Что это еще за война? спросил я немедленно. Впервые об этом слышу! Вы что, от меня скрывали это?
Он снова опустил глаза, лицо его сделалось серым. Он что-то стал бормотать про излишнее волнение с моей стороны, про ненужные эмоции и стал барабанить пальцами по столу:
Ох, дорогой Калантар, нелегкое предстоит вам свидание! Несколько месяцев назад, в самый разгар боевых действий, пропал без вести родной сын вашего дядиофицер Калантар Иешуа. Одних с вами лет и с вашим, как видите, именем. Командир танкаофицер Калантар Иешуа, такое вот совпадение! Полагают, что все-таки он убит: в ночном бою, на северном фронтеплато Голан Попробуй такое придуматьведь не придумаешь, а?! Послушайте, дорогой, а может, свидание отменить; ваш дядюшка, выражаясь мягко, чуточку не в себе. Что же делать, что делать?..
Я вздрогнул, когда он вошел: родной облик, родные черты! Когда ввели его, я чуть не крикнул: «Ты ли, отец?!» Он опирался на палкувитой ореховый посох, а был одет, как одеваются в Бухаре: тюбетейка на голове, пиджак, просторные шерстяные шаровары были заправлены в сапоги. Отец мой так одевался.
С минуту мы пожирали друг друга глазами. Я первый справился с ситуацией, я эту дикую ситуацию быстро осмыслил и тут же решил рассеять:
Привет вам из Бухары! Привет от брата Нисима и Ципоры, я сын вашего брата, дядя! Давайте обнимемся!
Ко мне он приблизился, грузный, тяжко передвигая ноги, но обниматься не стал, а жадно, в упор принялся меня разглядывать: мой рост, фигуру. Тем временем я тараторил, забалтывая собственное потрясение. Я спрашивал с интересом: а не забыл ли дядя фарси, язык своей бурной молодости? Может, легче ему на иврите? Прекрасно, мы можем и на иврите, для этого доктор сейчас в палате! Доктор Ашер как раз из Персии А я вот совсем недавно пришел, как и вы, дядя, пешком, вы только поверху шли, а мы все низом, пещерами большей частью Да будет вам изучать меняплемянник я ваш, скажите доктору, что племянник, иначе меня за шпиона принимают, арабчиком обозвали даже!
Мой голос повисал в пустоте, мне это начинало не нравиться. А дядя продолжал свои поиски, он эти поиски решил углубить и расширить: отложил посох и принял мое лицо в свои ладони. Бережно, правда, любовно, как это бы сделал родной отец: шероховатость его огромных отцовских ладоней, грубых и нежных. Я ведь не каменный, вот-вот я мог разрыдаться и его обнять. Но нужно, чтобы он это сделал первый, чтобы Джассус это увидел: «Свидетель признал его, юридически все чисто!» Чуточку терпения, говорил я себе, старик справится с шоком. Тут, видно и сходство есть, огромное сходство?!
Господи, лучше бы сходства не было, я и сам ошалевал: «И этот, видать, лудильщик, ступает грузно. Геморрой у него либо грыжа паховаяэто у нас, у Калантаров, наследственное» И видел, какой он седой, серебряный весь, как горе его сломило.
Пальцы его дрогнули, шевельнулись: он ощупывал мое лицо, затылок, натужно сопел. Огромная, нечесаная борода стала меня щекотать, а он клонился все ниже к моему лицу, покуда пальцы его у меня на затылке не сомкнулись, и он вздохнул облегченно: «Нет, в голову он не ранен!» Сказал на фарси, обратившись к доктору. Голосом густым, басовитым, но с мукой души, с хрипотой.
Выходит, он все понимал, что я ему говорил? А доктор стал кусать себе губы. Он тоже сказал на фарси: «Это не ваш сын, господин Калантар! Вы же слышалисын Нисима и Ципоры! А ваш сын отыщется Надо надеяться, что в плену. Сирийцы обещали дать дополнительные списки пленных».
И тут он обнял меня, схватил жадным рывком и прижал к груди.
О мой мальчик, ты был контужен, ты все позабыл! Шел домой пещерами от самых Голан.
Я все моментально понял: бедный старик свихнулся, он невменяем. Все кончено, больше не о чем говорить И весь я заметался и побежал по палате. На моих глазах повторялась трагедия другого несчастного старикаАвраама Фудыма с сыном его Исааком. И вдруг осенило: подобное лечат подобным! Недаром я шел с Фудымом несколько лет бок о бок, ближе уж некуда. В этом смысле у меня грандиозный опыт. «Э, нет, дядюшка, еще ничего не кончилось! Мы даже с тобой и не начинали еще, я быстро верну тебе память, мои факты быстро исправят твои хрусталики!»
