У меня,сказал,готовизны много. Чего с ней?
На это ему не ответили. Себя бы уберечь, со своими не пропасть,какая тут готовизна?..
Нужда ум родит.
Кто бы помог,позвал Якуш,я бы и поделился. В город снесем, еды наменяем,чем не хорошо?
Где он, твой город?сгрубил Облупа.Дымом ушло.
Есть где-то. Не всех пожгли.
Раз уж пошли жечь,резонно возразил Голодуша,чего бы им прерываться? Дело такоераззадорит.
Но Якуш был упрям. Якуш не поддавался.
Один-то,сказал,могли и пропустить. Стороной обошли. Боем не взяли. Мало ли чего?
Один-то,радостно сказал Облупа на зло запасливому соседу,и мы пропустим. Тоже стороной обойдем. Ноги бить с твоей готовизной...
Якуш сник. Якуш пригорюнился. Всё шло к тому, что и на этот раз пограбят.
Понизу беда ходила в сапогах с набойками. Понизу пометы ставили, как огораживали перед отловом, зайцем кричалив острых зубах. И пролетела большая, темная птицане разберешь кто, воздух шелохнула крылом.
Не к добру,сказал Гридя.
Не к добру,сказал Голодуша.
Нам и добро не к добру,сказал Облупа, и все кивнули согласно.
В землю захоронить,догадался Якуш себе на удивление.Всю готовизну. Лапником переложить. Песком присыпать. Пролежит до лучшей поры.
Где она у нас, лучшая пора?уныло возразил Гридя Гиблый.Погниет в земле.
Погниетя опять наработаю. Чего там!..
Упрямый Якуш. Лошадь ломовая.
Таких только и грузить. На таких только возить.
Ухнуло в недалеких болотах протяжно и тяжко. Помолчало. Ухнуло еще: посильнее, как поближе.
Чего делать-то будем?..раскричался Облупа.Кто хоть знает?
Все лето, с весны, как земля оттает и кол в почву войдет, ухало с болот и ахало, чмокало, стонало, ухлюпывало страшенно, будто огромный, с лесину, мужичина шагал размашисто по трясине, по зыбуну с ходуном, вытягивал натужно ногу, за ней вытягивал другую.
Днем еще так-сяк, стращало без надобности, а ночью, бывало, пялились во тьму, ожидали покорно, когда мужичина пересечет наконец болото, посуху дошагает до них. Похватает, заломаети в рот.
Встали на ноги Обрывок с Огрызком, поверху оглядели каждого. Гридюсветлого и прозрачного, будто на смерть готового. Афонюдураковатого с виду, с вонючим его составом. Облупу-никудышниказавистливого до корчей. Голодушунесытого до синевы. Двоежильного Якушав иссушающей работе-угробе. Масеняблаженного лентяя-упрямца. Тимофея-бортникане разбери поймешь.
Постояли, покачались на носочках, сели разом на прежнее место, смачно сплюнули вниз, всякий потеряв интерес.
Не тот на рынке товар.
Вы чего?озлился Масень.Нашли место!
Стала немила земля понизу, ягода, гриб, заяц с дятлом. Ежели всякий станет плеватьс неба на землю, вольничать без разумения, пакостить без смысла, на низ сходить незачем. Сиди себе на березе, жди покорно, пока загадят по самую макушку.
Ухнуло за ближними кустами, как сосну положили навзничь.
Подколенки свербят,сказал Тимофей.Путь будет.
У него свербят,раскричался Облупа, будто с узды сорвался,он пусть и идет! А мы тут останемся. Мы пересидим. Пересидим, а?
Заелозил по бревнам. Похватал за руки. Засматривал в глаза, а они отворачивались.
Тимофей переждал крик :
В ночь уйдем. За болота. Без оглядки-возврата.
Вы идите,сказал Масень, не прерывая наблюдений.Я тут останусь.
Шелохнулось над головами, на верхних полатях, как шаг ступили без спроса. Там, наверху, затаилась жена Масеня, пуганая баба-невидимка, слушалана уши себе мотала.
Тут уж они раскричались. В одно горло. Как нарыв прорвало.
Ты! Тебе сколько говорено, чтоб на сосну ушел!..
Ты! Тебя первым увидят, и нас следом!..
Прихватят, примучатдругих укажешь!..
Ты! Ты! Ты!..
Сел. Поглядел прямо. Сказал убедительно:
Да я может для всех стараюсь. Просвет в жизни выглядываю. Чтобы на низ сойти. В Талицу воротиться. Зажить по-старому.
Замолчали. Рты пораскрывали. Глазами затуманились
И что?спросил Гридя с надеждой.Как там с просветом?
Нету пока,ответил кратко.Будетскажу.
