Потом Софа долго с большим энтузиазмом рассказывала, как она была руководителем проекта восстановления синагоги Хурва в центре Иерусалима. Реставрация длилась восемь лет. А теперь она уже подготовила проект восстановления другой синагоги в еврейском квартале Иерусалима Тиферет Исраэль, деньги на который дает украинский бизнесмен Вадим Рабинович. Софа показывала фотографии открытия Хурвы. «А вот это Вадим РабиновичсмотриНатан ЩаранскийИгорь КоломойскийРеувен Ривлин, спикер Кнессета»Софа не могла остановиться. Там Альфонс Ротшильд денег далСофа жила своими проектами и больше ничего ее не интересовало. Вот это да. Сидит перед ним их школьная капризная Софа, онаглавный архитектор-реставратор Управления древностей Израиля, мать бывшего главного пиарщика страны. Софа уехала в 90-ом году. Она преуспела. Что тут удивляться, ведь и в СССР она была реставратором, восстанавливала церкви Ивана Грозного. Софе было чем гордиться. Но почему же она ни о чём и ни о ком Гришу не спросила? Как же так. Он сам ей немного рассказал о себе, о Валере. Он-толадно, но Валериной яркой карьерой тоже следовало гордиться. Валеркакрупный ученый, профессор Беркли. А онасидит тут и наплевать ей на всех. Так они для нее и остались «ах, дадружки».
Впрочем, Софа попыталась объяснить, почему она скорее равнодушна к одноклассникам. Оказывается, она на всех обиделась. Вот так номер! В начале 10-го класса Софа сломала ногу, ну да, Гриша это помнил. Они с Валерой еще прошлись по этому поводу: прыгала наша «коровка» через веревочку и вот результатНогу загипсовали и Софа довольно долго сидела дома. Так вот ребята не пришли к ней с тортом и апельсинами, никто не звонил, бросили ее, «товарищи» называются!
Ну к тебе разве подруги твои на заходили?
Заходили. А другие? Даже уроки никто не приходил объяснять.
Ну, Соф, ладно тебе. Тебе бы каждый уроки дал, что ты мне не звонила?
Я должна была звонить? в ее голосе зазвучало узнаваемое возмущение «невниманием толпы».
Тебе же нужны были уроки. Да, я уверен, все что задавали ты прекрасно знала.
Знала. Но тут дело принципа
Какого принципа?
Такого. Разве можно человека в беде бросать?
Ну, не стоит преувеличивать твою беду. Тебя навещали подруги. Я уверен, из эстрадного театра ребята приходили. Зачем тебе остальные. Они бы тебя для галочки навестили. Тебе, что, это нужно было? Зачем требовать от людей, чтобы они фальшивили? К товарищу ходят по велению сердца, а иначе не стоит ходить.
Софа обиженно молчала. Это же надо, до сих пор она чувствовала себя маленькой недолюбленной девочкой, обойденной вниманием окружающих, желающий во что бы то ни стало быть в центре, чтобы все обожали и хвалили. Неужели она все такая же? Наверное. Никто по большому счету не меняется. А в какой связи он вдруг Софку вспомнил? Она обещала ему на следующий день позвонить и показать достопримечательности, ноне позвонила. Так он и знал. Не пришли тогда к ней навестить с гостинцамигады.
Он вспомнил Софку потому, что его с ней встреча превратилась в яркую израильскую картинку. Он мог бы написать о ней рассказ: комсомолка, блин, ортодоксальная. Был интересный клубок: песни в эстрадном театре, как она с собой носилась, как ногу сломала, обидыпотом главный реставратор страны, ест только кошерное, соблюдает все обряды. Это образ-клубок. Он бы распутал его, написал бы рассказ. Но в том-то и дело, что тут нет никаких «фантазий», он правда знал когда-то Софку, вот и «картинка» и нему пришла из знания. Он «видел» Софку как героиню, потому что он ее действительно видел в жизни. Да, разве это талант? Это просто способность оживить знакомое. Гриша вздохнул. Он знал свои возможности и считал их скромными.
Какое совпадение: Софа эмигрировала в один год с ним. Валера уехал на полтора года раньше, в январе 89-го. Между ними все тогда было нелегко. Гриша пришел на «отвальную»: много народу, какие-то малознакомые люди, много водки, простая закуска. Ребята уходили, приходили, дверь в квартиру была открыта, на лестнице курили, стоял дым по всей лестничной клетке. Все тот же дом их школьной юности, с «излишествами», с запоминающейся аркой. Три их комнаты заполнены толпой, на кухне суетятся женщины, Валерина мама и жена. К тому времени он уже был женат. Ехал он на следующее утро с родителями. Жена Янка пока оставалась в Москве, приехала к нему только весной. Гриша уж и забыл, почему она сразу не поехала.
