А что б вы сделали, если бы он проснулся? спросил Морис, глядя на меня широко открытыми глазами, но без тени стыда, несмотря на грубую природу этих моих воспоминаний.
Не знаю, ответил я, качая головой. Со смехом отмахнулся бы, наверное. Умер от позора. Одно либо другое.
Он еще немного порасспрашивал меня о том дне, о наших разговорах на следующее утро, но воспоминания вместе с вином утомили меня, и я наконец признался, что бодрствовать больше не в силах. Мы допили то, что оставалось в наших бокалах, а потом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим номерам.
Но прежде, чем уснуть, тем не менее, мне пришло в голову, что я забыл сказать ему, во сколько нам нужно встретиться назавтра, а поскольку у кровати в номере не было телефона, мне не осталось ничего другого только встать, опять одеться и выйти в коридор, спуститься по лестнице к его номеру, где я осторожно постучался ему в дверь в той противоречивой манере, какая бывает, если человек хочет привлечь внимание жильца, но также опасается его побеспокоить. Он не ответил, поэтому я постучал громче, прижав лицо к дереву на сей раз и полушепча, полузовя его по имени. Вновь никакого ответа, и я допустил, что он глубоко заснул так, что мне не удастся его добудиться. Поэтому я вернулся к себе и нацарапал записку на листке из гостиничного блокнота, после чего опять вернулся на этаж ниже и подсунул ее под дверь, постучавшись еще раз, но меня опять раздосадовало молчание изнутри.
Возвращаясь к лестнице, однако, я увидел, как из вестибюля поднимается Дэш Харди с бутылкой шампанского. Он повернулся ко мне и тут же остановился, как будто увидел призрака, после чего взял себя в руки и спросил, приятно ли я провел вечер. Я ответил утвердительно, а после добавил, что устал, что приятно было с ним встретиться а вот и нет на самом деле, и продолжил двигаться к себе.
Спокойной ночи, Эрих, крикнул он мне вслед и добавил нараспев: Сладких снов!
Я нетерпеливо закатил глаза но, засыпая, задался вопросом, почему в руке он нес два бокала.
5. Париж
В июле я оказался возле бара на Монмартре пил розовое вино, а каштан укрывал меня от солнца на исходе лета, сам же я наблюдал за финальными мгновениями брака. Женщина под пятьдесят, очень красивая, с короткими черными волосами и в дорогих солнечных очках, сидела одна с тех пор, как туда пришел я, с большим бокалом белого вина и конвертом на столике рядом. Она уже выкурила три сигареты и прикуривала четвертую, и тут появился мужчина быть может, чуть постарше, тоже очень элегантно одетый, вскинул руки, извиняясь за опоздание, и она встала, позволив ему расцеловать себя в обе щеки. Официантка принесла второй бокал, и она отлила ему немного вина, а он залез к себе в сумку и вытащил похожий конверт. Какое-то время они поговорили, и он в некоторый миг рассмеялся и обхватил ее за плечи, а потом они взяли в руки конверты и извлекли оттуда пухлые стопки документов. Обратившись к последним страницам каждого, они занесли и задержали авторучки над бумагой лишь на миг, после чего одновременно подписали, обменялись бумагами и вновь поставили подписи. Наконец мужчина вернул оба экземпляра себе в сумку, и пара сняла обручальные кольца, опустила их каждый к себе в бокал, потом оба встали, поцеловались в губы и разошлись в разные стороны, и вытянутые руки их ненадолго замерли, пальцы соприкоснулись, и эти двое навсегда скрылись с моих глаз и, предположительно, из жизней друг дружки.
Я по-прежнему пялился на опорожненные бокалы и их дорогостоящие дополнения, когда из-за угла появился Морис, приветственно поднял руку и подсел ко мне. День стоял теплый, и когда ему принесли пиво, он отхлебнул треть стакана, даже не переводя дух, а затем откинулся на спинку с удовлетворенным вздохом.
Я сходил на кладбище Пер-Лашез, пока вы давали интервью, сказал он мне. Возложил руку на могилу Оскара Уайлда.
И, дерзну предположить, больше не станете ее мыть, сказал я.
