Бойцов Затычки не пугали запахи канализации и неотвязный трупный смрад. Они научились распугивать крыс пистолетными выстрелами. И даже запах пороха, висящий в воздухе после стрельбы по хвостатым грызунам, не доставлял им неудобств. Самым ценным достоинством временного жилища считалась вода, которая неведомым и волшебным образом могла сочиться, течь, бить упругой струёй из крашеных яркой синей краской труб. Если в подвале была водаон считался пригодным для стоянки. Если вода иссякалаприходилось менять место дислокации. А трупы людей и животных они просто выбрасывали на улицу, обкладывали всем, что способно гореть, и поджигали.
Ах, эти городские костры! Той ночью им пусть немного, но повезло. Под крышей их нового убежища оказалось слишком тесно. Но главная причина была не в этом. Затычка распорядился выставить снаружи ночных дозорных. Шурали и Ибрагим Абдула вызвались добровольцами и теперь, ночуя у зловонного костра, но под открытым небом, Шурали вспоминал детство в горах Нангархара. Там, на каменистых плато, приближаясь к тлеющему между камней костерку, путник мог опасаться лишь навязчивого внимания пастушьих собак. Лишь запах овечьего помёта и мокрой шерсти мог потревожить его ноздри. Но люди! Пришедшего из холодной ночи путника никто не обидел бы. Совсем иное дело Халеб. Город корчился в рвотных судорогах предсмертной агонии, извергая вонь горящих покрышек. Страх метался в каменных лабиринтах. Его голые, когтистые лапки скребли остывающие камни. Он кусался, пищал и тявкал, подстрекая одичалого одиночку к необдуманным действиямподойти к огню, спросить воды, пищи и защиты. И одиночка шел, и его встречала последним приветом без предупреждения автоматная очередь. В этих местах костры были высоки, и их следовало обходить стороной. Шурали смотрел на танец огня, не замечая отвратительной вони. Ему хотелось думать, что из полуночной темноты на него смотрит не умирающий Халеб, а покатые склоны гор Нангархара. Что не крысы шуршат во тьме отбитой штукатуркой, а топчутся сонные овцы. А о малейшей опасности его предупредит лай пастушьих собак, а не брань Ибрагима Абдулы и не автоматная очередь.
Тебя зовет командир, сказала темнота голосом русского прислужника Затычки.
Меня? ответил с другой стороны костра Ибрагим Абдула.
Нет.
А кто ж тебя прислал, евнух?
Я не евнух. Веры вашей не принимал.
Так ты христианин?
Иди. Тебя командир зовёт, слуга Затычки положил руку на плечо Шурали, но Ибрагима Абдулу всё ещё одолевал боевой азарт.
Так ты не обрезан? Или обрезан слишком коротко?
Шурали не хотелось продолжения схватки, и он потянул русского прислужника Затычки за рукав:
Пойдем. Он устал и обозлён. Мы потеряли слишком много товарищей.
В арафатке и тёмных очках гаремный служитель нравился ему больше. Но сейчас слуга Затычки смотрел на него прозрачными русскими глазами. Продолговатое и курносое его лицо ровным счётом ничего не выражало. Выгоревший светлый пух на голове при свете костра казался кроваво-красным. Шурали пугали такие вот бритые лица. Невольно вспомнились лица убитых разрывной гранатой «норвежцев». Гладкие и безволосые, они лоснились от пота. Конопатые, огромные руки того, кто звался Олсеном, показались Шурали слишком тяжелы. Они постоянно распадались на стороны, словно мертвец желал заключить его в объятия. Совсем недавно, после окончания боя в промзоне, они с Ибрагимом Абдулой спрятали тела двоих товарищей в пыльных кустах на краю пустыря. В одной из колючих ветвей привязали окровавленную тряпку. Спасатели ООН заметят её, найдут трупы и поступят с ними по-людски. Но они с Ибрагимом Абдулой не люди. Нет, не люди.
