Хранитель рухнул на пол как подкошенный. Кэннон бросился к Уитли, но та грубо отпихнула его и, схватив Хранителя за галстук, поволокла в кресло. Затем она принялась метаться по кухне, открывая шкафчики и выкидывая на пол кастрюли, ложки и поварешки.
Цикл насилия это всего лишь бессмысленное отрицание реальности, сказал Хранитель, держась за голову.
Уитли уже стояла перед ним с мотком кулинарного шпагата. Безжалостно связав ему запястья, она взмахом четырнадцатидюймового разделочного ножа перерезала шпагат, едва не задев при этом челюсть старика. Потом, сжав зубы, она нагнулась и проделала то же самое с его лодыжками. Хранитель не сопротивлялся и не протестовал лишь молча смотрел на нее с таким выражением, словно все происходящее крайне забавляло его. Так отец смотрит на четырехлетнего сына, пытающегося закопать его в песок на пляже.
Уитли подтащила табуретку и уселась перед стариком, откинув со лба волосы:
Давай выкладывай.
Что именно? уточнил Хранитель.
Она отвесила ему смачную оплеуху.
Уитли! одернул ее Кэннон.
Говори, кто все это устроил и как нам выбраться!
Хранитель прикрыл глаза:
Я же сказал. Проголосовать. А насчет того, кто это все устроил Есть бесконечное множество вариантов. Вселенная, Бог, Абсолют, Всевышний, Сущий, Адонай, Ахурамазда
Последовала новая оплеуха.
Уитли прошептал Киплинг. Думаешь, это хорошая идея устраивать бедняге такую тарантиновщину?
Никакой он не бедняга. Он играет с нами.
Очередной удар. Хранитель продолжал невозмутимо восседать в кресле. Из его носа струилась кровь. Я заплакала, но даже не попыталась остановить Уитли. Никто не попытался. Мы все пребывали в каком-то оцепенении, и у каждого в голове наверняка скреблась мыслишка как ни ужасно в этом признаваться, что если хорошенько отделать Хранителя, возможно, мы вытащим из него хоть какую-то информацию, то, что положит конец всему этому. Он признается, что это лишь хитроумная игра; занавес упадет, декорации разлетятся на части. Мы все посмеемся. «Оборжаться. А мы-то купились». К тому же в глубине души я надеялась, что, как это уже случалось с моими детскими кошмарами, если события примут совсем уж странный оборот, сон развеется и я проснусь.
Уитли снова ударила Хранителя.
В последние три минуты каждого сеанса пробуждения вы будете голосовать за того единственного, кто останется в живых
Почему в живых остаться должен только один? неожиданно спросила Марта, подходя к Уитли и останавливаясь рядом с ней.
Я не могу объяснить, как и почему происходит что-либо в Никогда. Это определяете вы сами.
Но если время остановилось, спросил Кэннон, почему мы не можем вернуться к нормальной жизни?
Только на одиннадцать целых и две десятых часа. Шестьсот семьдесят две минуты. Это продолжительность вашего пробуждения. Для Кэннона и Уитли она составляет шестьсот семьдесят пять минут. По окончании этого времени вы все снова просыпаетесь в Никогда, так же неотвратимо, как Золушкина карета в полночь превращается обратно в тыкву. Авария, в которую вы попали, образовала затяжку в материи пространства-времени, что-то вроде складки на ткани. Но настоящий мир никуда не исчез. Он живет вокруг вас по своим законам, наподобие пули, оставшейся в патроннике.
А время начала нашего пробуждения что оно значит? спросила Марта.
Начало и конец пробуждения определяются бесконечным числом факторов, включая резкость импульса, силу связи и простую случайность.
Уитли, похоже, больше не могла этого слышать. Она швырнула нож на пол, схватила с кухонного островка телефон, набрала какой-то номер и начала отрывисто говорить о чем-то приглушенным голосом, на ходу надевая свои «конверсы».
И куда ты собралась? спросил Кэннон.
В Т. Ф. Грин.
Так назывался аэропорт для частных самолетов неподалеку от Провиденса.
Я забронировала самолет на Гавайи. Вылет через час. Поехали.
Боюсь, это ровно ничего не изменит, вмешался Хранитель.
