Ты это кого? Ты кого это? Францела?!
Его самого.
Венциана?!
Шмяк!и в ответ.
Хватит!прикрикнул на них.Не то по головам пройду.
Встали. Поглядели с интересом.
Ты кто есть?
Кто надо. И грамота царская при мне.
Подпрыгнули. Под ноги кувырнулись.
Прости, ваше всячество!
Помилуй, ваше гдечество!
Ваше кудачество!
Ваше комучество!
Отчегочество! Почемучество! Зачемчество и затемчество! Иззачегочествоиззакогочество!..
Кончили?спросил.
Кончили, матушка.
Возок тащите. Не ночевать здесь.
В затылках почесали:
Это не мы. Это Кирюшку звать надо. Он у нас силач.
Зовите Кирюшку.
Да у него сон по неделе. Спитизо рта пар валит. Тут возок брось. Пусть стоит.
Мне ехать надо.
Куда тебе ехать? Оставайся с нами. Еще пограбят в пути.
Подумал. Поглядел. Прикинул на глаз.
Деревенька на бугреБожья проталина.
Речка понизужурчание тихое.
Сосняк с березняком.
Бабы боталами звенели. Ребятишки бултыхи считали. Мужики небо подпирали.
Чем плохо?
И то,сказал.Тут стану жить.
Которая приглянется, и та твоя.
И полез из возка.
Матушка!завопили потешно.Да ты никак мужик?!
А он их по уху: шмяк-шмяк...
5
Горох Капустин сын Редькинпо должности дуракбыл смышлен, как бес, и тем только спасался.
Многие промышляли при царском дворе, не он один, но те почета добивались, чинов с наградами, мухами залипали в обманчивом меду, а он только лапки макал в сладкую сытость, а брюшком не лез, дураком прикидывался в меру.
Те, что прикидывались не в меру, ходили пред царем в великом подозрении и участи своей не обошли.
Царь выглядывал во всяком лукавое умышление, и пожар лютости возгорался без пощады.
Место былогнездо змиево. Каждый жалил каждого и яд пускал без задержки: сегодняты, завтра тебя. А царь жалил всех.
Был он зол, капризен и привередлив, в гневе испускал пену, словно конь на бегу, внезапный любил наскок, нежданную казнь, зевал на обычное пролитие крови и зрелища любил потешныеот скуки дней и изуверства натуры.
Травил спускным медведем, поливал кипящим вином, палил свечой бороды, метал с моста в реку, из царской руки поучал железомвсё несыть.
Взяли монаха праведного чина, на бочку посадили с порохом: "Ты ангел. Подобает тебе на небо взлететь".
И взорвали.
Погнали бояр на пыточный двор, на прогулку-ознакомление, и посреди мук-стонов-пламени спросил царь злодеев-кромешников, угрозу тая в голосе: "Ну, кто из бояр нам крамолит? Из кого жилу тянуть?"
Пальцем повел по кругу.
Бояре слабели от жути и похохатывали через силу, кромешники примеривались привычно, каким путем мучить, а царь восторгался, вида не выказывая, струнка дрожала внутри от вечного парения похоти.
Подмять под себя слабого и покорного, взять, насладиться, отбросить за ненужностью: самая она власть-сласть.
Увы мне, грешному!вопил при народе и лбом бился об пол.Ох мне, скверному! Горе мне, окаянному!..
А глазом уже шнырял по лицам, новую искал измену:
Бешеная собака! Злобесный умышлитель! Паче кала смердяй!.. В воду его!
Топили народ в пруду без счета-количества, рыбы жирели от обильной пищи, отменно вкусные и к царскому столу пригодные, а царь елнахваливал, бояре елидавились.
Сегодня ты ешь, завтратебя.
А когда перебирали людишек по-простому, без затей, на Поганой луже,из пищалей отделывали или ручным усечением,обижался по-детски, будто обносили его подарком, гневался на слуг за скудное кровопролитие: "Всё самому приходится, всё самому...", но изжаривали на сковороде бояр-переметчиков, заживо и целикомтишел, мягчел, одаривал щедротами кого ни попадя.
Горох Капустин сын Редькин всё перенес и выжил на удивление многим.
Беду проносило мимо, ядром возле уха.
Пугалоне убивало.
Дураком прикидывался в меру, пузырем трещалтрук да бздрук, но привыкли к его пердятине, как к звону кружек за столом, к стону мучеников на дыбе, и удовольствия от этого не получали.
Заелись, сволочи!
