Гриша вдруг задумался об этом. Что такое в сущности «проблять»? Вот интересная мысль, которая тогда ему в голову не приходила. Это внеисторическая категория женщин особого толка? Или это порождение сексуальной революции и восходящего феминизма?
Гриша сосредоточился, конкретика Валериной женитьбы его сразу же перестала интересовать. Наверное такие веселые девки всегда были, «слабые на передок», честные давалки, не из-за денег, а из «любви к искусству», даэто так, но в конце 20-го века их наверное стало больше. Почему? А потому, что «плейбоизм», исторически свойственный мужчинам, естественный для них, прощаемый обществом, социально приемлемый, и даже вызывающий тайное восхищение, завоевал и женщин. То, что раньше было только мужской прерогативой, теперь стало можно всем, т. е. женщины стали себе позволять себе вести себя, как мужчины.
Они не скрывают своей сексуальности, условности для них пустой звук, они тоже хотят менять партнеров, ценят их только за мужские стати, и ждут не стабильности, а удовольствий. На самом деле, мужчины таких опасаются, никто не хочет быть использованным, это обидно, непривычно, даже позорноКак они когда-то с Валерой говорили: я ей не «станок». Такая Янка или не такая? Похоже, хотя разумеется девчонка вовсе ни на какие темы не философствовала, вообще Янка не сильно любила делать интеллектуальные усилия. Тогда она была очень даже к Валере привязана, хотела ехать с ним в Америку, но проблема была в том, что она не умела быть с человеком долго, ей надоедало, Янка была готова уйти с новым партнером к новым приключениям, ей казалось, что она, такая замечательнаядля мужчины подарок, и вся ее жизнь должна быть цепью удовольствий.
Муж? Ну и что муж? Он должен ее принять такой, какой она была, а не хочеткак хочет. Так все и получилось. Янка приехала в Калифорнию, забеременела и совершенно не возражала против ребенка: ребенокэто, как она говорила, «дивное» приключение. Как уж Валера и его мама с ней носились, чего только ей не покупали, не знали прямо, куда ее посадить. Янка была в ровном хорошем настроении всю беременность, не унывала, ходила на курсы английского в кофточках-размахайках, сопровождала Валеру в поездках по Калифорнии. Родилась дочка, которую Янка настояла назвать Моникой. Почему Моникой? Ей так казалось шикарным и по-иностранному. Вот дура-то! Валера так очумел от счастья, что не стал с ней спорить. Валерина мама превратилась в няньку, они с папой часами гуляли с коляской. Янка привела себя в порядок, потом стала надолго исчезать из дома, приходила только к вечеру. Кормить девочку она перестала очень рано, на все просьбы Валериной мамы больше времени проводить с ребенком, отвечала какими-то отговорками. В результате от нее отстали. Валера приспосабливался к университету, втягивался в новые проекты, уже читал по-английски курсы. Времени у него было совсем мало. При нем Янка подбиралась, играла в душечку, мурлыкала как кошечка. Мама молчала, стараясь Валеру не расстраивать.
Так бы все и шло, но Яна сама положила их браку конец. Однажды вечером они с Валерой гуляли по набережной, и вдруг она ему сказала, что «она от него уходитлюбит другого мужчинуне считает нужным ему вратьпросит ее простить и желает счастья». Валерка опешил, ничего такого он не ожидал, но как он потом Грише признавался, он сначала испытал шок, оцепенение, но потом к нему пришло облегчение: оказывается он и сам замечал, что ему с Янкой плохо, она не оправдала его надежд, разочаровалано он решил крепиться, не расставаться с матерью своего ребенка, которую он сюда привез. Нет, он не мог ее бросить, а теперьу нее кто-то есть. Этот кто-то возьмет на себя заботы о ней, а он, Валера, снова будет свободен. Как они когда-то друг другу говорили? Если ошибку можно исправить, то это вовсе и не ошибка. К ужасу родителей Яна забрала Монику, ноВалера их утешал, что он разводится с женой, а с ребенком он никогда не расстанется, ничего, мол, страшного, не надо драматизироватьЕсли бы не дочь, Валерины родители были бы даже рады, они никогда не любили Янку.
