Здесь, в Сулеймановой ливе, жили курды-езиды, чья вераэто борьба двух начал: добра и зла, света и тьмы. Бог, считали они, это добро, а сатаназло, поэтому добиваться расположения надо именно у сатаны, а Бог и так добр! Сатану умащать, сатане поклоняться и приносить жертвы. И этот же сатана, между прочим, в образе пестрого павлина как раз и находился в нашей пещере.
Слух о нашем прибытии в ту же ночь распространился по всему плоскогорью. Твердо веря в переселение душ и будучи убеждены в том, что халиф Язид, их пророк и учитель, каждый раз является своему народу в ином обличье, они приняли ребе Вандала с его невиданной бородой за халифа Язида, вышедшего к ним на сей раз из преисподней с намичуточку странной свитой.
Приснилась мне эта картина или была наяву? Облитые утренним солнцем скалы, воздух, наполненный звоном цикад, роением пчел и шмелей. Босая, в ситцевом платье, стоит Мирьям возле зениткисвежая, умытая, простоволосая, издали мне улыбается, машет рукой, и я лечу к ней. Лечу тропинкой между медовых трав, весь мокрый от пота, в одних трусах, громко кричу и смеюсь: «Посмотри, что я тебе принес!» Локти мои прижаты к туловищу, я мощно и глубоко дышу. Подбегаю к ней и поворачиваюсь: вся спина у меня облеплена слепнями и золотыми мухамисосут мой пот, черная, шевелящаяся корка. Она вскрикивает испуганно: «Господи, сумасшедший!»и бьет меня по спине полотенцем. Потом вытирает мне спину, она меня в спину целует: «Господи, как я тебя люблю!..» Вот я и думаю, лань моя, приснилось мне это или на самом деле любила?
Каждое утро я принялся бегать, изгоняя из легких смрадный, застоявшийся воздух гнилых пещер. Смастерил из брезента самодельный мешокшорной иглой и бычьими жилами, набил его войлоком и щебенкой, подвесил на дерево и стал тузить помногу раундов в день. Я уходил купаться в ледяную речушку на конце медвяного поля, уставленного ульями. Потом увлекся пробежками наш командир, а еще через день стали бегать с нами Хаджи Феро и Керим-Агасухие скуластые парни. Потом и Дандо стал бегать, толстяк Дандо с лицом навеки уставшего грузчика: все трое с моей зенитки. Заряжалы мои
Я учил их боксерской стойке, простым ударам в голову, ныркам и защите. Мы прыгали через скакалки, поднимая под деревом тучи пыли, а вокруг нас толпился народ, глядя восхищенно на невиданный аттракцион: «Вай-ле, Исса, хуп, Исса! Готовь хорошенько наших парней против этих качахов!»и кивали при этом вниз, в сторону Багдада.
Я вспоминал при этом дубовую рощу Дворца пионеров, себя самого на чугунной скамейке, когда восхищался Бейли, моим тренером, и думал так: «Мой старый Бейли, смотри, кому я передаю твое мастерство! Кому и где Ятвое порождение, как бы твой потомок, и это твоя целиком заслуга», и слушал при этом одобрительный гул зрителей, вооруженных карабинами. Даже дети и женщинына чистопородных скакунах: «Вай-ле, Исса! Хуп, Исса!»
Питаясь простой, здоровой пищей, раз от разу вдыхая все глубже живительный горный воздух, я постепенно окреп, а мышцы мои обретали былую силу. Как бы в награду за все мои пещерные муки я оказался в удивительном доме отдыха, в горном спортивном лагере.
Ребе же Вандал проводил эти дни в полном одиночестве, отрешенный от всего мира.
Утром, сразу после молитвы, он уходил к обрыву, садился на ящик из-под снарядов и, подперев голову руками, часами глядел вниз, погруженный в глубокие размышления. Смотрел туда, где был некогда рай, ставший могилой человечества после Потопа, видел развалины Вавилонской башни, деревушку Ниневию между двумя холмами Я и Бешар к нему подсаживались, пребывая в неведении относительно странного молчания ребе, и заводили разговор о погоде или об обеде, а более решительный Бешар откровенно спрашивал: «Когда же халиф Язид явит народу свое лицо? Когда позволит прибегать к его бахту?»
Это еще что такое? отзывался ребе и снова уходил в свои мысли.
Терпеливый Бешар ему объяснял, что клятва бахтомвеликое дело у курдов. Бахтом знатного человека курды клянутся друг другу и ничего лживого не подтверждают, а если хотят кого-то убить и тот прибегает к бахту, то вина человеку прощается и его спасают от смерти.
