Люди переглянулись и, судя по выражению лиц, молча согласились. Кисти Кузьмы были огромнымивполне верилось, что он мог придушить врага одной правой.
А другой раз мне засадили пулю прям сюда, продолжил Кузьма, показывая с улыбкой на голову.
Он сел между мужчиной и женщиной и приобнял обоих, но, конечно, больше ему хотелось приобнять даму. Его ладонь испытала забытое уже прикосновение женского телане истощенного войной, осадой или голодом, как было под Одессой, а здоровой, упругой плоти, что ощущалось даже через платье.
Женщина, видимо, почувствовав его похоть, отстранилась и пересела напротив, поэтому он скоро пришел в себя. Мужчина обмяк под его прикосновением, но не шелохнулся, опустил взгляд и грустно слушал.
Я на него смотрю, и он на меня смотрит. Стреляем оба, а у меня патроны всё, ёк! А у него еще два! Вот и попал. Сюда и сюда.
Кузьма показал место на шее, где пуля пошла по касательной, лишь вспоров кожу, и на нижнюю челюсть, куда вошла вторая и застряла, пробив полголовы, но не дойдя до мозга.
Шесть хирургов меня смотрело! Он показал пятерню, потому что вторая рука все еще лежала на плече соседа. Шесть! Он загнул палец. И все развели руками: можно убить, если извлекать. Пусть так помрет. Поэтому я тут приговоренный. Не надо резких движений, не надо нервничать, ударяться. В общем, осторожно себя вести и все такое. Тогда проживу. Но может все равно пройти, чертовка, и прибьет Кузьму. То есть вроде как дали надежду на хорошее, но если начну дергаться, то Он с улыбкой развел руками. Как тебе расклад? Я с тех пор еще год провоевал.
Кузьма посмотрел на женщину и усмехнулся. Она глядела исподлобья, но вместо брезгливости теперь с удивлением.
За тот случай, когда я бросился и голыми руками придавил врага, дали медальку. Сейчас покажу. Ох, сейчас
Кузьма долго разыскивал медаль, не в силах вспомнить, в каком из карманов везет ее. Собачка занервничала и стала тявкать.
Тихо ты, тихо, успокоил ее Кузьма. Он вынул медаль и поднял так, чтобы было всем видно. Собачка и впрямь утихомирилась и с высунутым язычком глядела на происходящее.
Золотая, как думаешь? спросил он, ущипнув попутчика. Тот кивнул. Вот и мне кажется, что золотая. Серов (это полкан наш, вручал мне ее) не ответил че-то на этот вопрос, просто улыбнулся. Ну да черт с ней. Если что, в тяжелую годину продам. А вот геройскую никому не продам. Хотя ладно, когда умрупусть доча продаст, ежели уж надо. Да, Пол инка моя
Кузьма спрятал медаль и задумался. До этого мгновения он мало размышлял над тем, что проживет совсем недолго, не выдаст дочь замуж Кто-то, правда, сказал ему, что надо съездить в Москву и справиться про удаление пули, но он смутно в это верил. И до войны был он в столице лишь раз, а теперь вообще плохо понимал, существует ли она до сих пор. Не поделившись с попутчиками размышлениями, он сразу перешел к вопросу:
Не слыхали, как там в Москве? Серов говорил, там сейчас времена тоже нелегкие, но я вообще не понял, что это значит. Вы не в курсе? Мне бы в больничку к ихним хирургам. Но я вот думаю, доеду ли. Вот мы едем, уже два дня, а что будет, если я в Москву двину? Это ж сколько ехать? Дня три?
Словно в подтверждение его тревоги, поезд в очередной раз остановился.
О! Ну ты посмотри!
Кузьма поднялся, открыл окно, высунулся.
Эй! Он свистнул стрелочнику, суетившемуся у головного вагона. Что теперь-то?!
Пути делают!
Пожалуйста. Видал? сев, он ткнул мужчину под ребра локтем, тот скорчился от боли и собственного несчастья. Все ж разнесли нахрен, понимаешь? Как ехать? Опять будем день стоять. Но, с другой стороны, ради удлинения жизни можно и поехать, и постоять в очередях там А с третьей стороны, к черту Москву. Там холодно, говорят. А летом, наоборот, жара такая, что ходить невозможно. Все голые ходят, даже девки голые, говорят Я вот нормальную голую девку не видел уж года три. Укрошки все грязные, голодные были. То ли дело лет двадцать назад: ездил туда в отпуск, целый выводок маленьких Кузь оставил по себе. Вот время было!.. Сейчас вспоминаюкак будто не со мной Кузьма засмеялся. Ох, Галина бы ругалась, если б узнала. Галинаэто моя жена, доверительно пояснил он попутчице. Только она того, он вздохнул. И никто не написал отчего. Что там было у них, спрашивается? Голод? Болезнь? Пуля? Бомба?.. Не отвечают!
