Все, сказал он.
Я тупо смотрел на него, трясясь в ознобе.
Мне бы еще выпить.
Нельзя.
Боль прошла, никакой боли. Со всеми предосторожностями я сполз с гамака и, все еще не веря себе, поставил ногу на землю. Ничего. Никакой боли. Я прошелся взад-вперед.
Это чудо, сказал я.
Нет. Это моя работа.
Мне хотелось скакать, как жеребенку, впервые вставшему, наконец, на ноги.
Будь пока осторожен, Исмаэль. Нога должна отдыхать три дня, чтобы кости слиплись одна с другой. Старайся идти под гору тихонько, не торопись.
Сколько я вам должен, маэстро, я опять не знал, смеяться мне или плакать.
Когда совсем поправишься, принеси мне курицу. Давненько я не ел куриного супа, а тем более в компании с другом.
Я стал потихоньку спускаться по конной тропе. Боли не было. Я обернулся: маэстро Клаудино и его пес неподвижно смотрели мне вслед. Я помахал им на прощанье и двинулся дальше.
* * *
Она ждала меня, сидя на стуле у двери нашего дома. Время перевалило за полночь, но свет в доме нигде не горел.
Рано или поздно ты всегда возвращался, сказала она.
Как все прошло, Отилия? Что я пропустил?
Все.
Она даже не спросила, куда я подевался. Мне тоже не хотелось рассказывать о маэстро и колене. Она зажгла в комнате свет, и мы прилегли на застеленную кровать. Отилия подала мне тарелку лечоны и чашку кофе.
Чтобы ты не заснул, сказала она. И пояснила:Лечону тебе прислала Ортенсия Галиндо. Мне пришлось извиняться за тебя, сказать, что тебе нездоровится, что у тебя заболели ноги.
Левое колено.
Я принялся с аппетитом есть.
Падре Альборнос не пришел, сказала она. Не пришел к Ортенсии. Никто не обратил на это внимания. Приходил алькальд без семьи, приходили врач Ордус, капитан Беррио, Маурисио Рей, пьяный, но тихий.
А молодежь? Молодежь веселилась?
Веселья не было.
Неужели? Девушки не танцевали?
Во дворе не было ни одной девушки. За этот год все уехали.
Все?
Все девушки и все парни, Исмаэль. Она посмотрела на меня с укоризной. Самое разумное, что можно сделать.
Это им не поможет.
Чтобы убедиться в этом, надо сначала уехать.
Отилия ушла на кухню и вернулась с другой чашкой кофе.
Но не легла рядом со мной. Она пила кофе и смотрела в окно невидящими глазами. На что там было смотреть? Стояла ночь, только цикады трещали кругом.
А она явилась, сказала Отилия.
Кто?
Глория Дорадо.
Я ждал. И наконец она произнесла:
С письмом, которое получила от Маркоса Сальдарриаги два года назад, явилась сообщить, что, по ее мнению, оно едва ли могло помочь его освободить. И выложила письмо на стол.
На стол?
Перед Ортенсией Галиндо, и та его взяла. А когда взяла, сказала: «Я не могу читать это сама». Но прочитала вслух: «Меня зовут Маркос Сальдарриага. Это письмо написано моей рукой».
Так и прочитала?
И подтвердила: «Я узнаю его почерк».
И что? Никто ничего не сказал?
Никто. Просто она стала читать дальше. Она как будто слушала себя и не могла поверить, но поневоле верила. В этом письме Маркос Сальдарриага просил Глорию Дорадо ни в коем случае не позволять Ортенсии освобождать егони больше и не меньше. «Ортенсия мечтает увидеть мой труп», сама Ортенсия прочитала это твердым голосом. У нее хватило на это сил.
Черт знает что.
Она читала письмо сумасшедшеготак я сначала решила. Даже сумасшедший не додумался бы наживать себе врагов таким способом, собственную жену в первую очередь. В этом письме Маркос писал гадости даже о падре Альборносе: гроб повапленный, так он его назвал; он писал, что все хотели его смерти, начиная с лицемера Маурисио Рея и заканчивая алькальдом, предавшим собственный город в компании с генералом Паласиосом, этим птицеводом, как он его назвал, и доктором Ордусом, этим тупоголовым коновалом. Он умолял Глорию Дорадо, чтобы та не позволяла землякам хлопотать о его освобождении, иначе все выйдет в точности наоборот, они все сделают так, что рано или поздно на какой-нибудь дороге найдут его труп.
