И это чудесный сюрприз, говорит отец. Потому что Олли ужасно играет в шахматы. И он согласился играть на деньги!
Да, Олли не только внешне не похож на Баса. Бас разбил бы наголову моего отца, весело поддразнивая его, а папа притворялся бы расстроенным. Олли проигрывает методично и с достоинством. Олли эрзац Баса.
Ты приготовила шоколад, замечаю я, чтобы что-нибудь сказать. К тому же мне хочется подчеркнуть из вредности, что визит Олли не повод для шоколада.
Она не собиралась. Отец шутливо грозит пальцем маме. Я настоял.
Я говорил, что не нужно, вмешивается Олли. Ведь я ненадолго. Ни к чему зря тратить шоколад. Наверное, он не слишком сопротивлялся: его чашка почти пуста.
Вы останетесь на обед, Оливер? спрашивает мама. Правда, у нас только шпинат и картофель в мундире. Отец морщится при упоминании меню. Бюро образования в области питания выпускает бесконечные брошюры, призывающие есть картофельную кожуру, пить снятое молоко и отведать коровьи мозги. Мать свято следует рецептам, приведенным в этих брошюрах. Это ее способ реагировать на войну. Я буду рада поставить еще одну тарелку. Правда, мы сегодня поздно обедаем, и вы можете не успеть домой до комендантского часа.
Теперь я точно знаю, что у мамы натянутая улыбка. Сейчас самое начало седьмого, а комендантский час начинается в восемь. У Олли полно времени, чтобы добраться домой. Просто дело в том, что приглашение Олли к обеду отклонение от привычного порядка, а мама этого не любит.
Благодарю вас, фру Баккер, но я уже поел. Вообще-то я надеялся, что Ханнеке немного прогуляется со мной. Он с озабоченным видом трет шею. Я почти весь день просидел, сгорбившись над книгами. Мне было б полезно пройтись. Мама смотрит на часы на стене. Мы бы просто немного прошлись по улице, заверяет он. Я приведу ее домой до комендантского часа. Олли указывает на пальто, которое я так и не сняла. И ты уже одета. Впрочем, возможно, ты хочешь, чтобы мы остались и побеседовали с твоими родителями?
Что-то в последней фразе наводит на мысль, что это вовсе не приглашение. Он предлагает поговорить наедине во время прогулки, но если я откажусь, выложит все при моей семье.
Я скоро вернусь, обещаю я маме, потом бросаю взгляд на Олли. Очень скоро.
Хотя дождь прекратился, на улице еще мокро. От влажного холода кажется, будто я заледенела и насквозь промокла.
Олли и не собирается предложить мне помощь. Сунув руки в карманы, он идет вперед. По-видимому, не сомневаясь, что я последую за ним. И поскольку у меня нет выбора, я так и делаю.
Мы давно не виделись, замечает он. У тебя теперь длиннее волосы. Ты выглядишь старше.
Это лучше, чем второй вариант, сразу же отвечаю я. Это любимая шутка моего отца. Так он отвечает, когда кто-нибудь говорит, что он постарел. Олли склоняет голову набок.
Что за вариант? спрашивает он.
И теперь я не знаю, что сказать. Дело в том, что единственная альтернатива в данном случае смерть. А после гибели Баса мы с Олли больше так не шутим.
Куда мы идем? осведомляюсь я, не ответив на вопрос.
Он пожимает плечами, как будто на самом деле не думал об этом.
Площадь Рембрандта?
Это одна из моих любимых площадей Амстердама, со статуей художника в центре. Вокруг площади расположены кафе, куда мама водила меня, когда хотела побаловать. Кофе для нее, горячее анисовое молоко для меня. Уже два с половиной года я не выношу вкус молока с анисом. Я пила его, когда услышала по радио, что Голландия сдалась.
Олли спрашивает о работе, я его об учебе. Он говорит, что переехал из родительского дома и снимает квартиру вместе с приятелем, поближе к университету. Но оба мы слушаем вполуха, и когда доходим до угла, я перестаю притворяться.
Зачем мы здесь на самом деле, Олли? Сомневаюсь, что твоя мать действительно думает обо мне.
Держу пари, что она думает о тебе каждый день, возражает он. Потому что ты связана с Басом.
Не знаю, намеренно ли он причинил мне боль.
