда.
И ещё угодник Вителлий выказал невероятное чутьё на происходящее, объявившись в Риме в те дни, когда жизнь Тиберия неотвратимо угасала с каждой минутой. Он помчался во дворец, привёз много подарков Калигуле, не забыв передать сладости и Гемеллу, но скрытно, так, чтобы Сапожку о том не донесли, а облизав Гая Германика, решил зайти к Клавдию, приготовив и для него необычный подарок: несколько коротких записок Марка Антония из Антиохии, в бытность когда великий полководец управлял восточными владениями Рима. Коротенькие записки так растрогали внука Ливии, что тот призвал слуг, велел принести вина, сладостей и фруктов, а затем оставил Луция обедать. В таком щедром гостеприимстве крылась и своя тайная причина: Клавдию не терпелось рассказать старому другу о встрече с Юноной и о той влюблённости, каковая кипела в его сердце.
Я не знаю, что со мной, Луций, но сейчас почти ничем не занимаюсь, а только сижу и думаю о ней, своей Юноне!проглотив черепаший суп и выкладывая себе на большое серебряное блюдо зажаренную на вертеле лопатку ягнёнка, набрав овощей, риса, трёх запечённых в глине голубей и успевая с жадностью набивать утробу, взахлёб рассказывал Клавдий. Когда он приходил в сильное волнение, то становился необычайно прожорлив.Я видел утром, как она, нежный лепесток, стояла рядом с Церерой и, склонив лёгкую курчавую головку, смотрела на Юпитера, а я не мог оторвать от неё восхищенных глаз. Я смотрел на линии её фигуры, и меня била нервная дрожь. Со мной происходило какое-то безумие, Луций! И не поверишьвпервые! Ты знаешь, бабушка сама мне находила жён, красивых, покладистых, но, пожив с ними недолго, я разводился и нисколько не жалел об этом. Даже Кальпурния, которой я дорожу и по сей день, не вызывает во мне того болезненного озноба, когда ты способен на любое безумство и смерть кажется мелким и ничтожным обстоятельством, ничего не меняющим в твоей судьбе!Клавдий выдержал паузу, пытаясь отдышаться, ибо так разволновался, что у него задрожали руки.
При этом он ещё и заикался, не выговаривал половину букв, обрывал фразы, в результате чего его речь превращалась в некую бесформенную массу, подобно той, которой он набивал свой огромный живот. Слушать и понимать его речь мог только безропотный и льстивый Луций Вителлий, наделённый ангельским терпением и выдержкой.
Юнона стояла рядом с Церерой и смотрела на Юпитера,скрывая недоумение, повторил гость, силясь понять, что могли бы означать эти слова.
Да!воскликнул Клавдий.И мне так хотелось быть на месте Юпитера...
Это происходило в храме,уточнил Луций.
Нет, здесь, сегодня! Но встретил я божественную Юнону намного раньше, она вдруг заглянула в термы, где служанки натирали моё тело целебными мазями, увидела меня, застыла на пороге и ласково рассмеялась. Я сразу узнал её! Она уже являлась мне.
В твоих видениях!загораясь его рассказом, воскликнул Вителлий.
Нет, наяву! В том-то и чудо: наяву!выкрикнул Клавдий и требовательно стукнул кулаком по столу.
Да, это действительно чудо,тотчас с жаром согласился Вителлий, решив больше ничего не уточнять, ибо, если внуку Ливии хочется, чтобы Юнона с Церерой и Юпитером свободно расхаживали по дворцу, заглядывали в термы, резвились и посылали всем ласковые улыбочки, то что в этом уж такого необычного. Всё как всегда. И хуже всего обнаружить в таких вещах своё непонимание.
Мне не с кем поговорить об этом, Луций, но я чувствую в сердце своём ту божественную любовь, которую воспевали Гомер, Сапфо, Катулл, наш Овидий. Уж не знаю, радоваться мне или плакать. Сам видишь, я дожил до седых волос, а веду себя как мальчишка. Лучшая часть жизни развеяна по ветру, а мне кажется, я только начинаю жить. Всё спуталось, перемешалось... Жаль, нет бабушки!
Да, жалко бабушку,с готовностью поддакнул Вителлий.
Что же мне делать, Луций?
Вителлий на мгновение задумался, ибо не знал, что вообще делают в таких случаях, когда влюбляются в богинь, разгуливающих по дворцу, однако держать долгую паузу было неудобно.
А если совершить жертвоприношение?неуверенно подсказал наместник Сирии.
Кому? Моей Юноне?нахмурившись, удивился Клавдий.
Ну да...Луций сразу же понял, что ляпнул совсем не то, но ничего другого придумать больше не мог.
Слуга убрал пустые блюда из-под ягнёнка, которого несчастный влюблённый прикончил в один присест, а также огромный поднос, на котором недавно лежало двадцать запечённых голубей, убрал груды костей, пустые миски из-под жареной рыбы и принёс огромную вазу с гроздьями винограда, спелыми персиками, грушами, абрикосами и другими, более диковинными плодами. Клавдий мгновенно шумно захрустел, зачавкал, и сладкий сок заструился по его двойному подбородку на белоснежную тогу.
Бери-бери, не стесняйся,промычал он, раздумывая о своём, потом спросил:Ты имеешь в виду совершить жертвоприношение той Юноне или этой?
И той... и этой...вспотев от напряжения, ответил Вителлий.
Ну тойпонятно. А какое этой?
Такое...Луций изобразил замысловатым жестом нечто непонятное, и Клавдий задумался.
А может быть, ты и прав, она ждёт от меня жертвы, поступка!вдохновенно выговорил он.
Да, конечно!тотчас поддержал его Луций.
Хорошо. Надо сделать ей предложение! Попросить стать моей женой! А?.. Как думаешь?загорелся внук Ливии.
Луций застыл в напряжении, ибо своим ослабевшим умом не понимал, как можно сделать предложение богине, пусть и гуляющей иногда по дворцу и заглядывающей в термы. Он видел только, что Клавдию этого очень хочется.
Что ж, замечательная мысль,вытирая платком лицо, пробормотал Вителлий.
Так я и сделаю!решительно сказал Клавдий.И сегодня же! Нет, завтра же,помедлив, определился он.А лучше через неделю или две... Или попрошу племянника Гая Германика. Говорят, он станет после дяди императором. Он мне не откажет и сосватает её. Да, так я и сделаю!
Тиберий уже не вставал. Ноги не держали его, и лекари придумали для императора пробковое ложе, на котором он плавал в бассейне, а двое слуг в это время поливали властителя солёной водой. Он почти не говорил. После четырёх часов пребывания на воде его переносили в покои, кормили из трубочки, и он засыпал часа на три. Все с замиранием сердца ждали, что правитель может и не проснуться. Но он просыпался, начинал стонать, это значило, что он помочился под себя, надо нести его в тёплый бассейн, менять простыни, докладывать о текущих делахна чём Тиберий настаивал в обязательном порядке и даже принимал важные государственные решения, правда, не без подсказки своих советникови снова кормить через тонкую камышовую трубочку. Один из лекарей, наблюдая за самодержцем, сказал, что Тиберий сможет прожить в таком состоянии полгода, а то и больше, ибо в светлых глазах мелькали весьма здравые отблески, подтверждавшие, что дух императора ещё силён и он не даст ему раньше срока сойти в могилу.