Да, я знаю.
Знаешь? А сам откуда? Что-то я не видал тебя раньше.
С Джанхота.
Ого, Кузьма уважительно присвистнул. Далече. Куришь? Однако забрался ты.
Закурили.
Не думал. Сел и поехал, сказал мужичок.
На чем?
Да вон, он, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону, и Кузьма увидел под кустами велосипед.
A-а. Серьезно. Сорок кэмэ промотал?
Незнакомец усмехнулся и повернулся к Кузьме, чтобы осмотреть его с головы до ног.
С какого батальона? спросил он, превращая усмешку в улыбку.
Смерч, а сам?
В одесской милиции работал. С добровольцами оказался, когда началось. Не приписанный ни к кому.
А что в Джанхоте забыл? удивился Кузьма.
Сам как думаешь? снова отвернувшись к морю, отозвался мужичок. Ранили. Теперь голова всегда болит. Списан по негодности, уехал к сестре она там, с мужем.
Понятно. Кузьма.
Павел.
Они пожали друг другу руки. Снова говорило лишь море, мужчины некоторое время нащупывали тему.
А ты чего со Смерча уехал? Твои там вроде были в почете.
У кого?
У всех. Народ особо не грабили, воевали, вокзал брали Слышал, у вас такой командир был, что всех в узде держал, даже когда другие беспределили.
Был-был. Царствие ему небесное. Пока не сплыл, Кузьма сплюнул. Он не хотел вспоминать. Всех этот чертов вокзал забрал. Кузьма выбросил одну сигарету и тут же закурил следующую. Почти всех, добавил он.
Да, мясорубка там была.
А то. Мы первые пришли. Но взяли же. Не с первого раза, но взяли. А потом удержали
Сколько вас вышло?
Мало.
Кузьма открыл было рот, чтобы сказать еще, но толпа людей, погибших в упорных боях, то утихавших, то разгоравшихся, встала перед его глазами, и он подавился черным комком обиды.
Думаешь об этом?
Нет.
Не о них. О том, почему сам не
Может, и думаю, не знаю.
Все думают, уверенно сказал Павел. Помолчав, добавил: Хороший пес. У нас тоже был в участке пес. Меня больше всех любил. Жаль, не смог забрать с собой.
А что с ним?
Да хрен его знает. Писем не пишет.
Теперь Кузьма понял: мужичок показался ему знакомым, потому что у всех прошедших эту войну был общий отпечаток стыда, разочарования и гнева. Особенно гневана огромный безмолвный народ, который они пошли защищать на передовую.
Выпьем? предложил Кузьма.
Пошли, согласился Павел.
Они отправились в дом Кузьмы, закрылись в одной из комнат, которая уже несколько лет была никому не нужна, и принялись пить и разговаривать. Так пролетело дня три. Петрович иногда стучал и проверял, живы ли, но всякий раз находил хозяина и гостя угрюмыми, раздраженными и напряженно продолжающими напиваться. Либо спящими.
На четвертый день Павел вдруг встал и уехал в свой поселок. Но уже в конце недели он вернулся не один, а еще с двумя ветеранамиополченцем и русским молодым парнем. Провели они на войне почти одинаковое время: Кузьма и Павелпо четыре года, Егор и Никитапо три с половиной. Когда еще через несколько дней к ним присоединился пятый, хозяин сказал, что комната тесновата для такой большой компании и что он беспокоится за дочь, и поэтому всей толпой они отправились искать новое место и, как ни странно, быстро нашли. Оказалось, пункт сбора рыбаков, к северу от Края, забросили, пока шла война. Пятеро ветеранов быстро обжили ветхий бревенчатый домик.
Они стали собираться несколько раз в неделю, редко сговариваясь о времени. Обычно первым появлялся Кузьма, поскольку жил ближе всех. Он мог прийти сразу после обеда и, посадив Борьку сторожить, усесться за огромным обеденным столом в ожидании остальных. Следом приезжал на дребезжащем велосипеде бывший милиционер Павел, а за ним остальные. Часам к семи все бывали в сборе.
У посиделок не было темы или повода. Мужчины не пытались себя развлечь. Иногда могли просто сидеть и ждать, пока стемнеет. Потом, когда ложилась тьма, им волей-неволей приходилось начать общаться, чтобы, по крайней мере, зажечь керосинку. Но когда скупой свет падал на лица, молчание возвращалось. Иногда Егор приносил гитару и бренчал, иногда Павел являлся с нардами и играл с кем-нибудь. Но все это было лишь способом чуть отвлечься от любимого совместного безмолвия.
