Юристы искали меня через викторину мистера Дизи, но Дизи много в меня вложил, и по этой причине мы всегда делали запись заранее и непредсказуемо. Приставы прибывали, когда шоу выходило в эфир, а я уже был далеко. Когда вы поймете обманчивую природу викторинных призов, этих огромных чеков размером с дверь, которые Дизи дарил на публике, вы будете готовы биться об заклад, что он сам раз или два убегал от приставов.
Пользуясь простой уверткой: не читая почту и не подходя к двери, я оставался в безопасности, пока не подвесил за щиколотки из окна класса юного Беннетта Эша.
Что будет теперь? Дисциплинарный трибунал потребует от меня, как в церкви моего отца требовали от беременных девушекпредстать перед конгрегацией?
Признаешь ли ты, Аделина Кёниг, что открыто грешила перед богом и оскорбила его паству?
Молишь ли ты бога, ради спасения Христа, чтобы он простил твой грех, и просишь ли прихожан простить тебя?
Намерена ли ты изменить свою жизнь и с помощью Святого Духа жить в соответствии с божьей волей?
Или ты просто сбежишь и не скажешь никому о своей беде?
Старшая школа Бахус-Марша была двухэтажным зданием из красного кирпича предположительно в эдвардианском стиле, отделенная от овала Мэддингли двухрядной дорогой, по которой ездили пятитонные грузовики с углем, рассыпая понемногу из своего груза на железнодорожном переезде, ускоряясь по пути неизвестно куда. Я уже разбил благородное сердце своего отца. Если бы он встал на той стороне оживленной дороги как-то после полудня ранней осенью 1953 года, он был бы сокрушен, узнав, что именно я, его любимый сын, вывесил тринадцатилетку из окна второго этажа.
Я сожалел. Я вечно сожалел. Я прибыл в Бахус-Марш за четыре года и три месяца до этого. У меня будто бы не было ни жены, ни даже девушки. Имя у меня было очевидно немецкое, но я не был, как любой мог убедиться, трусом. В первый год я играл крайним нападающим за Бахус-Марш, и в «Экспрессе» написали, что я был «быстр и скользок, как угорь».
Потом Батч Дэли назвал меня кислокапустником.
Меня звали Баххубер. «Прими это как шутку», сказали они.
Я улыбнулся, и меня неверно поняли, как я и добивался. Вскоре я повредил ахиллово сухожилие. Это казалось единственным безопасным решением. И именно таким существом я стремился стать всю свою жизнь. Я стал таким мастером по части избегания конфликтов, что до сих пор кажется невероятным, что меня победил ребенок.
Второй класс старшей школы был до моего приезда печально известным средоточием буйства и гама, медленно закипавшим котлом, им заправляли мальчишки, которым ежегодно отказывалось в переходе в третий класс и которые пребывали теперь в чистилище, ожидая дня, когда смогут законно положить конец своему образованию. «Мне уже четырнадцать, хрена с два вы теперь меня тронете».
У меня была степень, но не было педагогической подготовки. К моему удивлению, я оказался успешным учителем неприкасаемых. Директор был благодарен, но что втайне думали обо мне дружелюбные коллеги, я никогда не смогу узнать. Инспекторы департамента образования, однако, меня любили: Очень хороший учитель, работающий честно и усердно в сложной среде.
Поэтому я не ожидал, что меня погубит Беннетт Эш, которого я давно укротил. У Беннетта грязь въелась в худые запястья, а под сломанными ногтями, уверен, скопились гниды. Именно Беннетт, сидя в первом ряду, куда я его поместил, обвинил меня в том, что я держу «балтов» в классе.
С чего бы вы начали?
Я спросил его, кто такие, по его мнению, балты.
Он думал, что это побегайцы, сэр. Он имел в виду беженцев, людей, которых выгнала из дома война.
Я мог бы проводить его к карте мира, с розовой Британской империей и другими лоскутками. Мог бы показать ему, что балтэто краткое название балтийца, человека из стран Балтии. Но смог бы он хотя бы найти Балтийское море?
Как я мог «научить» его, что австралийское правительство умышленно обозначило перемещенных лиц «балтами»? Именно так слово проникло в его лексикон. Сколько недель потребовалось бы, пока он понял бы, что австралийское правительство отбирало светлокожих «нордических типов» как будущих граждан и что они были названы балтами, чтобы сбить всех с толку?
