А этот как сюда попал?
Мы пояснили, что это англичанин, его привел Миша, и мы просили его снять калоши. И он не фурычит по-русски. Англичанин приветливо улыбался, но больше никто на него не обращал внимания, даже когда у него оказался в руке стакан, пущенный по кругу. И он сообразил без перевода, что надо не задерживать, выпить и передать следующему.
Пароходик уже не так сильно качало, поскольку мы взяли правильный курс. Кажется, все уже проснулись, кроме Лешки. А нам его очень не хватало, особенно мне Я сделал уйму набросков Лешкиного портрета, потом загрунтовал несколько холстовмне нужен был простор: я хотел вложить (или, так сказать, передать через портрет) наше лицо странников, неумелых губителей своей молодости на дырявом ковчеге, вырвавшемся из наших пра пра пра детских игр, из травы, из какой-то березовой чепухи, из этих прыгающих солнечных бликов на Таруске, но ведь не Лешка, а Нил нас позвал, он был нашим капитаном, хотя все мы понимали, что душой всего был Лешка, и я раньше задумал писать его портрет, как бы проступающий сквозь сиреневую дымку А теперь-то мне казалось: это совсем не токакая сиреневая дымка? откуда, зачем?
Привет.
Привет.
Ну как описать Лешку? Да такхудощавый парень, на нем свободно болтаетcя белый пушистый свитер, узкобедрый, в голубых, вытертых на коленях джинсах, жиденькая бородка на скуластом лице, светлые усики, глаза с чуть-чуть монгольским разрезом. Он взял у меня стакан, улыбнулся, скользяще, виновато. И вдруг я понял: он ведь виноват, то есть так себя ощущает, а может, и правда, если он наши души затянул, и для нас захлопнулись железные зубья капкана. Какие железные зубья? Зачем на него напраслину? А внутри меня настырный голос: виноват, виноват Но я этому голосу: «Все мы тут виноватые. Ощущение вины за других, а прежде всего за себя, и выбросило нас из жизни. Мы об этом между собой не говорим. Нам просто стало скучно называть белое черным, а черноезеленым Наша судьбадорога».
Красивая Оля положила Лешке руку на плечо, обвила тонким хмелем. Лешка передал ей стакан, онаЗине Шапка по кругу. Нил, который уже сидел на диване, приказал Годику:
Скажи там, в трубу, в машинное отделение, чтоб подбросили в топку угля, чтоб раскочегарили, и усмехнулся, только не надо ничего библейского.
Эй, в машине! крикнул Годик. Добавьте жару. Не жалейте, ребята, угля. Не жалейте себя, не жалейте нас
Погоди, остановил Нил. Я сам скомандую. Средний вперед! Полный вперед
Уже через несколько минут наш пароходик задрожал от напряжения, загрохотали шатуны, застукали гребные колеса, и наш пароходик рванулся вперед, как раненый зверь, он был истощен в борьбе за жизнь, лесной зверь, продравшийся сквозь колючий можжевельник, по пенным розовым волнам Иван-чая, среди папоротников и желтого зверобоя, через канавы и густо посаженные молодые елочки, буквально ползком, ползком к живительной воде Таруски, обшивка, конечно, облезла, переборки прогнили, сломались, днище все в пробоинах, ребра-шпангоуты от тяжелого запаленного дыхания раздулись, готовые лопнуть, но форштевень еще грозно разрезал воздухпотому что дикий зверь и есть наша надежда, наша несокрушимая мечта и гордость, да и верхняя палуба еще пока держалась Нет, ничего, жизнь нам представлялась вполне возможной, даже роскошной, потому что никто и ничто не могли нам ничего указать, и наши сердца, чувствуя полное освобождение, открылись ровному грохоту коленчатого вала, и мы давно уже перестали обращать внимание на качку. Миша профессионально открывал очередную бутылку, а я, укрепив мольберт, попробовал опять заняться Лешкиным портретом