* * *
Под потолком неровно горела электрическая лампочка. Труба водопровода пока давала достаточно воды и канадцы, те самые, которых Ибрагим Абдула называл «хохлами», уже скребли бритвами подбородки. В тёмных закутках соседних залов копошилась мирная жизньсолдаты отдыхали. Слышалось тихое пение, храп, стук ложек. Светились дисплеи гаджетов. Слуга Затычки вел его из одной подвальной комнаты в другую и в каждой горел свет. Да, на этот раз им повезло с жилищем. Может быть, командир решит задержаться здесь на несколько дней? Электричествощедрейший из даров Всевышнего, да будет он всем миром прославляем! Шурали споткнулся о кинутый по полу силовой провод. Свет заморгал и погас. В темноте кто-то проклял его на непонятном языке, но Шурали не стал останавливаться, потому что они уже ступили на порог командирской опочивальни. Обе женщины Затычкии сирийка, и иудейкатоже были здесь. Обе, покрытые большими пестрыми платками, пристроились на матрасе в углу. Одна из них возилась с крошечной электроплиткой. Она шуровала ложкой в кастрюльке и не подняла головы, когда Шурали вошел. Другаячерноглазая дочь племени иудеевбесстрастно кивнув ему, и сняла с предохранителя лежащий на коленях автомат. Сам Затычка вместе с Фархатом расположились посредине комнаты на слегка оплавленных и почерневших, но вполне устойчивых пластмассовых стульях с подлокотниками. Фархат сосредоточенно водил пальцем по панели кейборда. В голубоватом свете монитора сухое его лицо казалось совсем бледным. Тучное тело Затычки едва вмещалось между подлокотниками. Командир кривился, испытывая явное неудобство. Слуга указал Шурали его место в углу, где были свалены туго набитые пластиковые мешкиимущество командирских наложниц. Шурали послушно расположился на кипе тряпья.
Меня терзают сомнения, Фархат! в своей обычной угрюмой манере проговорил Затычка. Я хочу знать, как всё произошло на самом деле.
Четвертый праведный ХалифАли ибн Абу-Талиб, да будет доволен им Аллах, сказал: жаждущий знаний подобен воину в Священной войне во имя Аллаха.
Шурали исподволь посматривал на насупленное лицо Затычки. Борода его шевелиласьнехороший признак.
Вот и пришел к нам многоученый и отважный человек. Он дарует нам необходимые знания во имя Аллаха и Пророка его, голос Фархата утих.
Всеи обе наложницы, и сам велеречивыймногозначительно уставились на Шурали. Только Затычка смотрел на экран гаджета, который к тому времени уже «уснул».
Что ты видел, Шурали? спросил командир после паузы.
Не видел ничего, почтеннейший. «Норвежцы» налили соляры в выхлопную трубу. Всё заволокло белым дымом.
Нам известно, что оба мертвецаи Адольф Олсен и Хайнц Франц Томасумерли от осколочных ранений. Кто-то бросил в люк гранату.
Я не бросал, вздохнул Шурали.
Ты стоял рядом и корректировал огонь, борода Затычки теперь походила на обозленного дикобраза. Никто не мог подойти к машине, минуя тебя.
Я смотрел в окуляры бинокля. Видел подвиг отважного воинства, совершенный во имя Аллаха, да будет он прославлен в веках!
Пушту прикидывается тупым, проговорила черноглазая иудейка. Но на самом деле он не так прост. Позволь мне
Молчи, женщина! рявкнул Затычка. Тебе бы только убивать!
Я убью любого. Кого прикажешь, ответила женщина, и русский евнух Затычки дрогнул, когда она передернула затвор автомата.
Они говорили друг с другом на языке иудеев, стараясь соблюсти видимость интимности, и не ведали о том, что майор Абрамс обучил Шурали и этому языку.
Как же ты мог видеть подвиг славного воинства, если, по твоим словам, всё заволокло белым дымом? спросил Фархат.
Аллах сподобил меня видеть многочисленные смерти неверных.
Шурали опустил глаза и втянул голову в плечи.
Он боится тебя, достопочтенный Абу Маариф, хмыкнул Фархат.
Он лжет, проговорила черноглазая женщина на языке иудеев.
Пусть уходит, сказал Затычка. Аллах рассудит
Да прославится его имя! Фархат воздел руки к потолку.
Слуга вывел Шурали в соседний зал. А там молодые йеменцы уже затеяли свою любимую игру. Один из них с неимоверной быстротой перемещал по плоскому листу фанеры три пластиковых стаканчика. Другие йеменцы наперебой угадывали, под каким из них находится почерневший грецкий орех. Воздух в помещении был спертым. Шурали сдёрнул с головы арафатку и вытер ею лицо. Мучительно хотелось выйти наружу. Лучше смрад горящих покрышек, чем сладковатый душок анаши, щедро сдобренный запахами крысиного кала. Лучше лающая брань Ибрагима Абдулы, чем алчные, отуманенные травой и азартом очи йеменских наёмников Затычки.