Заметив, что спутница дрожит под его взглядом, Кузьма встал и захлопнул окно. Купе успело изрядно проветриться. За голым мертвым полем, посреди которого они стояли, багровел закат.
Ну, так как? Кто на чего ставит? Что Галинку мою пришибло? Я догадываюсь, стрельнул кто-то. Суки. За меня же укры награду объявляли. Может, и за жену чего давали. Вообще, я слышал, немало диверсантов их отправили туда, а наши, кто в тылу работать должен над безопасностью, отыскать и не могут! Прикиньте! Диверсанты!.. Я такого за версту отличаю теперь. Дебилы! Он смачно харкнул на пол.
Женщина закрыла лицо руками.
Ой, я забыл, Кузьма искренне смутился. Извиняюсь. Вытру!
Он встал и начал искать тряпку. Подумал вытереть рукавом, но решил, что окончательно испортит впечатление. Чертыхался, суетился, но найти ничего не смог.
У вас салфеток нет, граждане? с надеждой спросил он попутчиков.
Те синхронно покачали головами.
Эх, ладно, схожу в Скоро приду! Кузьма вышел.
Опорожнившись, он намотал на руку туалетной бумаги и вернулся в купе. Попутчиков не было. Кузьма растерянно выглянул в коридор.
Эй, мужики! крикнул он паре других демобилизованных. Видали тут парочку? Мужик такой мелкий и барышня красивая, с собачкой.
Да не вроде, ответили ему.
Кузьма залез на свою полку, надеясь дождаться их возвращения. Темнело, он провалился в сон. Проснувшись посреди ночи, понял, что поезд вновь движется. Попутчиков так и не было. Тут до него дошло, что они сбежали, и Кузьма разочарованно вздохнул. Впрочем, он сразу простил их. Гражданские, что с них взять? Спал он хорошо и долго, очнулся лишь следующим вечером.
Железная дорога не шла до родного поселка Кузьмы, который назывался Край, поэтому он высадился на вокзале Новороссийска и оттуда ехал на такси. Водитель попался немногословный. Поначалу Кузьма дремал, но когда проезжали Геленджик, открыл глаза, увидел, что всюду разлито теплое весеннее солнце, и спросил:
Ты сам откуда?
Да вот, с Геленджика.
О, понятно. И как тут? Меня дома четыре года не было.
Думаешь, поменялось что?
Ну а как же. Всегда что-то меняется.
Нет, после обстоятельных раздумий ответил водитель.
Хорошо вам. В Одессе всегда что-то меняется, каждый час.
Кузьме показалось, что водитель вздрогнул, услышав название.
А что ты там делал?
То и делал. Работал.
Рабо-отал, протянул таксист. Военный?
Как видишь.
Не вижу. Зачем там еще военные наши? Там разве еще что-то происходит? Теперь в его голосе звучало подозрение.
А как же! Вам что, газет не присылают?
Про это нет. Вроде кончилось все давно. По новостям не передавали уж год как. Или два.
Кузьма растерянно смотрел на него, гадая, шутит или нет. Один раз за оставшийся путь водитель покосился на него с недоверием, но не расспрашивал и остаток пути хмуро избегал разговоров.
Лишь когда они проехали Край и водитель осознал, что дом Кузьмы расположен не в самом поселке, а на приличном удалении (до хутора было десять километров на юг вдоль моря), он снова заговорил, принявшись злобно ругаться на дорогу. Грунтовка со множеством ям и крутых поворотов не давала гнать быстро, поэтому короткий отрезок занимал добрых полчаса.
Оказавшись у родного дома, Кузьма растерялся. Калитка была приоткрыта, заходине хочу. Но что-то останавливало его. День выдался жаркий, солнце стояло в зените, припекало голову. Редкий ветерок касался налитых зеленью листьев плюща, увивших остатки забора. Дом был невидим с дороги за ветвями абрикосовых деревьев и лапами сосен. Белесая весенняя испарина, переполненная жужжанием насекомых, сладким цветением, молодым травяным соком, окутывала участок. Когда ветер подул в сторону дома, Борька учуял Кузьму, поднял лай и помчался навстречу. Он чуть не опрокинул хозяина, но тот выдержал, сам упал на колени и заплакал, обнимая огромного нестриженого пса.