Скоро, ребята, Бриндизи, огни Бриндизи, пробормотал Нил. Все устремились к иллюминаторам, и я тоже не выдержал, оставил мольберт нет, несправедливо обвинять нас, что мы циферблат без стрелки. Впрочем, может, это и так. Но мы ищем эти стрелкии прилипли жаркими от выпитого вина лицами к стеклам иллюминаторов. Глаза застилал пот
На взгорке разноцветными пятнами красовались модные зады женщин, которые окучивали картошку, оттяпывали огурцы, помидоры или еще что-то необходимое Я не видел их темных, испачканных землей натруженных рук. Никто из женщин не разогнулся, не посмотрел в нашу сторону, а для меня это было тоже необходимой частью будущего портрета, и те сосны за огородами, на самом верху, и непогасшее солнце, которое узорилось в зеленой хвое, запутало свои лучи, а над ними стремительные росчерки ласточеквсе в дело, из всего сварю суп на холсте, и сквозь проступит лицо с бородкой, с виноватым взглядом
Капитан крикнул невидимому рулевому:
Лево 30, вправо не ходить, одерживай. И повернулся к Леше:
Пора, Алексей Петрович, бери гитару.
Но Леха показал на ушимол, грохочет машина. И я-то понимал: даже не в том дело, а звуки еще не соединились в земной поклон, не проросли травой и цветами.
Из-под стола вылез Шурик со своей огромной, по-женски пышной, но очень неряшливой копной волос. Он сложился там, как перочинный ножик, с ночи или с утра, а теперь возник:
Значит, я предлагаю всем купить дом на берегу, где-нибудь в Карелии или в Вологде. Собственно, в Карелии я уже присмотрел в заброшенной деревне, а рядомнепроходимые леса. Рублей за 100150 можно сторговать. Предлагаю пустить шапку по кругу, срубим баню, каменку, а?.. Ну, подрядимся чего-нибудь делать: копать, возводить, а?..
Как же Бриндизи? Это Зина, она самая практичная из нас.
Шурик огляделся и, увидев англичанина, спросил с надеждой:
Закурить не осталось?
Англичанин улыбнулся приветливо.
Нил продолжал вести корабль:
Полкорпуса вправо, ну-ка, подверни еще немного, так держать.
Нил, сказал Годик. А на кой ляд нам Бриндизи? Насколько я понимаю, это какой-то итальянский порт, и там нас встретит приличная гавань, приличная набережная, и, как саранча, на нас накинутся местные девочки, дыша нам в лицо ароматами, и на варварском языке будут зазывать: «Хелло, мальчики!», и, конечно же, там небо красное от тысячи тысяч светильников. Но разве это все для нас? Разве это тот тайный, наш душевный «paradiso»? Капитан, поверни в Вифлеем, в древний Вифлеем, туда стремится мое сердце.
Так Игорь-Годик проложил наш новый курс. И мы сразу приняли его слова, поверили:
Вифлеем! Вифлеем!
Но в крике нашем было больше от лихости, чем от души.
А я давно знал, сказал гном Жорик, предчувствовал, и он потянулся к англичанину, который, казалось, внимательно слушал. Тринкен быстрей. И давай стакан. Понимаешь, друг, мы плывем в Вифлеем.
Лево 70, право 60, так держать, уже командовал невидимому рулевому наш капитан. И в машину:
Полный. Самый полный
Раздался треск
Стоп! крикнул Нил.
Машина заглохла, но кругом рушились переборки, железо
Впоролись, завопил гном Жорик. Спасайте женщин, детей и англичанина!
Зина кинулась к телефону, подняла трубку, произнесла тихо:
Молчит. Как же там Витька? И она посмотрела на нас жалостливо.
Ребята, заторопил Жорик. Он особенно стал суетлив, почувствовал, что может, наконец, капитанствовать, соединимся в едином порыве, чтоб ничего не пропало в результате катастрофы. Ваше здоровье!
