Ребе, а что говорит Талмуд: должен ли еврей прощать оскорбления?
Он долго глядит на меня, собираясь с мыслями: этот вопрос застает ребе врасплох. Но он привык уже, привык к моим самым неожиданным вопросам.
Если мудрец тебя оскорбляет Если обвиняет мудрец, тут ты внимай ему, ибо добра желает. К ногам его припадай, днюй и ночуй в его дометак говорит Талмуд.
Нет, ребе, он не мудрец и не еврей, он над народом моим глумился, он образ Божий во мне уменьшал, оскорбляя.
Тогда другое дело: обидчика порази! Порази, как Пинхас поразил Зимри и Козби, как царь Давид поразил всех хулителей Божьих.
«Ого, наконец я слышу сегодня что-то четкое, вразумительное! Ай да ребе, ай, спасибо, ай, молодец! Именно это мне и хотелось услышать Да, ну а мир, ну а дружба?»
А если мир лежит на весах, мир и местьчто предпочтительнее?
Для еврея?
Ну да, для еврея, для меня в частности?
Он пожевал с минуту губами, затем ответил, как бы помыслив, как бы вслух советуясь с кем-то:
С миром они сами придут, покаянные и смирившиеся.
Я оставляю ребе и бегу за стремянкой: она лежит у входной двери, дюралевая, легкая. Всхожу с ней на сцену и ставлю у задника, где будем вешать сейчас портрет Насера.
Ты этими бреднями не больно-то увлекайся! говорит мне шеф назидательно, поверив, что там, в отделе древних рукописей, я и в самом деле углубился в Кушайри. Ну сам скажи, как доказать истинность жизни Мухаммада на основании им же написанной книги? У тебя, сынок, впереди большая работа, ты уж держись своих собственных корней.
Мы обматываем черным крепом огромную раму, втискиваем туда портрет.
На Ближнем, сынок, Востоке встает нынче зверь со страшной пастью: против медведялев иудейский, который грозит медведю обглодать все мослы. Вот с этим-то львом нам и надо выяснить отношения уже сейчас: или же насмерть схватиться, или же Не знаю, что! Дипломатических отношений нет, а маразматики наши, эти кремлевские старцы, не знаю, что они думают там!
Шеф берет портрет, а мне велит стремянку держать покрепче. Он лезет наверх, над головой у меня висят его тапки. Он метится с петлей на гвоздь, качая, как маятник, тяжелый портрет: в глаза мне летят соринки. Сверху я слышу:
Когда между двух держав нет отношений дипломатическихотношения есть! По нашим каналам, через наши мосты: они есть постоянно, всегда Сколько лет еще будут держать у нас власть эти кремлевские мафусаилы, трудно сказать. Но этому льву мы должны дать понять, что у нас в России будут новые хозяева, хозяева-медведи будут моложе.
Я смотрю в каменный пол, на шершавые плиты, крепко ухватившись за стремянку, усиленно шефу киваю. Не знаю, видит ли он?
Там тоже придет к власти новое руководство, но не молодые, а старикисинедрион, семьдесят мудрецов, как было в древнем Израиле. Но старики эти будут прожорливее молодых, будут яростнее в тысячу раз Ты почитай историю, почитай Библию: древний мир содрогался от власти синедриона, трепетал весь мир!
Он справился наконец с петлей: портрет повешен. Он велит мне отойти подальше, издалека поглядетьровно ли висит?
Не шевелитесь, шеф! Отпускаю стремянку
Я отхожу, пятясь назад. А он руководит мной, велит дальше идти, дальше. Схожу со сцены и иду к двери: Насер весит безупречно.
Когда я к нему возвращаюсь, шеф уже складывает тюбики в фанерный свой ящик, полощет кисти.
Запомни, сынок, Институт каббалы! говорит он мне. Думай отныне только об этомИнститут каббалы в Иерусалиме, больше я ничего тебе не скажу, это одно и запомни!
Он надевает рубашку, складывает треногу, а ящик берет под мышку.
Мы идем на выход, возле дверей останавливаемся и смотрим назад.
Висит нормально как будто?
Висит изумительно, шеф! И гляжу при этом на ребе, а ребе мне улыбается.
Придирчивым взглядом Хилал окинул напоследок сумрачный зал, проехался по секции древних рукописей, где ребе. Но ровным счетом ничего интересного там не нашел и фыркнул облегченно:
Уф-ф-ф, купаться иду!