Хочу, чтоб меня погребли в усыпальнице, когда скончаюсь, сказал он, вновь выпрямляясь на стуле. Или поставили памятник в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве.
Надеюсь, вы шутите, сказал я.
Конечно, шучу, ответил он, смеясь. Я не настолько самонадеян. Нет, мне безразлично, что со мною произойдет, лишь бы мои книги меня пережили.
Это для вас важно? спросил я.
Да, ответил он. Только это и важно. Ну и, как я вам уже говорил, стать отцом.
Вы по-прежнему намерены?
Абсолютно.
Но вы же так молоды.
Он пожал плечами.
Я не понимаю, какое отношение это имеет к чему бы то ни было, сказал он. Вы разве никогда не хотели им стать? В детстве, я имею в виду.
Ну, это было б начал я, но он меня перебил:
Одно то, что вы гей, не означает, что вам бы не понравилось быть отцом.
Так и есть, сказал я. Но я никогда об этом всерьез не задумывался, если честно. Знал, что такого никогда не случится, поэтому мысль эта меня никогда и не угнетала.
Я бросил взгляд на улицу, где мимо нас проходила парочка школьниц в коротких юбках. Покосился на Мориса, проводит ли он их глазами, и несколько мгновений он на них смотрел, но без какого-то особого интереса пока допивал пиво и заказывал себе еще.
Кстати, сказал он, суя руку к себе в ранец и вытаскивая оттуда журнал, который передал мне. У меня для вас подарок. Издание это называлось Кони-Айленд, и изображение на обложке тут же отвратило меня: клоун блюет буквами на головы Джорджа Буша и Майкла Дукакиса.
Спасибо, сказал я, не уверенный, почему он считает, будто меня подобное заинтересует.
Откройте страницу шестнадцать, произнес он, я сделал, как велено, и увидел название Рыжий, а под ним, крупными буквами, Рассказ Мориса Свифта. Мой первый опубликованный рассказ, сказал он с широченной ухмылкой.
Морис! сказал я, в восторге за него. Поздравляю!
Спасибо.
Я даже не знал, что вы рассылаете в журналы.
Ну, если честно, я и не рассылал, сказал он мне. Но я случайно знаком с одним из тамошних редакторов, и он спросил, не найдется ли у меня для них чего-нибудь подходящего. Поэтому я отправил вот это, и ему понравилось.
Ну, я очень за вас счастлив, сказал я. Должно быть, вы себя чувствуете весьма окрыленным.
Чувствую.
А ваш роман? Как он продвигается?
А, произнес он, скроив гримасу. Медленно. У меня готовы начальные главы и есть хороший задел на персонажей, но я не уверен пока, куда он движется.
Вы еще не распланировали сюжет? спросил я.
Ой нет, ответил он, глядя на меня так, словно я только что обвинил его в том, что он целыми днями смотрит телевизор. Я б такое нипочем не смог. Разве потом все это не становится скучноватым, если заранее знаешь, что произойдет?
Не думаю, сказал я и мог бы и дальше допрашивать его, но нас прервала официантка, явившись с подносом, на котором стояли два бокала со столика разводившейся пары, и заглядывала теперь в них с изумлением на лице. Она спросила, не видел ли я, кто это оставил, и я изложил все произошедшие ранее события так, как их наблюдал, а она ошарашенно покачала головой, после чего вновь зашла внутрь. Мгновение спустя верный блокнот Мориса, как обычно, лежал на столе и Морис что-то строчил.
Что вы пишете? спросил у него я.
Историю, которую вы только что ей рассказали, ответил он. Она хорошая. Я подумал, что смогу ее на что-нибудь пустить.
Вообще-то, сказал я, когда они ушли, я подумал о том же самом. Что из этого может получиться интересное начало романа. Я уже обдумывал некоторые возможности.
Он поднял блокнот и с торжеством помахал им.
Извините, Эрих, сказал он. Теперь она моя. Я ее записал первым!
Ладно.
Вы же не против, правда?
Нет, конечно, сказал я, слегка удивившись его литературному воровству. Вы вечером по-прежнему намерены пойти в Шекспира и компанию, надеюсь?
Конечно, ответил он. Во сколько вы читаете?