Не поднимай волны, приказал Нил.
А я-то что? обиделся гном. Но вот как англичанин, как международная конвенция по сохранению вида
Рушилисьно вне нас, вокруг, обшивка, переборки в днище, деревянные и железные настилы, обнажились шпангоуты, крепящие бимсы, а в пустоты врывались трава, мелкие белые цветы дудника, облепленного мухами, запахло полынью и особо ароматным, пряным ирным корнем, которым, как я помнил по детству, на троицу вместе с березовыми ветками украшали стены комнаты, и, конечно же, одуванчики, кусты малины, орешника, а вместе с ними предельная тишина жизненная, бесконечно спокойная. Я уже не видел, а слышал, как скрипел в огородах коростель, а в соснах на угоре раздавался тонкий писк летучих мышей
Стало быстро темнеть. И я зажег керосиновую лампу. Но тот момент, когда Лешка взял гитару, упустил.
Над небом голубым
Есть город золотой
С высокими воротами
С прозрачною стеной
Звуки падали в тишину, растворяясь в ней, хрипловатый голос Лешки сорвал печатьи наши души легко вошли в библейский сад. Все там было так, как и должно было быть извечно: огнегривый лев и вол, исполненный очей, и золотой орел небесный
И Лешка шепнул: кто светел, тот и свят.
Мы молчали, мы еще долго молчали. Я подумал, что, может быть, мы уже приплыли в Вифлеем, и мне надо скорее писать, взять кисть и писать: другого времени уже не будет.
Смотрите, песик! крикнула Наташка. Мы увидели, как сквозь кусты к нам продралась белая в желтых пятнах длинноволосая собачонка с закрученным пушистым хвостиком.
Табачка! Табачка! зашепелявила Наташка, протягивая к ней руку.
Пошли, сказал Нил. Здесь все, пошли.
Наши сборы заняли какую-нибудь минутувзять стакан, Мишкину сумку с еще полными пузырями. Я задержался немного, укладывая этюдник, погасил лампу.
Когда мы пролезали сквозь пролом, я шел за Лешкой, которого обнимала Оля. Он оглянулся, сказал мне, а не Оле:
Никакого ада нет. Адского неугасимого огня, мученийГосподь не позволит.
Вот кому я поверил.
Мы выбрались наружу. Было темновато, но все же на воле светлее, в небе нагустилась круглая, еще белая луна, похожая на кусочек оторвавшегося облачка.
Нет, мы не ушли далеко. Зина сказалаона хочет купаться, причем голой.
Вписываясь в ритмику дальнего берега, неба, прекрасно гляделась стройная высокая фигура Зинки. Она умело нырнула в водуи вот уже в середине неширокой, по-деревенски гостеприимной Таруски послышался ее смех.
Оля не выдержала, разделась и медленно пошла в воду. У нее русалочьи волосы, и в моей затуманенной голове они переплелись с прибрежной осокой
Я посмотрел на Лешку, казалось, он ничего не заметилотложив гитару, он пересыпал в руках песок Я подумал, что сейчас мне никто не помешает, и во мне еще звучали его слова: «кто светел, тот и свят» Да, нет адского пламени, а есть извечный внутренний свет, проходящий сквозь человека в бесконечность
Тихо, чтоб ему не помешать, я открыл этюдник. И твердо уже знал, что мой звучащий внутренней силой мазок наполнится дымкойsfumato, как у Леонардо да Винчи, подумал я.
Леша, окликнул я его.
Он повернул голову. Я увидел на глазах у него два дубовых листка. Откуда? И дуба здесь нет Но тут же мой взор притянули останки нашего корабля. Он уже совершенно зарос кустарником, но на месте флагштока победно поднимался молоденький дубок
Из воды вылезли Зина и Оля Обтираясь одеждой. Зина близко подошла к Нилу.
