При свече я разглядываю свои ботинки, потом снимаю их и смотрю на ноги: ногти загнулись, как крючья, ногти на руках похожи на когти хищной птицы; это война, говорю я себе, что-то липнет к человеку, но нет, нет, это не война, просто я не стригу ногти с тех пор, как пропала Отилия; она стригла ногти мне, а я ей, чтобы не нагибаться, вспомни: чтобы не болела спина; бороду я тоже не брею и не стригу волосы, которые, несмотря на старость, никак не хотят выпадать; однажды утром я понял (только один раз я нечаянно посмотрел на себя утром в зеркало и не узнал), что неспроста при последней встрече Жеральдина оглядела меня так брезгливо, с жалостью, так же, как другие люди, мужчины и женщины, которые уже несколько месяцев умолкают при моем приближении и смотрят на меня, как на сумасшедшего; а что бы сказала ты, Отилия? как бы ты на меня посмотрела? думать о тебетолько причинять себе боль, горько в этом признаваться, особенно когда лежишь в постели и глядишь в потолок без твоего живого тепла, твоего дыхания, неразборчивого бормотанья во сне. Поэтому, когда я хочу уснуть, Отилия, я заставляю себя думать о другом, но рано или поздно заговариваю с тобой, что-нибудь тебе рассказываю и только так засыпаю, пересмотрев всю свою жизнь без тебя, и засыпаю крепко, но этот сон не приносит мне отдыха; мне снились покойники: Маурисио Рей, доктор Ордус; наверно, мне напомнили о них перед сном разговор с Ану и громкий разговор с тобой, когда ты меня как будто бы слушаешь: «Как тебе такая жизнь, говорю я невидимой Отилии, Маурисио Рей и доктор мертвы, а Маркос Сальдарриага наверняка еще жив».
Пусть живые живут, я уверен, сказала бы Отилия. Пусть покойники покоятся, а ты не суйся.
Я почти слышу ее голос.
Несколько раз в разговорах Маркос Сальдарриага ссылался на доктора Ордуса как на сообщника партизан, и, наверно, поэтому его хотели выкрасть боевики: чтобы свести с ним счеты или заставить работать на себя, ведь недаром его пациенты шутили, что доктор орудует скальпелем не хуже заправского убийцы. В любом случае зло свершилось, и в адрес доктора посыпались откровенные и завуалированные угрозы, которые сильно отравляли ему жизнь. Ходили абсурдные слухи, что он предоставляет больничные трупы для перевозки в них кокаина, что он у партизанглавное звено в контрабанде оружия, что он распоряжается машинами «скорой помощи» по своему усмотрению, набивая их доверху патронами и винтовками. Ордус защищался своей невозмутимой улыбкой; он лечил генерала Паласиоса, дружил с солдатами и офицерами, независимо от ранга, и никто никогда не жаловался на него как на врача. И все-таки зло свершилось, потому что, какова бы ни была правда, она все равно сгорела бы в огне войны.
Похожее зло настигло и Маурисио Рея, и тоже по вине Сальдарриага. Они много лет вели политическую борьбу, еще в те времена, когда Аделаида Лопес, первая жена Рея, выдвинула свою кандидатуру на пост алькальда. Она была человеком решительным и ясным, как день, гласили ее лозунги, и, вопреки правилу, на сей раз лозунги не лгали: Аделаида была человеком ясным, как день, и решительнымвидимо, поэтому ее избили дубиной и застрелили; четыре человека с пистолетами, а один еще и с дубиной, пришли к дому Рея и попросили его жену выйти на улицу. Никто к ним не вышел. Дело шло к ночи, один из четверыхкак отмечали газетыбыл самым отпетым уголовником из всех, кого знавала наша округа; этим людям надоело ждать, они ворвались в дом и силой вытащили Аделаиду и Маурисио. Тот, что с дубиной, бил Аделаиду по голове, пока Маурисио лежал ничком на мостовой с приставленным к затылку пистолетом. Их единственная дочь тринадцати лет выскочила из дома за родителями. И девочку, и мать застрелили. Девочка скончалась на месте, а жену Маурисио на руках отнес в больницу, где она через несколько минут умерла, несмотря на тщетные усилия Ордуса, до последней секунды пытавшегося ее спасти. С тех пор глупейшим образом разладилась дружба доктора и Маурисио, и только потому, что Маурисио во время особо бурных возлияний не стеснялся всячески крыть и поносить доктора, совершенно несправедливо, но исступленно обвиняя его в бездарности.