Темноватый зал утреннего хмурого Шереметьева он очень хорошо помнил. Почему-то горели не все лампы, на их похмельных серых лицах лежали неровные тени, делая всех сюрреалистическими персонажами жестокой безысходной драмы. Вещей у Валеры с родителями было совсем немного: несколько чемоданов и пара ящиков. Мама его суетится, что-то все проверяет в своей сумочке. Папа молча стоит и вымученно улыбается. Их пришли проводить пожилые друзья, родственники, явно отъезда из страны не одобряющие. «Что ж делатьВалера собралсяу них не было выбора». Да, у них не было выбора и надо им отдать должное, родители не колебались: куда сынтуда и они. Все правильно. Гриша помнил постаревшую Наташу-стюардессу. Кого она провожала? Валеру или все-таки папу? Наверное папу, хотя он с ней не прощался как-то там особо. Все делали вид, что «нормальновсе будет хорошо», но понимали, что вряд ли еще раз увидятся. С кем-то и не увиделись, ноВалера потом приезжал в Москву, те, кто хотел его видеть, увидели, но кто ж тогда знал. Тут же рядом стояла его Янка, ее он нежно обнимал за плечи. А последним обнял Гришу: «Гринь, мы увидимся, увидимся скоро. Не плачь». Да он и не думал плакать. Почему Валерка так ему сказал напоследок? А потому что, он плакал, только молча, про себя, и друг это понял, он видел то, что мог видеть только он один.
Очередь на таможню продвигалась медленно, потом они все зашли за загородку и стали недосягаемы, хотя никто не ушел, продолжая следить глазами за отъезжающими. Затем они прошли паспортный контроль, все их видели уже издали, и потом двинулись в глубину зала, в последний раз оглянулись и исчезли из виду. Все, Валерка уехал. Гриша сидел на обратном пути в машине, рядом с Янкой, он молчал, а она тараторила, что ей надо успеть собратьсяВалера устроится и скажет, что она должна привестиинтересно, смогут ли они купить домон без нее не будет покупатьэто так важночто вы мужики, понимаетеГриша слушал ее трескотню и привычно не понимал, что друг нашел в этой взбалмошной молодой женщине. Странный выбор, ноу Валеры должны были быть свои резоны, и их следовало уважать. «Ну, что?»спросила дома Маня. «Да, ничего. Проводили.» Больше говорить было не о чем. Да Маня ничего и не спросила. Гриша знал, почему.
Ох уж эта Валеркина Яна. Высокая еврейская яркая девка, с крупным носом, большим ртом и огненно-рыжими кудрявыми волосами. Он с ней познакомился в какой-то компании, куда его привел один из их общих друзей. Валера к тому времени недавно расстался с Таней-парашютом, весь еще был в грустном недоумении от потери ребенка и несчастливого конца своей очередной романтической истории. А тут Янка. Валерке было 27 лет, а ейлет 20, не больше. Молодая, но очень опытная баба, с пустоватыми, светлыми, наглыми большими глазами. Гриша там не был, но Валера рассказывал, что Янка много пила, раскованно танцевала одна, раскинув руки и покачивая бедрами. Они с Валерой друг на друга смотрели, а потом вместе ушли. Понятное дело: типичный их стиль.
Она вскоре к нему переехала. Мама его молчала, хотя Гриша был уверен, что Яна в качестве потенциальной невестки ей не понравилась. И хоть ему и было стыдно в этом признаться, он Валерину маму понимал. Вроде все в Яне было нормально: из приличной еврейской семьи. Вряд ли Валерина семья так ее национальность ценила, но все-таки. Красивая, молодая, любит Валеручто маме не хватало? И тут Гриша ловил себя на том, что он рассуждает не с точки зрения их с Валерой плейбоевского мировоззрения, с как «аидише фатер»: нет эта девочка не для моего прекрасного сына. Она его недостойна. Ну да, так и было. Янкамогла побыть Валеркиной любовницей, временной яркой подружкой, девушкой его эскорта, партнершей для жаркого секса, но ее не следовало брать в жены! У Янки на лбу было написано: яблядина! Почему все это видели, а Валера нет?