Ровно в полдень ребе вставал и шел за скалу, где творил минхуполуденную молитву. Там он снова сидел на земле и снова, как прежде, посыпал себя пеплом, разрывая одежды, скорбя и каясь неизвестно в чем. Туда ему Мирьям носила обед: мед, финики, козье молоко, и ребе ел отдельно от всех, словно заклявшись переступать порог пещеры. А Фудым однажды брякнул про это: «Наш ребе нарушает один из основных принципов иудаизма: возлюби ближнего своего, как самого себя Почему ребе от нас отдалился?» Но на другое утро ребе опять шел к обрыву, опять садился на ящик, вперив измученный, неподвижный взгляд в сторону Вавилонской башнируин царя Нимрода.
Слушая рассуждения Бешара, ребе тяжело вздыхал, а Бешар ему рассказывал:
Здесь столько демонических сил, ребе, что я ощущаю их каждой клеткой Ведь целью строителей этой башни было восстание против Бога. Этот Нимрод сам хотел стать Богом, подменить людям Бога, вот и смешал им Господь языки, рассеял по всей земле, вот и вражда поэтому
Ребе был бледен, беззвучно шевелил губами, а я и Бешар обменивались взглядами у него за спиной.
Порой мне кажется, что проклятие Нимрода несут на себе мои бедные курды, продолжал Бешар. Что курдыего прямые потомки, и все их войны напрасны, им не создать своего государства во веки веков. Проклят тот, в чьем имени присутствует слово «меред», что означает смута, восстание, отрешение от Всевышнего!
Ну да! отзывался ребе. Кожаные штаны Нимрода
Вот именно, штаны Нимрода, сшитые из кожи библейского змея-искусителя, подхватывал эту мысль Бешар. Бог наделил эту кожу особым заклятием, а Нимрод их надевал, и все боялись его. Он самых свирепых хищников мог запросто брать голыми руками, поэтому и стал царем, прославившись как герой и силач. Все поверия курдов тоже идут от этих штанов: если курду встретится барс или медведь, это считается у них добрым предзнаменованием.
И вот однажды ребе нарушил обет молчания, его прорвало, как плотину в весенний паводок.
Был тихий звездный вечер, мы все сидели у входа в пещеру, слушая звоны комариных столбов, кваканье лягушек и подвывание шакалов в соседних ущельях, вдыхали горький запах полыни вперемешку с кизячным дымом, когда возник неожиданно ребе в сопровождении Авраама Фудыма. Длинные седые волосы ребе были мокрыми, он только что совершил микве в ледяной запруде, где каждое утро купались и мы, и с ходу набросился на Бешара:
Послушайте, грамотный израильтянин! Известно ли вам, что Моше-рабейну, когда разговаривал с Богом в Египте или просто молился, то выходил из городаподальше от идолов?
Знаю, ребе! Это я в школе учил, в родной Тверии. Почему вы это мне вспомнили?
А потому, что не могу я жить и спать вместе с вами в пещере, где находится идолсущество, имеющее быть сатаной!
Всех-то делов, ребе?! вскричал Бешар и мигом вскочил на ноги. Всех-то делов? сказал он, появившись через минуту с пестрым в руках павлином и унося эту мерзость подальше. Ребе, что же вы столько молчали? спрашивал он, перетаскивая из-под скалы в пещеру посуду и одеяла ребе.
В ту же ночь ребе сотворил курдам первое чудо. Лань моя, это было первое чудо в бесконечной цепи чудес, прославивших имя «халифа Язида» на все окрестные ливыСулейманию, Киркук, Диялу. Эта слава спустилась дальше, до самой Сасупской казы, и пошла к Мосулу, в Ниневию, Вавилон!
Помню, как пришел в пещеру сияющий Бешар в сопровождении растрепанной женщины с решительным лицом. Ее звали Рабой, в руках у нее был теленок, предназначенный в дар «халифу». И Бешар поведал нам, что сын Рабы долго болел и даже находился при смерти. Босая Раба ходила к чудотворцу. Потом возжигала лампады возле постели сына, вешала амулеты. Но в ночь появления «халифа Язида» Раба дала обет в своем сердце: если Аллах исцелит сына, она влезет живая в могилу и пробудет там ровно семь дней. И вот сын ее выздоровел. Должна ли Раба сойти в могилу? Сын ее встал с постели, ест и пьет, наливается силой. Что Рабе делать?
Потрясенный нелепой дикостью ее обета, ребе велел спустить теленка на пол, затем осведомился у Бешара на иврите: «В своем ли уме женщина?» А Бешар весело отвечал, что курды страшно упрямы в исполнении своих обетов и, если взбредет им что в голову, никто не в силах изменить их решение. «Раба была у муллы, и мулла запретил ей. Рабу отговаривает все плоскогорье, а гроб уже приготовлен и могила вырыта. Люди хотят только знать: нужно ли обряжать Рабу, обмывать и оплакивать?»