Один из убийц, задержанный через несколько недель, признал себя членом регионального подразделения Сил самообороны. Он сказал, что их главари собирались три раза, чтобы спланировать это преступление, потому что жена Рея получала все большую поддержку в борьбе за место алькальда и публично отказалась от любого сближения с местными боевиками; в исполнении плана участвовали бывший депутат, два бывших алькальда и капитан полиции. Хотя убийца ни разу не упомянул Маркоса, люди всегда считали, что без Маркоса дело не обошлось. Рей так и не пришел в себя после расправы над своей семьей, стал безудержно пить и во время каждой попойки повторял, что Маркос не раз клеветал на его жену и что он причастен к ее смерти. Через несколько лет Маурисио женился, но это не спасло его от воспоминаний; он никогда не объяснял, почему его не убили вместе с женой и дочерью, хотя постоянно говорил, что рано или поздно его попытаются похитить. Многие ехидничали за его спиной, утверждая, что он прикидывается беспробудным пьяницей, напрашиваясь на сочувствие.
Все эти истории создали Маркосу Сальдарриаге славу человека неуязвимого: ведь он, похоже, ладил и с партизанами, и с боевиками, и с военными, и с наркоторговцами. Отсюда, видимо, появились его огромные деньги, у которых должно было быть несколько источников, потому что он жертвовал солидные суммы падре Альборносу на благотворительную деятельность, предоставлял миллионы алькальду на общественные нужды (и истраченные, если верить Глории Дорадо, алькальдом на себя), подарил несколько миллионов генералу Паласиосу на его программу защиты животных, оплачивал военную форму и провиант для солдат гарнизона, организовывал им невиданные праздники и начал беззаконно, не мытьем, так катаньем, скупать земли у крестьян: он навязывал владельцам свою цену, а те, кто не соглашался, исчезали, пока не исчез он сам, неизвестно от чьих рук и по чьей воле (покойный маэстро Клаудино, похищенный вместе с ним, так этого и не выяснил, так и не узнал, кто были эти люди, и не стал задавать вопросов); известно только, что Сальдарриага исчез, оставив за собой море ненависти: в последнее время его не уважал никто, разве что любовница и жена, даже охранники и слуги называли его не Сальдарриага, а не иначе как Скот-да-скряга, что не мешало всем жителям Сан-Хосе четыре года подряд девятого марта являться в дом Ортенсии Галиндо, выражать свое сочувствие, есть и танцевать.
Во сне я вошел в дом без крыши, во внутреннем дворе беседовали, сидя друг против друга, доктор Ордус и Маурисио Рей; потоки воздуха лились сверху, как вода, не позволяя мне расслышать, что они говорят, но я точно знал, что говорят они именно обо мне и готовы в любую секунду решить мою судьбу, хотя на самом деле они меня с кем-то путают, но с кем? и вдруг я понял: оба уверены, что яМаркос Сальдарриага, и так и было, потому что в напольном зеркале, вдруг подскочившем ко мне сбоку, как живое существо, я увидел себя в обличье Маркоса Сальдарриаги, с необъятным и отвратительным телом. «Кто подменил мне тело?»спрашивал я у них. «Не приближайся к нам, Маркос», кричали они, и их голоса, почти физически ощутимые, вибрировали в воздухе. «Вы перепутали меня с Маркосом», твердил я, но они не позволяли мне к ним подходить, я был им противен. Появлялись другие люди, много людей, незнакомых, вооруженных призраков: они пришли за мной, чтобы похитить меня, и я не мог надеяться на помощь Рея или доктора, я чувствовал, что именно меня они считают осведомителем, тем, кто доносит. «Я не Маркос», кричал я им, но мертвецыпотому что и во сне они были мертвецамиупорно считали меня Маркосом, а может, я на самом деле был Маркосом Сальдарриагой и обреченно ожидал казни? это было последнее сомнение, мучительное сомнение сна на фоне осуждающих голосов доктора и Маурисио, которые становились все громче, и я еще не избавился от этих голосов, когда прозвучал, освобождая меня от них, голос Жеральдины:
Учитель, проснитесь. Вы кричите.
За окном было утро.
Учитель, не надо так себя изводить.
Значит, это правда: передо мной в дверном проеме, на моем участке, в моем доме, в моей комнате, одетая в траур, но наконец-то в небесно-голубой косынке на голове, стояла воспрянувшая Жеральдина, а рядом ее сынна собственных ногах, но в спячке.