Она вдруг раскрывает ладонь и показывает молча крохотную пилюлю неопределенного цвета. И смотрит на меня, загадочно смотрит.
Противозачаточное? говорю первое, что приходит на ум.
Но она мотает в ответ головой и говорит, что я это должен проглотить. Что это допинг.
Проглоти сейчас, перед боем.
А кто тебе это дал? интересуюсь и начинаю все понимать.
Не спрашивай ничего! Сначала выпей, умоляю! Ну прошу тебя Все равно ничего не скажу.
Я вынимаю крохотную пилюлю у нее из рук и начинаю катать ее на подушечках пальцевбольшого и указательного. Я знаю, кто это дал ей, я этой проститутке сейчас закачу грандиозный скандал!
А я вот возьму да выброшу ее в фонтан, пилюлю вашу! Ведь вы же с головой себя выдали
Не вздумай выбросить! вскрикивает Мирьям.
И в эту минуту я их услышал
Их вел за собой Тахирвсе медресе В дубовых аллеях парка слышались гортанная арабская речь, громкий хохот, табуний цокот подбитой подковками обуви. Передние шарили, рассыпавшись по кустам, они нас искали, а Мирьям вцепилась мне в руку. Затем вскочила, намереваясь бежать, но ахнула и снова села, потому что шел сюда Кака-Бабапружинистой походкой кота. Развел наши кусты и громко всем заорал:
Идите сюда! Он здесь! Уединился с прелестной девушкой!
Тотчас же кусты наполнились кабаньей возней, треском, со всех сторон просунулись масляные рожи с игривыми глазками. А Кака-Баба уже орал:
Он поступает в точности по изречению пророка: «Трем играм соприсутствуют ангелы: поединку рыцарей, конским бегам и развлечению юноши с девушкой!»И вышел ко мне из кустов, глаза его стали печальны:Напарник твой совершенно расклеился! В день траура этот чувствительный юноша начисто обессилел Что ты скажешь, брат мой, Абдалла, если я его подменю? Ну сам посуди, какой он тебе соперник? Как раз подходящий случай все наши споры выяснить: каратэ или бокс? Чем лучше владеть бойцу палестинской революции? Сам ведь знаешь, сколько ребята наши об этом спорили
В одно мгновение все и связалось, я даже вздохнул с облегчением. Но тут же сделалось тошно и тесно в самом себе, а мысли рванулись в тысячу направлений. Ибн-Мукла, каналья, это он придумал! Одно дело было мне кичиться перед Тахиром своими жалкими остатками былой формы, и совсем другоепредстать перед Кака-Бабой! Лицом к лицу с его техникой японского убийства, к тому же совершенно неведомой мне. Это чудовище сотворит из меня кровавый бифштекс, изрубит меня в котлету!
Я чувствую, как рука Мирьям леденеет в моей руке. «А все-таки красиво со стороны шефаподбросил пилюльку! О, с пилюлькой из КГБ я тоже стану драконом! Браво, шеф, оперативно сработано, мне даже приятно!»
С пересохшим от страха горлом я спрашиваю Кака-Бабу:
Значит, ты против меня руками и ногами, а я против тебя только руками?
Назначай условия, брат мой Абдалла! Можешь, чем хочешь: ножом, мечом, палкой Шотоканэто школа, красиво и честно, в истинно спортивном духе. И глаза его стали щелочками, а надбровные дуги вздулись двумя шишмаками.
Я попытался состритьвсе-таки душенька рядом! Но выдал, конечно, весь свой ужас:
Ты хочешь сказать, что запросто меня покалечишь или убьешь и все будет выглядеть честно и красиво?
Ты правильно понял! озлился вдруг Кака-Баба. Именно так: голой рукой убийство!
Тогда я очертил круг у себя на паху.
В это место в боксе не бьют, и ты не бьешь, Кака-Баба, это первое мое условие. Не бьешь ничемни ногами, ни руками. И второея тоже хочу голой рукой! Я буду драться с тобой без перчаток.
Он ответил мне по-японски, сказал приблизительно так:
Шутукей-уцукуми-ольцуки-гери
Не понял переспросил я.
Условия приняты, говорю!
Мы смотрим на разудалую бандуони удаляются по брусчатке пандуса: в белых воротничках, в отлично сшитых костюмах. Пришли бить евреяменя, убивать еврея!
Ты весь белый, слышу я голос Мирьям. Теперь понимаешь, зачем пилюля? Она силы твои удесятерит, ты станешь как ураган Нет, как тайфун! О, наконец я вспомнила это слово.