И завалился на пузо.
Просвета, и правда, не было. Прогала не было. Малого просветления во тьме.
Мир озверел до крайности. Сеялся раздорами. Крамолил, смутничал, предательствовал злобы ради, век сокращал людской. Города с селами стояли пусты, нивы порослина них жили звери, скорбь в людях и нужда, печаль и вопль, томление и мука. Вечно тянуло дымом с неблизких пепелищ, едким и затхлым, от старых бревен, прелой соломы, кизяка с мочой, кожи, костей, гнили, паленой шерсти, мусора житейскогосажистая мерзость, беда с копотью.
Жгли своих.
Жгли чужих.
Жгли кого попалотараканы вразбежку.
Жгли и снова отстраивались, чтобы было чего жечь.
Время стояло такое, взгарное и копотное. Небо обвисло, мглистое и дымлеватое. Сажа вкоптилась в душине ототрешь. Черное слыло серым, серое белым, а белого и на свете не было.
Что человеку мизинному делать?
Только верещать от ужаса, зайцем в чьих-то зубах.
Ой,сказал Масень без особого удивления.Зашелец на тропе.
Никто не шелохнулся еще, а Обрывок с Огрызком, ужиная порода, скользнули по стволуи нет их.
А Облупа занудил по-комариному, как Господу зажалился...
11
"...сей мир имеет печаль, скорбь, грыжу, болезнь, плач, страсть, недуг, воздыхание и слезы..."
На реке Чурьюге, близ моря дышущего океана, во владениях города Каргополя объявился Мужило Клим, горододелец с артелью, поставил по уговору церковь с трапезой, звонницу учиниллепоту каменную. Начата строением в лето, как сговорились, а свершена к зиме, на тот год, как ладились. Сходились из полунощных стран потрясенные народычудь, меря, весь, народ гам или емь, головы задирали, рты разевали, шапки спадали: "Ишь, стоит, не шелохнется!"но пробегал мимо невесть кто на невесть кого, походя прошиб двери, таранами проломил стены, камнями пробил купол, изъязвил и огнем пожег,сломался Мужило Клим, горододелец, не стерпел поругания, ушелне обернулся и имя сменил.
А на торговом пути, в поселении на волоке, что от Днепра до Ловати, где север снюхивался с югом через варяг-греков, объявился в одночасье Лепило Макар, умелец редкостный, кузню поставил, фартук завел, тоненько зазвенел по наковальне, как на малой колоколенке, искрами запестрил. Ковал на загляденье кружева с мишурой, короба, доспехи для рати, а топоры не ковал, снасти колесныене по руке работа. Сходились на звон древляне, кривичи с дреговичами, дикие и разбойные ятвяги из топей-болот, языком цокали, глаз закатывали, по плечу хлопали,но проскакали мимо невесть откуда и невесть куда, своротили, не заметив, пограбили, не ощутив, закручинился Лепило Макар, фартук в сердцах бросил, ушелне оглянулся и имя сменил.
А в залешанских краях, в Задвинье с Закамьем, по соседству с угрой-самоядью, в диком добычном краю объявился атаман Оберуч с бродникамиТюха с Матюхой да Колупай с братом, бил, уродовал, руду пускал без жалости и жизни лишал. Ходил ладьями и пеший, богатств накопил без счета, мехов с золотом, каменьев мешкамиадамант, визуй, достокан, яхонты лазоревые, зерно гурмышское с изумрудами, а на досуге вино отхлёстывал по полной чаше, боролся на кулачках, не верил ни в сон, ни в чох, а верил только в себя. Глядели с почтением окрестные народымордва, печора, камские болгары, заволоцкая чудь, дань платили, подарки дарили, дочерей отдавали,заскучал невесть с чего атаман Оберуч, всласть нахлебавшись крови, отмылся в студеной воде, одежды сменил, богатства закопал, ушелне оглянулся и имя сменил.
"...исцели, Прехвальная, души моея мозоли..."
А в месте пустом, нехоженом, на реке рыбистой, говорливой и без названия, в окружении ивняка с камышом объявился Олиска Оплач, рыбарь, шалаш поставил, очаг сложил, казанок подвесил, звезды по ночам считал да стебелек грыз. Слетались птицы без страха, сходились звери с интересом, а он их словам учил, рыбкой кормил, лаской приваживал, песни пел на потешку: "...пойдем, девки, побираться, много хлеба поедим..." Не было вокруг окрестных народов, никого вроде не было, но унюхал варево иной отшельник, набрел в камышах, шалаш разметал, очаг потоптал, зверей распугал, чтоб одному звезды считать, стебелек грызть без помехи,загоревал Олиска Оплач, рыбку последнюю доглодал, ушелне обернулся и имя сменил.