Я виделась с Себастьяном. Он передает привет.
Она подняла на меня глаза и улыбнулась.
О, передай ему тоже. Как он?
В порядке. Он всегда в порядке. Послушай, мам Ее глаза скользнули обратно на экран, и мне пришлось положить руку на стол и почти закричать «Мам!». Тогда она посмотрела на меня с удивлением, с тем старым опасным выражением лица, но я проигнорировала его.
Ты меня напугала! Что случилось?
Когда я разговаривала с Себастьяном хм, ну, одна женщина увидела нас. Она сказала, что знает моего отца. Сказала, что он не погиб.
Есть вещи, о которых мы с мамой никогда не говорили. Ее срыв, мое детство, первые годы здесь, ох, много чего. Но мы никогда, вообще никогда, не говорили о моем отце.
Мама медленно закрыла ноутбук.
Да уж, странный день, сказала она после минутной паузы. Послушай, детка. Кто, черт возьми, она такая?
Не знаю. Ее фамилия Трэверс, кажется. Я в упор смотрела ей в лицо, ожидая какой-нибудь реакции. Она знала, кто я такая. И наконец Я вспомнила свой блокнот, а ее глаза бегали из стороны в сторону. Думаю, она знает. Но я не уверена.
И что она тебе сказала?
Я пересказала ей все, что случилось, и она ни разу меня не перебила, просто слушала, не сводя своих зелено-ореховых глаз с потертой столешницы.
И это «значит, так они тебе сказали», закончила я. Вот это сводит меня с ума. Как будто есть что-то ну чего я не знаю, и я замолчала.
Мама встала и подошла к холодильнику. Она так долго смотрела внутрь, что я подумала, что она забыла, что я здесь. Затем она вытащила оттуда несколько помидоров и лук, достала разделочную доску и принялась их нарезать.
Я ждала.
Наконец она заговорила:
Все это безумие, детка. Мне жаль, что эта леди так расстроила тебя сегодня, но я не знаю, что тебе сказать. Кроме того, что твой отец никогда не помнил мой день рождения, ну ты знаешь. И я очень сомневаюсь, что он смог бы устроить международную конспирацию своей собственной смерти.
Правда?
О да. Он был безнадежно рассеян во всем. Она отложила нож и улыбнулась, на мгновение закрыв глаза. И да, он мог околдовать птиц на деревьях. И бабочек. Жаль, что Она запнулась и покачала головой, перебирая толстые стеклянные бусины на шее. Нет, ничего.
Что?
Я только хотела сказать, как жалко, что иногда все идет не так, как надо. Но все-таки так тому и быть. Так оно и было. Она положила в заварник чабрец. Детка, мне так жаль, что это тебя расстроило, особенно сегодня.
О чем ты?
Ну, два года в разводе, новая работа. Она удивленно посмотрела на меня. Ты разве не помнишь?
Конечно, помню. Я думала, что ты не помнишь.
Я стараюсь не выпадать из реальности, Нина, дорогая. Она прозвучала обиженной. Я же твоя мама. Знаю, что ужасная мама, но я стараюсь.
Она говорит «мама», но это всегда звучит как «мама», как будто именно это она хочет сказать, и получается что-то вроде «мвуама». «Я твоя мвуама, говорила она во время наших ссор в мой переходный период. Будешь делать, что я скажу».
Думаю, та старая леди немного не в себе, сказала я, стараясь сменить тему. Но я ей поверила. Не знаю почему.
Нина. Мама почти уставилась на меня, и я увидела, как ее глаза покрылись пеленой слез. Мне жаль, что я не знаю, что тебе сказать, детка. Она покачала головой. Жаль, что ты его не помнишь, все это не помнишь. Потому что то, как это случилось
Похорон не было из-за того, как это случилось. У него не было семьи, а она была одна в Великобритании, и, если не считать газетной вырезки, вся эта история вполне могла быть просто сном. Я могла родиться без отца, не имея понятия, откуда я и что он был за человек.