Я взглянул на его тень, перед тем как расстаться: она была огромнее его, чудовищнее и длиннее. И снова сказал я себе: «Нет, не медведь все-таки, а волк! Одинокий, сумасшедший волк, проколотый четырьмя крестами».
Глава 13Земляки
Количество нашлепок и присосок на мне заметно прибавилось. Доктор Ашер сказал, что у меня ухудшился общий гормональный баланс. И еще новость: «У вас падает зрение!»
Он стал ругать меня, почему я так много пишу, курю и пишу?
И в самом деле, куда я рвусь, разве память лечит меня? Нет, она только мучает, терзает мне душу! А ведь думал вначале, что через эти записи доберусь до здоровых зерен в себе, создам как бы плацдарм здоровья, а оттуда и весь выздоровею. Но нет, не видно ни зерен, ни плацдарма, да и всходов здоровых покуда не вижу.
Только что ушли эти двое, а я сижу и грызу себя: зачем на этот визит согласился? Я был уже так далеко, так замечательно все позабыл, и вотснова заброшен в прошлое!
Москвича зовут Ури, или просто Юра: длинный, бледный и анемичный, при бархатной кипочке с пуговкой, он мне сразу понравился. Они, между прочим, оба были в кипочках Зато второй меня раздражал, все в нем меня раздражало. Маленький, вздорный, вернее, мелкий какой-то, с густой бородой, вертлявый и хищноватый: все время вынюхивал что-то во мне, покуда не довел до истерики, поднявшей со дна души всю мою муть и тину. Марк зовут его, он из Одессы. Все они из Одессы такие подлые, это уж точно!
Едва я на них взглянул, как сразу узнал земляков бывших: серятина вечных забот, какая-то накипь на лицах или присыпка. Но что поразилопечать Шхиныудивительный феномен, печать избранности на печати убожества.
Доктор Ашер посадил их за стол. Они вытащили из портфеля магнитофон и велели мне говорить в белую головку на маленьком треножнике.
А кто вы, собственно, будете, господа? обратился я к Юре.
Он выглядел постарше, был бледный, с печальными голубыми глазами. Он сказал, что они сотрудники Иерусалимского университета, интеллектуалы, работают при кафедре советологии.
Публикуем из России всевозможные письма, издаем журнал на нескольких языках. Словом, всячески способствуем борьбе за выезд советских евреев на свою историческую родину.
Я спросил их с огромной заинтересованностью:
А что, поехали, зашевелились?
Еще как! Гигантский идет процесс! вскричал вдруг маленький Марк и стал отчаянно жестикулировать:Бурлит и клокочет! Вовсю тараним железный занавес, к нам поступает лавина информации, мы даже не успеваем все печатать. А что творится на Западе, у всех ворот советских консульств и посольств! И Марк принялся загибать на руках пальцы:Митинги, шествия, голодные забастовкивсе мировое еврейство с нами!
Я отвалился назад, на спинку кресла. Радоваться мне или плакать? Ведь это же начало обновления мира, ребе Вандал так нам и говорил: «Когда Израиль пробуждает свой дух и возвышается, то вместе с нами восходит из мрака все человечество, но если мы опускаемся, то все опускаются вместе с нами!»
Я смотрел на этих счастливчиков со смешанным чувством зависти и восхищения. Жаль, что ребе это не слышит: ведь мы были первыми, кто пробудился, кто возвысил свой дух свободы, первыми вышли И вдруг кольнула обидная мысль: вышли-то первыми, а дошли последними. Можно сказать, совсем не дошли! Один только я, да и то полумертвый, Господи.
Я тоже с вами хочу! сказал я им, загоревшись. Хочу на демонстрацию, голодную забастовку. Плевать, что слаб еще очень, что по утрам, поверите ли, не могу даже выдавить пасту из тюбика, чтобы зубы почистить. Торчу здесь безвылазно, весь опутанный проводами, слышите, что-то журчит в палате, что-то капает? И так постоянно А по ночамгаллюцинации, кошмары Нет, голодную забастовку, пожалуй, не выдержу, а вот на шествие, на демонстрациюпойду! Пойду хоть сейчас, скажите доктору моему, пусть принесет одежду!
Они обменялись странными взглядами, а бородатый Марк незаметно выключил магнитофон, и перестала шуршать кассета. Потом он сказал с обидой, что вовсе не за этим они пришлиискать добровольцев, желающих у них предостаточно, и стал вдруг захлебываться, глотая судорожно воздух: