Время всегда одно, как-то неуклюже отметил он.
Ты ничего не знаешь обо мне. А я не хочу тебе ничего говорить. И если ты думаешь, что в стихах можно понять человека то заблуждаешься.
Они несколько минут шли молча. Город был темен светомаскировка делала свое дело. Часто встречались патрули милиции и домкомов. Страшно не было, но казалось настороженность разлита в воздухе.
Знаешь, неожиданно тих, сказал Миша, мы с мамой жили восемь лет с соседом. Кто он уже, наверное, не важно. А вчера во время налета.
Миша замолчал. Он обернулся по сторонам. И как-то странно поправил кепку.
Что во время налета, машинально переспросила Татьяна.
Во время бомбежки сосед открыл окна своей комнаты, включил все лампы и закричал, гладя на надвигавшуюся волну черных германских самолетов: «красота-то, какая немцы пришли!», очень тихо рассказал Миша, наверное, его комната уже свободна.
Татьяна хрустнула пальцами:
Ты думаешь это очень интимно? Рассказывать истории, за которые дают немалые сроки? Может ты считаешь, что это меня возбуждает? Или это позволит тебе подобраться ко мне ближе?
Нет, нет, сказал он, я о том кто кого и как долго знает. Можно знать человека очень долго, а потом получить такое.
Она кивнула:
Можно и так, а можно и наоборот. Если тебя это интересует, то я замужем. Он хороший человек, а жизнь у нас как у всех. И не лучше и не хуже. Разве, что детей нет.
Хороший человек, тихо сказал Миша, хороший, а не любимый.
И не начинай, прервала его Татьяна, в семейных отношениях много основано не на сиюминутных чувствах, когда кипят эмоции, а на то, что пережито вместе. Это фундамент семейной жизни, а эмоции, порывы только краска на стенах этого дома.
Ты мне говоришь это потому, что знаешь, что я не оставлю тебя? поинтересовался он.
Да, согласилась Татьяна.
Мимо прошел патруль местного домкома: две тетушки преклонного возраста старательно шагали рядом с крупным мужчиной через плечо, которого висела санитарная сумка. Когда шаги патруля стихли, она сказала:
Ты не из тех, кто, узнав, что женщина замужем попрощается и исчезнет навсегда. Но ты должен значить, что все сложнее и одним напором и верностью мои семейные проблемы не решить.
Миша снова поправил кепку:
Наверное, во время этой войны я вырасту.
Во всех смыслах? рассмеялась Татьяна.
Во всех, согласился он, мертвые не берут с собой ничего. Но когда они умирают, то не знают об этом.
Если ты о том, что он тяжело болен. То это правда. Но я ему обязана спасением. Или считаю, что обязана. Или он это считает. В общем, нас связывает куда больше, чем совместная комната.
Семья, муж, жилая комната, общие воспоминания, тихо повторил Миша.
Да, ответила она, иногда я думаю, что этот больной человек это я. Такая же больная и раненая птица. Подбитая жизнью. Я понадобилась ему, когда меня только выпустили из тюрьмы. Не думаю, что кому-то была нужна. Да и себе была не нужна.
Сзади зашаркали шаги патруля. Их обогнали все те же три человека укреплявшие свой страх ежевечерними обходами.
Миша кашлянул:
Это было давно.
Нет, покачала головой Татьяна, для меня это было недавно. Может как вчера. Вся моя жизнь после ареста Кости. Как сжатая пружина. Я недавно это поняла. Она тогда сжалась. И сейчас идет и идет, а ее нет. Нет этой жизни. Радио есть, стихи есть, мужчины есть. А жизни ее нет.
Может потому, что нет детей?
Нет, Татьяна помолчала, они не спасли бы. Хотя без них и тяжело.
Думаешь, завтра будут бомбить? неумело сменил тему разговора Миша.
Не задавай идиотских вопросов, ответила она после долгой паузы, они теперь будут бомбить нас всегда. До самого конца. Их или нас.
Значит, шепотом сказал Миша.
Татьяна прервала его:
Это значит только то, что не надо относиться ко мне как к комсомолке. И лапать между ног во время разговора о диомате. Тебе понятно?
Да.
Вот и да, ей показалось, что похоть всегда мешает понять человеку что-то выше и получить нечто большее. Такая простая и наивная похоть. Естественное желание продолжить род омерзительно, когда она сопрягается с высшими истинами. Чувство эстетического меркнет, когда концерт в летнем театре заканчивается в ближайших кустах. И дело не в мятой юбке и отпечатках грязи на кофточке. Нет, дело в тоскливом неумении сделать все это красиво. Спокойно и достойно, как должны это делать мужчина и женщина. Так и советская власть, подумалось ей, так и она имеет несчастный народ. Мнет, жмет его, заставляет пахать за краюху хлеба и четыре квадратных метра коммунальной комнаты без горячей воды и канализации. Советская власть, насилующая русский народ показалась интересной аллегорией. Вот только народ этот не сильно сопротивлялся, а как покорная деревенская баба сносил и побои, и насилие и неиссякаемую работу.
Нравиться, наверное, вслух сказала Татьяна.
Что, не расслышал Миша.
Я про то, что другим это, наверное, нравиться.
Понятно.
А ты подумал, что ломается все эта баба? Да?
Да.
Но я не про себя. Хотя к тебе это тоже относиться. Нравиться нам, что нас вчерную сношают. Всему народу нравиться.