Хочу от тебя ребенка. У меня уже есть Витька, будет еще. Может быть, девочка. Ну что ты нашел в этой корове? она показала на Наташку.
Из травы возник гном Жорик:
Ребята, мы теряем драгоценное время. Надо согреться. Доберем, а Михайло сходит в деревню за самогонкой.
Наши случайные девочки-попутчицы куда-то испарились, остались только свои, исконные
Годик помахал нам рукой, позвал. На ладони у него лежал гладко обкатанный черный с белыми прожилками камушек. Зина отжимала волосы, трясла головой, прыгала на одной ноге: в ее ухо попала вода. Англичанин взял камушек с ладони Годика и стал внимательно его рассматривать, даже очки снял, близко поднес к лицу.
Ну, пора, сказал Нил. Поехали, ребята.
Мы сидели на берегу реки. Пахло сыростью, картофельной ботвой с огородов, летали голубые стрекозы, трещали кузнечики.
Мы молча передавали друг другу стакан. Слышно было, как в Таруске играет рыба. И я вдруг ясно понял, что это наш последний вечер. Мы давно пьем, очень давно. Беда гудит в нашей крови. Мы неустрашимо пьем, чтобы забыться и чтоб увидеть, что же прячется за той чертой, за той заветной, где тонко плачет струна. О, Боже! Вдруг я ощутил упругость воздуха, мощное дыхание простора, и можно было вольно взлететь. Я еще не успел осмыслить, а уже услышал:
Ой, улица моя, да ты широкая!
Ой, мурава моя, да ты зеленая!
Там ходил, гулял
Добрый молодец,
Добрый молодец
Холост не женат,
Холост не женат,
Белый кудреват.
У него ль кудри,
Кудри русые
По плечам лежат,
Полюбить велят.
А ему люди дивовалися,
Дивовалися, торговалися.
Добрый молодец!
Ты продай кудри,
Кудри русые.
Ах, вы глупые, неразумные!
Самому младцу кудри надобны.
И Лешка сказал, отложив гитару, извиняясь, что ли:
Это мой дед певал. Правда, не от него, от отца слышал. У нас все пелии бабка, и дед, и отец, и мать, и сестра
Оля глядела на Лешку такими влюбленными глазами, что свет от них перепадал и нам А без любви мы кто? камнитогда каждый может нас пнуть ногой.
Не пущу тебя, прошептала Оля. Дай мне твою руку, буду держать.
И он, улыбаясь, протянул ей руку.
И что ты уставился на нас, очкастый англичанин? Да, мы пьем тяжело. Понимаешь, душа наша устала. Правда, душу-то мы не собираемся ни на что менять. Хотя давно уже вьются над нами мелкие бесы. Они лезут в стакан, пробуют что-то шептать, даже изловчившись, кричат в уши: куда вы идете? Ноги ваши ослабли, вам не дойти до Вифлеема. А может, вы его уже миновали. И вообще все произошло задолго до вас, живущих
Шурик попросил:
Лешка, возьми опять гитару. Уже пора, возьми. И он пытался напеть:Мальчик в свитере белом
Но гитару взяла Оля, она подкрутила волосы, тихо запела, словно кругом никого не было:
Мальчик в свитере белом,
В глазах беспокойный свет,
Мальчик в свитере белом,
Печаль на лице загорелом,
Ну что ты глядишь мне вслед.
Ах нет, не моря и не горы,
Нас разделяют годы
Не допела, положила гитару и протянула руку к стакану.
Ребята, сказал с воодушевлением Годик. Пусть мы циферблат без стрелки. Но мы тикаем по-своему, тикаем, как умеем. И гордимся, и в нас смирение Но есть среди нас душа такой высоты
Замолчи! крикнул вдруг Нил. Не надо все вслух, не все на продажу
Понял, Миша, друг, посмотри, еще остался пузырь?
Какая бездонная Мишкина сумка. Мы продолжаем пить: стакан по кругу.