Нельзя сказать, чтобы Валера в этом разводе ничего не потерял. Потерял. Он не мог каждый день видеть дочь и продолжал платить за их с Янкой дом и давал деньги на ребенкакругленькая получалась сумма. Янин бойфренд занял место мужа отнюдь не полностью. Валера не жалел денег, деньги, как таковые ему были безразличны. Затоему казалось, что он что-то обрел. Пресловутую свободу! Сначала Гриша ему завидовал, а потомможет и нечему было завидовать. В 50 с лишним лет Валера так и был один. Стареющий плейбой, грустная картина. Только они никогда об этом не говорили. Валера был еще полон сил, хорош собой, у него были живы родители, ноГриша почему-то в связи с Валерой и Яной вспомнил недавние похороны своего научного руководителя, почетного профессора кафедры романских языков, где он защищался. Такие характерные похороны. Любые похороныэто печально, но эти
Его профессорша, француженка, была мастита, печаталась во Франции, слыла невероятной снобкой, и с самомнением у нее было все в порядке. Не так уж много аспирантов хотели с ней работать, она считалась «трудным» руководителем. Однако Гриша с ней сразу поладил, причем безо всякого напряга и притворства. Их общее европейское происхождение сотрудничеству изрядно помогло: можно было презирать американцев за серость, необоснованное самодовольство, за не слишком большое трудолюбие, за узаконенное нечеткое словоблудие, которое считалось здесь нормой, приветствуемой большинством, «гуманитарной наукой»: сумбурной мешаниной из истории, психологии, политологии, социологии, философии и литературоведения. Он у нее защитился, но мадам заставила его изрядно попотеть. Да, Гриша об этом и не жалел, привык к подобному подходу и не ждал ничего другого. Когда он работал в Москве над своим первым докторатом, его по головке не гладили.
Мадам ценила в нем «европейскость», принадлежность к старому и лучшему миру. Он во-время подавал ей руку, умел в соответствующих обстоятельствах эту руку поцеловать, пододвигал стул, приносил цветы, и сам поднимался с места, когда она входила в комнату. Ему все эти штучки были не в тягость, он прекрасно знал, как себя вести. Здешние мужчины так не умели. Мадам даже умудрялась хвалить его умение одеваться: ах, Грегуар, у вас сегодня интересный галстук, сразу виден вкусах, Грегуарзачем опять конфеты? Вы меня балуетеБольше «Грегуаром» его здесь никто не называл, он привык быть Грегори, с ударением на первый слог. Мадам в долгих приватных беседах любила позлословить о коллегах, об их слабом уровне, о «неправильном» подходе к обучениюо современных никуда не годных студентах и беспорядке на кафедре. Ей казалось, что только ее русский Грегуар может ее понять. Мадам была совершеннейшим «ретро», «последней из Могикан», над ней за спиной потешались, считая, что сильно пожилая француженка «не догоняет». А Гриша скромно хвастался своими публикациями по Аналитическому чтению и лил ей бальзам на душу. Здесь о таком подходе даже не слышали.
Мадам рассказывала Грише свою жизнь, он как бы был ее конфидентом. Девушка из довольно простой семьи, выучилась на учительницу младших классов, работала, потом вычитала где-то о специальном наборе в Сорбонну для таких как она учителей. Закончила ее по специальности «английский язык», попала на практику в Англию и там познакомилась с американским профессором, с которым уехала в Америку. Получила докторскую степень в Стенфорде, со своим профессором развелась, но перед разводом успела сделать себе гистерэктомию, удалила по моде тех времен, матку со всем остальным. Зачем? А затем, что принадлежала к бунтарской, демократической левой молодежине нужно ей было материнство, вот ещеона освободилась, как Бовуар говорила, от бремени пола. Гриша так толком и не понял, жалела она об этом или нет. Вероятно жалела, но не любила признавать. За милым профессором-китаистом мадам была замужем вторым браком много лет. Она уже давно не работала, а муж все продолжал преподавание. И вот Гриша получил в прошлом году имейл из своего университета, где он давным-давно не появлялся, что профессор Дюран умерла, панихида тогда-то, в соборе святой Марии
Гриша не мог сказать, что он испытал сильные чувства. Сто лет он уж с своей «мадам» не виделся, пожилая женщинаумерлажаль, ноэто жизнь. Потом он стал размышлять ехать в Юджин на похороны или нет. Было неохота, ну что он там забыл. С другой сторонынехорошо, скотство какое-то. Целый важный кусок жизни он провел с ней бок о боктак вот плюнуть? Человек умер, что еще надо сделать, чтобы он жопу свою поднял? Поехал. Довольно мало народу, он думал будет больше. Хотя откуда больше-то? Небольшая толпа из университета, все знакомые лица. Гриша подошел к коллегам в темной одежде, пожимал руки, обменивался с людьми дежурными словами. Зашли в костел и расселись. Мадам была формальной католичкой, но в вере усердствовала не слишком. У скромного алтаря стоял закрытый белый гроб с цветами на крышке. На кафедре был установлен микрофон. Начались речи. Было видно, что все идет по-порядку: от семьимуж, от коллегсовременная завкафедрой Барбара Кауфман, мадам отдавала ей должное, но никогда не забывала, что Барбара лезбиянка.