Но ты права, продолжает он. Я здесь не из-за этого. Впереди медленно идет другая пара. Они склонили головы друг к другу сразу видно, их любовь только начинается. Олли останавливается, притворяясь, будто читает плакат на стене. Я сама часто использую этот прием. Он не хочет, чтобы та пара нас слышала. Что тебе понадобилось в еврейском лицее, Ханнеке?
Где?
Он повторяет вопрос.
Я сглатываю слюну.
С какой стати мне ходить в еврейскую среднюю школу?
Зачем ты лжешь?
Я свою окончила. Правда, не с такими отметками, как ты. Но мне все-таки выдали аттестат.
Ханнеке, перестань притворяться дурочкой. Меня-то не ждет мама, волнуясь из-за комендантского часа. Я могу болтать с тобой хоть до рассвета. Или, возможно, нас арестуют. Смотря что ты предпочитаешь.
Он ехидно улыбается, и я сдаюсь.
Если я там и была, откуда ты это знаешь?
Моя подруга Юдит секретарь лицея. Она заходила ко мне час назад, чтобы рассказать о странном происшествии.
Юдит. Должно быть, это та еврейская девушка с острым взглядом и узлом волос на макушке.
Юдит поведала, что заходила одна девушка. Она утверждала, что ищет фотографии мальчика по имени Бас, которого любила и который мертв. Это напугало Юдит. Она подумала, что, возможно, ты нацистский шпик, и в ужасе прибежала ко мне.
Парочка впереди нас тоже останавливается. У женщины сердитый вид. Значит, я ошиблась, и это не первое свидание. Эти люди знают друг друга достаточно долго, чтобы ссориться.
Но как ты понял, что это была я?
Я попросил Юдит описать эту особу. Она сказала, что это была высокая девушка лет восемнадцати, с волосами цвета меда и сердитыми зелеными глазами. А еще она сказала цитирую дословно: «Девушка, которую Гитлер с радостью поместил бы на арийские плакаты». Он делает паузу, давая мне возможность оправдаться. Но нет никакого смысла лгать. В доме Ван де Кампов имеются мои фотографии. Олли может показать их Юдит, и она подтвердит, что видела именно меня.
Мы дошли до статуи в центре площади. Олли тянет меня за рукав в тень памятника. Затем, повернув лицом к себе, наклоняется совсем близко.
Так что ты там делала?
Я кое-что искала. Вот и все.
Я это знаю. Но уж точно не фотографию Баса, который не был евреем и не ходил в эту школу.
Я не могу тебе сказать.
Он закатывает глаза.
Не можешь? Думаешь, мне будет так трудно понять?
Меня раздражает строгий тон Олли. Что он знает о жизни? Пусть я на три года моложе, но это он далек от жизни. Этот студент университета ничего не знает о реальном мире.
Если только ты не снова начинает он, и его глаза блестят. Ханнеке, ты же не была там по заданию НСД, не так ли? Я слышал от нескольких людей, что ты работаешь на черном рынке. Но ты же не сотрудничаешь с НСД?
Хорошо бы ответить «да», потому что тогда Олли оставил бы меня в покое. Он прекратил бы задавать вопросы, и я бы никогда больше его не увидела. Но гордость не позволяет мне так нелепо солгать.
Конечно, нет.
Я смотрю в глаза Олли. Они не такие голубые, как у Баса. Еврейский лицей единственный ключ, до которого я смогла додуматься.
Ты можешь представить меня Юдит?
Так тебя интересует Юдит?
Нет. Я просто Я ищу одного человека. Быть может, Юдит могла бы рассказать о нем побольше.
Теперь Олли отвернулся от меня, притворяясь, будто читает надпись на пьедестале статуи Рембрандта. Но он смотрит на нее гораздо дольше, чем требуется. Когда он наконец нарушает молчание, то произносит очень тихо:
Ты спрашиваешь о het verzet?
Нет. Я же не сумасшедшая. Я удивлена, что Олли вообще упоминает Сопротивление. Он же никогда не нарушал закон. Это другое.
Ханнеке, я не стану тебе помогать, если ты не скажешь, для чего требуется моя помощь.
Я не собираюсь делать ничего плохого, Олли. Но я не могу сказать, потому что это слишком опа Я резко обрываю фразу. Если бы я произнесла слово «опасно», он бы наотрез отказался помочь. Потому что обещала одному человеку.
Потому что это слишком опасно? Вот что ты собиралась сказать?
Я поджимаю губы и отвожу взгляд.