Пока что его нигде не нашли, ни его, ни его труп.
Ортенсия все читала, и голос ей ни разу не изменил: «И пусть это письмо будет зачитано вслух, прилюдно, чтобы все знали правду: меня хотят убить те, кто держит меня в плену, и те, кто заявляет, что пытается меня освободить». Эта последняя фраза засела у меня в голове, потому что тут я как раз поняла: Маркос считал себя покойником, он не сошел с ума, он говорил правду, ту правду, которая приходит с отчаянием, он написал как человек, сознающий, что скоро умрет, зачем ему лгать? человек, лгущий перед смертью, это не человек.
И никто ничего не сказал; как же получилось, что никто ничего не сказал?
Все ожидали услышать что-нибудь еще похлеще.
В комнате зажужжало какое-то насекомое; оно облетело вокруг горящей лампочки, пронеслось между нами, село на прикроватное распятие, перелетело на голову старинной деревянной фигуры святого Антониянечто вроде нашего алтаря в углу, и, наконец, исчезло.
Сказать тебе честно, я тоже немного рад, что Маркос Сальдарриага исчез, признался я, набравшись храбрости.
Есть вещи, которые мы не должны говорить даже тем, кому мы особенно дороги. Это такие вещи, Исмаэль, от которых у стен вырастают уши, ты меня понимаешь?
Я засмеялся.
Эти вещи становятся известны всему свету намного раньше, чем стенам, сказал я.
Но произносить их вслух непростительно. Речь идет о человеческой жизни.
Я доверяю тебе свои мысли, и так думают все вокруг, хотя подобной участи нельзя пожелать никому на свете, она бесчеловечна.
Этому вообще нет названия, сказала она.
Я разделся до кальсон. Отилия внимательно на меня смотрела.
Что, сказал я, тебе нравятся развалины?
Я нырнул под одеяло и сказал, что хочу спать.
Весь ты в этом, сказала она. Спать, таращиться и спать. А не хочешь послушать, что сделала Жеральдина, твоя соседка?
Я сделал вид, что мне все равно. Но сон тут же улетучился:
Что?
Увела детей. Она ушла.
Отилия разглядывала меня теперь гораздо внимательнее.
Правда, прежде чем уйти, она решила высказаться.
Что она сказала?
Сказала, что Глория Дорадо поступила бессовестно, явившись с письмом теперь, через два года после того, как его получила, когда это стало совершенно бессмысленным. Сказала, что положение Маркоса Сальдарриаги было ужасным, он не отвечал за себя, да и кто сумел бы вести себя иначе на его месте, оказавшись вдруг в неволе, среди совершенно чужих людей, когда не знаешь, сколько продлится эта неволя, может быть, до самой смерти! Слова Маркосаэто всего лишь его сокровенные мысли, заблуждения, личные претензии, прорвавшееся отчаянье, и непорядочно приносить такое письмо женщине, выстрадавшей столько, сколько Ортенсия. «Я выполнила его просьбу, перебила ее Глория Дорадо, прочитать письмо при всех. Я не приносила его два года, потому что оно показалось мне слишком жестоким, даже несправедливым. Но теперь я вижу, что должна была сделать это раньше, и, похоже, что все в нем правда, и освободить Маркоса здесь никто не хочет, даже падре Альборнос». Ортенсия Галиндо в ответ закричала: «Бесстыжая». Мы не успели заметить, как она подскочила к Глории, чтобы вцепиться ей в волосы, но не рассчитала, споткнулась, потеряла равновесие и шлепнулась всем своим весом к ногам Дорадо, а та закричала: «Я уверена, что в этом городе только я хочу увидеть Маркоса Сальдарриагу на свободе». Ана Куэнко и Росита Витебро бросились к Ортенсии, чтобы помочь ей встать. Ни один мужчина не двинулся с места: либо все они струхнули больше нас, либо решили, что это бабьи дела. Ортенсия стала голосить: «Пусть убирается из моего дома», но Дорадо не уходила. Росита Витебро крикнула: «Вы что, не слышите? Уходите», но Дорадо даже не шелохнулась. Тогда Ана и Росита подошли к ней, схватили с двух сторон под руки, подтащили к выходу во двор, вытолкнули и захлопнули за ней дверь.
Они так сделали?
Без чьей-либо помощи. Отилия вздохнула. Слава Богу, Глория пришла без брата, он бы этого не допустил. Вмешайся хоть один мужчина, вмешались бы и остальные, и дошло бы до худшего.