Я поднимаю с земли желудь, перебрасываю с руки на руку. А почему, проститутка, не вспомнишь про свои «кресты», на которых ты распяла мое здоровье? Почему это не хочешь вспомнить? Не знаю, как ты себя чувствуешь, а я вот себятрухлявой вязанкой мышц, гнилушкой, и все былое ушло из меня, как уходит воздух из дырявого пузыря. Мой добрый ангелврачихаколет меня, как лошадь, уколами, и каждый раз я валюсь в обморок. А после этого еще несколько дней хожу ошалевший. Она и спину мне протыкает чем-то, похожим на ломик, и говорит, что восстанавливает мое здоровье. На самом же делевконец измотала.
Первое, что я учуял, когда мы зашли в вестибюль, это запах смерти, явственно витавший в воздухе. Потом увидел Хилала Дауда, он вышел из раздевалки Увидел зал, а на паркетном полуКака-Бабу в белых кальсонах и белой же распашонке. Он был отрешен, сосредоточен, приседая в характерных для шотокан-карате позах: плавно, словно индийская танцовщица, уводя в катах руки и ноги, а рядом стоял Ибн-Мукла, завороженный этим танцем смерти. И млел, предвкушая великое зрелище мести, собственной хитрости и неслыханного оргазма.
Я отправил на балкон Мирьям. Там сидела притихшая банда, завороженная тем же самым и то же самое предвкушавшая. Бог ты мой, да я бы и сам пошел на балкон поглазеть на такое зрелище! Такое, пожалуй, только за доллары можно увидеть за океаномза бешеные деньги
Шеф недовольно буркнул на мое приветствие и уткнулся в шкаф, где были перчатки, гантели, скакалкинаследство Бейли, хранившее все еще запахи моей золотой порыразящие запахи кожи и пота Он был недоволен моим опозданием, шеф, он думал, что я сбежал, струсил.
Перчатки, шеф, доставать не надо, я буду драться кулаками!
Ему понравилось это сразу. Он насторожился, стал пристально глядеть мне в глаза, в душу, выискивая во мне тайфун либо его зарождение, как я догадался.
Какого дана он мастер? спросил я бесстрастно. И тут он понял, что боем я жил и живу, что давно им зажегся, и быстро успокоился насчет тайфуна.
Черный пояс, сынок! Мастер пятого дана.
Фанерная тонкая перегородка отделяла раздевалку от зала. Там слышались дикие выкрики Кака-Бабы, скрипы паркетных шашек, шорохи стальных блоков под потолком, ибо, все больше греясь, он входил во вкус, рубил там мешки и груши пятками и коленом, рубил их ладонямисвоими убийственными шутукеями и уцукеями, рубил смачно, с уханьем, как топором.
Под все эти звуки моей будущей казни я доставал из фибрового чемоданчика трусы, майку, боксеркине торопясь облачался. Бандаж с алюминиевым щитком отложил в сторону: бандаж не нужен, Кака-Баба по яйцам обещал не бить. Вытащил бинты. Не намотать ли их на костяшки? Но и это раздумал. Последний бой, чего тут жалеть, какие костяшки! Игра предстоит всерьез: последний бой в моей либо в его жизнисерьезнее уж некуда
Несколько раз в раздевалку заглянул Рустем-ака, но каждый раз Хилал Дауд отсылал старика обратно: «Абдалла еще не готов! Абдалла в середине разминки! Абдалла не получил последних инструкций!»
Смотри, сынок, сказал он мне, заперев раздевалку на ключ, когда я поднялся и стал вытанцовывать начало своей разминки. Дело все для тебя, конечно, новое, но ты хорошенько выслушай. Он будет действовать со всех зон и во всех плоскостяху него четыре конечности, ты понимаешь? Это даже не мельница, а мясорубка Но две дистанции для тебя особо опасны: дальняя и средняя. Ты слушаешь, ты все понимаешь?
Еще бы, никого на свете я не слушал более внимательно, чем его! И никого в жизни так не ненавидел больше Моя ненависть удесятерила все мои силы, они стали нечеловеческими. Я мог бы сейчас удавить его, как котенка, оторвать ему голову, стереть в порошок. Я был как тайфун Но именно сейчас он был мне самым дорогим человеком на свете: я жадно впитывал все, что он говорил, и все, что он объяснял сейчас, отчетливо видел.
Он втиснулся в меня животом, обдавая жарким своим дыханием:
Ну бей же, бей! Руби наотмашь меня руками и ногами! Ага, не можешь? Прилип ко мне грудь в грудь, обвиснув на мне вдобавок:Ну что, понял? Мертвый клинчэто твоя рабочая зона! Ближний бой, ты понял?