И чуть ли не силой усадил его в кресло. Затем я отступил на шаг и всплеснул руками:
Конечно же, был контужен! Тысячу раз контужен Вспомнить хотя бы венус-диспансер, врачиху мою в белом халате! Стою я голый, весь в синих кружочках, а она вдруг объявляет мне: «Калантар Иешуа, за танковый бой на Голанахполных четыре креста вам, герою!» И тут у меня шок, контузия и потрясение на всю жизнь Или представьте, дядя, зимнюю Бухару, кабинет Чингизова, пару чекистов, и снова мне объявляют: «Офицер Армии обороны Израиля, вы обвиняетесь в убийстве советского гражданина Юхно!» А я Юхно этого и в глаза не видел, и снова шок, и снова контузия с окаменением Но знаете, дядя, когда мои ролики за шарики по-настоящему зашли? В бане однажды, на крыше! Помните, бани бухарские: каменные, горбатые, а меж горбамидорожки с сиденьями? Так вот, был у нас банный день, а я привычку имел после парной на крышу выскочить, остудиться. Ночь былани луны в небе, ни звезд, и слышу вдруг шепот на том конце: «О любимый, ухо мое любит тебя! Ухо влюбляется раньше, влюбляется прежде глаз!» И ерзают, совокупляются, голенькие, намыленные: великий наш Ибн-Мукла и Хасан ибн Хасан, который из Сирии, палестинец Вот вы, дядя, про Ибн-Муклу не знаете, даже не слышали о нем, а он зато все про вас знает! Странно, не правда ли? Кишки из меня мотал из-за дяди Ашильди. Так что контузий у меня навалом, как видите. И все они с шоком, с полной потерей памяти.
Я тру лоб, пытаясь вызвать далекие воспоминания. Ибн-Мукла был нашей общей темой, его личная темаувесистая дубина против него. Тут бы дядя сразу перестал взирать на меня любовно, тут бы он мигом возненавидел меня, вспомнил бы Бухару мигом! Но сыну его я завидовал, с удовольствием поменялся бы с ним судьбой и жизнью!
Силы мои иссякли, но, несмотря на это, я вскочил, все так же юродствуя и кривляясь:
У меня для вас уйма историй, дядя! Располагайтесь поэтому как можно удобнее и угощайтесь: вот груши, бананыстесняться нечего! Вы только вспомните: когда вы уходили на родину, то ничего не предали, никоговспомните хорошенько?! Мы с вами один и тот же путь ведь проделали с разницей, правда, в пятьдесят лет. Хотите напомню вам эту дорогу, почитаю немного из пергамента: паромная переправа, несметные отары овец, Калан-паша с басмаческой шайкой Ну этот самый отрезок между Амударьей и внутренним Афганистаномхотите?
Дядя сидел насупившись. Смотрел на меня с жалостью и любовью. Мои слова и факты были ему до лампочки, он видел во мне сына. Кресло мое стояло вплотную к столу. Я потянулся и взял пергамент, развернул его и стал читать:
«В этом крае обитают свирепые люди, имя им ракка. Ракка обвязывают голову путника красной тряпкой, кладут под нее навозных жуков, жуки через час прогрызают череп и убивают несчастного. Еще ракка лишают вас жизни посредством стягивания мошонки. А ещезатыкают нос, рот и уши, нагнетают воздух мехами в легкие, затем вскрывают височные вены и кровь бьет из человека фонтаном. Ракка едят лук, это сделало их слабоумными: они видят вещи не такими, какие они есть на самом деле Много достойных и знатных сволокли они в ад полуденного солнца. Они пекли их в аду: голова жертвы уподоблялась кипящему котлу, руки стягивали веревкой. Вешают человека на крюк и бьют по голове палками, вымогая у истязаемых деньги»
Глубокая каменная лестница с опасным, крутым разбегом вела вниз в подвал, а там, в подземелье, горела голая лампочкагнездо Ибн-Муклы.
Он обладал редчайшим талантом. Он брал в рот лепесток розы и так искусно чирикал, что подражал пению любых певчих птиц. Целый день сидел у себя в подвале и заливалсяочень был знаменит!
Я побренькал медным кольцом о дверьпервый раз я пришел сюда на допрос. После драки с Кака-Бабой, после дикой выходки с лестницей и портретом я ждал вызова на допрос, ждал вызова чуть ли не месяц, а он не спешил.
И вериться стало, что все обошлось, что забыл, пронесло и Бог миловал, но тут принесли яблоко: «Двух вер не наследуют!»почерком Ибн-Муклы, и я понял, придется за все отвечать. Все понялпридется отвечать за еще большее, ибо таков был обычай диван аль-фадда. Яблоко с надписью