Я представлял приезд с войны сюда не так, признался однажды Павел, когда в очередной раз стемнело и только лампа грела их лица. Все посмотрели на него с удивлением, хотя каждый думал примерно о том же.
Я тоже! воскликнул Егор.
И я, сказал Никита.
И я, подхватил пятый, которого звали Петр.
А ты, Кузьма?
Ничего. А что?
Мне казалось, начал медленно Павел, что это будет похоже на то, как возвращались деды с Великой Отечественной. Вроде как с той же заразой дрались и пришли победителями.
Но мы-то не победили еще, напомнил Кузьма.
В том-то и дело. Но и не проиграли. Не им нас судить, но почему они нас не встречают так же, как тех? Вот ты, Кузьма, разве не хотел бы, чтобы дочь бросилась на шею, цветы подарила, поцеловала?
Не знаю, не думал об этом.
Это потому что время другое, заметил Егор, сидевший в дальнем углу, где его покрытого шрамами лица не было видно.
А в чем разница?
Да как же, Паш. Все другое: и мы, и люди в тылу.
А враг тот же, вставил Никита.
Снова помолчали, Егор в своем темном углу разлил по стаканам водку. Выпили, закурили.
На самом деле им просто не говорят о враге, вот и все, с горечью продолжил Павел. Ведь мы все это знаем. Было нужновсе помнили. А потом по телеку бросили говоритьи нас там как бы больше и нет! Хотя вы за них же туда и поехали! Вам разве не обидно? Мне за вас обидно больше, чем вам самим! Я-то тамошний, ко мне поневоле война пришла. Но вы-то выбрали. Вам честь за это надо отдать.
Угомонись, Паш. Расчет получили и свободны, сказал Никита. Он был молодой, поэтому даже сейчас смог посмеяться.
А, вот ты как поёшь?! Так ты наемник? Кузьма не на шутку разозлился.
А ты, стало быть, нет? Деньги не получал?
Получал! Но я туда не за деньги пошел.
Никита пожал плечами. Ему было двадцать четыре, ни детей, ни жены. Если бы не оторванная во время осады рука, воевал бы до сих пор. Он поглядел на свой новенький протез и сказал:
Видишь, за что я пошел? Десять тысяч долларов. Думаешь, у меня такие деньги были когда-то? Я даже и сосчитать бы столько не смог. В рублях, уточнил он, улыбаясь. А теперь могу себе позволить такую штуку, и не одну! У дедов-то, поди, не было.
Но никто не понял шутки, и молчание, сделавшееся мрачным, затянулось.
Скучно с вами, вдруг сообщил Кузьма, поднимаясь после очередной рюмки. Хочу развлечься.
Развлекайся, никто ж не запрещает, заметил Никита.
Кузьма вышел и зашагал к машине. Он еще сам не понял, что собирается сделать. Открыв багажник, нашел канистру с бензином и отправился к морю. Здесь он облил несколько лодок и поджег. Огонь занялся не сразу, Кузьма заставлял пламя разгореться. Но вот сырое дерево вспыхнуло и очень быстро выгорело. Борька испуганно жался к ногам хозяина.
Ты уж разбушевался тут, да? спросил подошедший Павел.
Не. Хотелось что-то сделать.
И как, веселее стало?
Немного.
На самом деле Кузьма почувствовал себя гораздо лучше.
Так дело не пойдет, сказал он, сидим как старые пердуны. Молчим. Надо что-то делать!
Зачем? пытался понять Павел.
Я вот умираю от скуки!
Так иди работай.
Да к черту работу! У меня есть пока деньги, еще успею наработаться. Мне еще хозяйство поднимать. А пока хочу что-то полезное сделать, и веселое!
Ну тогда веселись, кто не дает.
Кстати, насчет денег. Надо бы с Саньком потолковать. Сходишь со мной?
А кто это, Санек?
Друг старинный. Мы до войны кафешку держали на набережной. Узнаем, как там она. Может, как раз и работу тебе организую! Он хлопнул Павла по плечу.
Лодки прогорели, черноморская ночь снова скрывала лица, слабый серебристый полумесяц лишь изредка показывался из-за облаков.