Конечно, у меня были свои старые шрамы и страхи, мое глубокое чувство неприкаянности: я не отсюда, это не мой пейзаж, меня лишили моей родной земли, которую так тщательно изображал Каспар Давид Фридрих.
Я спросил Беннетта, знает ли он, что такое «нордический тип».
Вы никогда нас этому не учили, сэр.
Хорошо, сядь. Верни носовой платок в карман.
Тогда Сьюзи Уинспир, чей отец был дантистом с медленной старомодной дрелью, сказала, что Сиппе ван Ханрааднордический тип.
Сиппе, во втором ряду, был вообще-то голландцем. Он был высоким, с тонкими светлыми волосами и быстро схватывал уроки.
Да, сказал Беннетт Эш, подняв бородавчатую руку, Сиппебалт, сэр. И ваш любимчик.
Он намекал, что волосы Сиппе почти совсем как мои.
Да, Беннетт, что такое балт?
А как насчет вас, сэр? Почему вас впустили?
Я спокойный человек, был таким всю жизнь. Я схватился за каблук подбитого гвоздями ботинка мальчишки, лишил парня равновесия и вытолкнул его тело из окна, держа его там, пока он рыдал и вопил.
Он был некрупным, но тяжелым. Он извивался и раскачивался, и я ощутил ужас своих неотступных кошмаров, населенных не только змеями, но и существами вроде поссумов, которые бы родились детьми, если бы я их не убил. Реки в моих снах были полны рыбы, которая рвалась, словно влажный картон. Я часто ходил во сне, но в классе, вывесив ученика из окна, я бодрствовал. Ничего подобного ранее не случалось, если не считать неожиданного припадка, который вынудил меня разорвать свой брак.
Позднее утверждали, что я отказывался втащить Беннетта Эша назад в класс, пока он не пообещал не размножаться. Это неправда. Как только я вернул его назад, я дал диктант, просто чтобы всех успокоить. Любой теперь может сказать, что я упустил ценный момент, когда мог преподать урок, но Беннетт жил в мире, где правда сдохла бы от жажды.
Я рос мирным, горячо любимым ребенком, с большой страстью к атласам, но о них не слыхивали, даже о заплесневелой дешевой разновидности, в тени завода по производству сгущенки, где жил Беннетт Эш. И никто не стал бы обсуждать в этом невежественном городке высоким либо низким стилем мысли правительства о небританской миграции в монокультурную Австралию. Никого не заботило, что значит нордический или балтийский, никто не видел параллелей между правительственным отбором «нордических типов» и привычкой забирать более светлых детей у аборигенок и отдавать их в белые семьи с полной уверенностью, что полукровки никогда не родят «черных» самообман расизма, который никак не опирается на генетику.
Директор пришел ко мне, только когда отзвенел последний звонок, и я обнаружил, что он закрывает мне выход, позируя, подумал я, водя крупным указательным пальцем вдоль пульсирующей вены на бледной яичной скорлупе головы, которую я увижу снова гораздо позже в работе Георга Гросса.
Знаешь, сколько идиотов будут рады узнать, что ты сделал?
Должно быть, я вздохнул. Или задел его как-то иначе.
Ты ведь сам знаешь, Вилли? Весь Марш будет теперь об этом говорить.
Да.
Им это понравится, сказал Гарри Хатнэнс, выплевывая слова и продолжая улыбаться. Они скажут, что парень это заслужил. Но все они не на моей должности.
Прости, Гарри.
С семьей Эшей занимается социальный работник. Ты это знал? Она захочет защитить своего клиента.
Клиента?
Это не смешно. Да, Беннеттее клиент. Она захочет обратиться в наш дисциплинарный трибунал.
Гарри, не делай этого.
Вилли, у меня нет выбора. Ты мне его не дал.
Может, я поболтаю с его отцом.
Ты и близко не подойдешь к этой семье. К счастью, я могу слегка воздействовать на трибунал.
Я никак не мог проверить, правда ли это. Но Хатнэнс определенно не хотел бы терять учителя, который мог справиться с мальчиками из второго класса. Мой предшественник ударил его в нос перед отъездом.
Мне придется тебя отстранить, Вилл. Прошу, не хмурься так.