Остарел. Обабился. Наел подбородки. Провис пузом. Мешками под глазами набряк. Посекся морщинами. Замызганным подолом мёл по полу.
Неряха-растеряха.
Чашу поднесли с умыслом, от батюшки-царяизвестного отравителя: царю как откажешь?
Трещал без пузыря с того зелья, трещал и подпрыгивал, подпрыгивал и снова трещал, как изнутри разрывало, а эти верещали вокруг до одури, сам царь скакал в маске-харе, задирая голенастые ноги, за царем заскакали и другие.
Старый, знатный, в битвах посеченный воевода не пожелал с хамьем в маске плясать, с гневом отшвырнул прочь: плеснули в лицо жирными щами с огня, ножом полоснули поперек горла. А кто полоснулнеясно: все в харях.
Кровь исходила на капустные ошметки.
Шут кишкою трещал.
Трещал и плакал от обиды старый пуганый шут в бабьем заношенном сарафане, Капсирка тузил Матросилку, Лгало задирал Подлыгалу, карла Страхулет блевал от ужаса на боярские сапоги, а бояре пинались в ответ яростно и неприметно.
Скакали вокруг упыри-перевертыширогатые, пучеглазые, оскаленные, с вывернутыми носами-губами: волчьи глаза проблескивали в щелочках харь, как нож в худых ножнах.
Встали. Запыхались. Посбрасывали маски наземь.
Хари харями
Ослабел кишкой с той поры, по нужде и без нужды испражнялся в сарафан, и прозвище ему пошло по хоромамВоняло.
Поезжай-ка ты прочь,повелел царь.Уж больно вонлив.
Грамоту выдал на дорогу...
6
Горох Капустин сын Редькин по прозвищу Воняло вышел поутру из избы и встал на крыльце для обозрения окрестностей.
Обступала его Талица, глазастая окнами. Шумели вокруг леса, нерв остужая. Выжурчивала под бугром речка, ковром выстилаясь.
Принимай и владей.
Народа на улице не было, в дурь с утра ударились по привычке, только малоумный старик Бывалыч сидел на чурбаке и рыбу удил из колодца, обстоятельно и всерьез.
Наживлял червяка, поплевывал на него для верности, закидывал аккуратно и каменел в терпении.
Клевало у него не часто, леску утягивало до дна, но ловились одни лягушки, мшистые и пучеглазые, которых укладывал на припеке.
Все по деревне дурака валяли, один он делом занимался, лягушек сушил на зиму.
Еда не еда, а запас нужен.
Эти,проговаривал под нос.Дурни. Придутнапросятся.
Горох Капустин сын Редькин шагал к нему босолапый и враспояску, ступни зарывая в прогретый песок, осматривал на ходу хмуро и подозрительно. Батюшка-царь брал по молодости на постель, в первом цвете возраста, и спал потом долго, натешившись, а шевелиться под боком не велел до света дня.
С того и привык вставать поздно.
С того и бывал по утрам хмур и раздражителен.
Клюет?спросил зло, как задирался.
Клюнет,ответил малоумный и головы не повернул.Садись давай. Корма запасай.
Охнуло и зевнуло поверху, зевнуло и снова охнуло, как пластом обвалилось. Весной. В овраге. Подмытое снеговыми водами.
Торчала голова из избы, возле трубы, над трепаной крышейлохматая, в перьях-соломе, зевала оглушительно с оханьем-подвыванием.
Глаза синие. Нос мятый. Ушиварежки.
Прозевалась всласть, пощурилась на солнце, сказала густо:
Авдотька, ставь на стол обедать.
А из избы нудным зудением:
Какой обедать? Не ужинали еще.
Ставь ужинать.
А чего ужинать?зазудело.Что принес, то и ужинать. Спать ложись лучше.
Ты кто?спросил шут.
Кирюшка,сказала голова.Силач силачом. Сплю много, а ем мало. С чего так?
Воняло поглядел на него, примериваясь:
Крышу ты провертел?
Я,сознался.От двери до лавки. Чтобы не нагибаться: пройти и лечь.
Вылазь,приказал.
Голова проплыла до двери, убралась назад, избенка сотряслась заметно, и выполз наружу человек размеров устрашающих.
За ним выскочила его жена, злючая и крикучаязмея Авдотька.
По пуп мужу.
Беру,сказал Воняло.Со мной ходить станешь.
А чего делать?
Чего скажу, то и делать.
Некогда ему,заверещала Авдотька.У нас капуста неквашена. Репа непарена. Грибы несолены. Огороды невскопаны. Сны невысмотрены.