Уитли уставилась на него:
В конце этого вашего как его там, пробуждения? мы будем в самолете, в тридцати шести тысячах футов над Тихим океаном. И что, по-вашему, произойдет? Мы исчезнем из салона, в духе всех этих трюков Вилли Вонки? Или как?
Сами увидите, отозвался Хранитель.
* * *
Все отправились вместе с Уитли, кроме меня.
Я не смогла. Я была слишком опустошена, слишком напугана перспективой оказаться так далеко от родителей, в небе, внутри металлической коробки, вместе с ними.
Вместе с ними.
Теперь они стали для меня «ими». Я больше не была одной из них. Если что-то и стало ясно, то именно это: люди, которых я когда-то любила и которым доверяла больше всех на свете, стали для меня совершенно чужими.
В чем я провинилась? Почему я должна очутиться в аду вместе с ними?
Я не могла думать об этом. Вернее, не могла позволить себе развивать эти мысли. Надо было сосредоточиться на текущих событиях. На большее меня не хватило бы.
Я смотрела, как они, в разной степени убежденные, набиваются в джип Кэннона. Каждый, конечно же, думал, что план Уитли немедленно бежать на запад, на тропический остров, провалится. И все же они пошли за ней. Из солидарности? В напрасной надежде на то, что план все-таки сработает, что принадлежащий Линде «Гольфстрим-5» с бежевыми кожаными сиденьями и подносами, на которых лежат ломтики манго, прорвется сквозь розовую сахарную вату облаков и унесет их прочь из замкнутого круга, станет той лазейкой, тем потайным ходом, тем пропуском, благодаря которому они вырвутся из этого кошмара?
На негнущихся ногах я спустилась с крыльца и, почти не ощущая струй дождя, забралась в «додж». Уже дав задний ход, я увидела, что Хранитель умудрился высвободиться из пут и стоит на крыльце с окровавленным лицом. Гэндальф льнул к нему, точно обрел хозяина, с которым долгое время был разлучен.
На этот раз старик не произнес ни единого слова. В словах не было необходимости. Улыбка, которой он проводил меня, сказала все.
«Скоро увидимся».
Глава 6
Не спать не получалось.
Мы пробовали. Но сколько бы чашек кофе или банок «Ред булла» ты ни выпил, сколько бы таблеток кофеина или женьшеня ни принял, тело все равно затягивало в бездну сна самого кромешного сна в твоей жизни. А потом ты оказывался там, где все началось.
В пробуждении.
Покончить с собой тоже было нельзя.
Кип пробовал. Он повесился на ремне БВО Берта в одной из комнат второго этажа. Я его не видела. Мне рассказала Марта. В следующем пробуждении, как обычно, он вновь очнулся рядышком со мной на заднем сиденье «ягуара», целый и невредимый: ни черно-багровых отметин вокруг шеи, ни распухшего лица.
Будто ничего и не было.
Мы бессмертны, заявил Кэннон. Надо захватить Белый дом.
За одиннадцать целых и две десятых часа? осведомилась Марта. Мы не успеем даже доехать до Чикаго, а тем более завладеть свободным миром.
Рассказать родителям. Заявить в полицию. Сдать Хранителя властям. Позвонить на горячую линию психологической помощи. Сдаться в местную психушку и попросить дежурного психиатра сделать так, чтобы завтрашний день наконец настал. Сходить на исповедь. Пожаловаться водителю автобуса, таксисту, замотанной официантке в круглосуточной забегаловке, которая чего только не видела, согбенной старушке в отделе заморозки супермаркета, затаривающейся в промышленном количестве замороженными слойками с пепперони, мужику в кожаной куртке, присматривающему обручальное кольцо в «Кеймарте». Прочитать двести пятьдесят две книжки в разделе научной литературы Уорикской публичной библиотеки и сто тыщ мильонов текстов в «Google-книгах», пытаясь выяснить, не касался ли кто-нибудь из мудрецов вроде Коперника, Аристотеля, Дарвина или Хокинга, хотя бы отдаленно, таких тем, как ошибки во времени, космические залы ожидания, смертельные лотереи в чистилище, человеческие террариумы в аду.
Напомните, какая тема вас интересует? переспрашивала меня библиотекарша.
«Проснись в Никогда».
Она набирала название на клавиатуре, потом качала головой:
В Библиотеке Конгресса ничего нет.