У меня была какая-то информация, например, что у него были большие ноги, и он обожал свеклу, и еще английскую сельскую местность, хотя мама была к этому абсолютно равнодушна, и еще его романтические жесты например, обложка со Стейнбергом в «Нью Йоркере» в подарок и их совместная фотография у Бодлианской библиотеки, в то лето, когда они встретились. Но это все были крупицы, как осколки стекла и камня, которые я собирала на пляже во время тех ужасных каникул и хранила в сумочке, как будто это были драгоценности. Постепенно и те несколько воспоминаний об отце рассеялись. Я до сих пор храню эти камни, но факты из его жизни стерлись, как будто его никогда не было на свете.
И вот мы с мамой смотрим друг на друга, и не знаю, куда дальше пошел бы разговор, но в этот момент хлопнула входная дверь и послышались тяжелые шаги моего отчима, Грэхема Малькольма, известного как Малк, с грохотом спускавшегося вниз.
Всем добрый вечер, сказал он, вывалив на столешницу стопку почты. Вот ваша корреспонденция, леди этого дома. Доставлена вашим верным дворецким. Весь день пролежала у двери в ожидании, когда ваш верный дворецкий заберет ее и принесет вам. Кое-кто считает, что вы и сами могли бы забирать это и не оставлять мне каждый божий день. Кое-кто так считает. Он послал маме воздушный поцелуй. Привет, дорогая. Привет, Нинс.
Привет, Малк, сказала я, поцеловав его и через плечо глядя на маму, которая теперь была увлечена нарезанием чего-то еще. Как прошел твой день?
Прекрасно, ответил он. Я пропустил стаканчик с Брайаном Кондомином. Он как раз заканчивает книгу о распространенных способах убийства в викторианском Лондоне. Она чудесная! Очень интересно.
Оу, звучит здорово, сказала я с неприкрытым сарказмом.
Точно, мечтательно подтвердил Малк, так и есть. Я ходил в «Прайд» на Спиталфилдсе. Очень интересный старый кабак на Хэнедж-стрит. Говорят. Он с удовольствием вскочил на ноги. Джеймс Хардиман выпивал там, прежде чем его убила Анни Чепмен. Я уже провел большое исследование, и это вполне может быть правдой, но более вероятно, что
Я взяла еще одну кружку, стараясь внимательно слушать: когда Малк начинает рассказывать о Джеке Потрошителе, его сложно остановить. Я протянула ему чашку чая, и он наконец сел и переложил со стула мой рюкзак поближе ко мне. Он валялся на боку с открытой молнией, и когда я положила его на пол, все содержимое вывалилось.
Какой беспорядок, сказал Малк, внезапно прервавшись на середине описания основных горловых артерий. Иногда мне кажется, что вы обе приходите домой раньше меня только затем, чтобы успеть посшибать все вещи, которые мне придется убирать.
Я ползала по полу, собирая свои наушники, книгу, кошелек. Малк нагнулся и поднял из общей кучи маленький кремовый конверт. На лицевой стороне бледным расплывающимся почерком было написано мое имя.
Еще почта, сказал Малк, протягивая мне конверт. Я что, это не заметил?
Оно без адреса, проговорила я с любопытством. Наверное, валялось в рюкзаке.
Что там? спросила мама.
Глупо признавать, но мои руки тряслись, когда я открывала конверт. Внутри была фотография. Маленькая фигурка на небольшом расстоянии: стройная девушка с черным пучком со странным, задумчивым выражением лица. У нее в руках было длинное весло, похожее на лодочный шест, и она стояла в маленькой деревянной лодке, посреди реки, с обеих сторон обрамленной деревьями, во враждебной позе. Казалось, что фото сделали вчера: хотя оно было черно-белое, можно было разглядеть движение воды, блики, ветерок в густых, шелестящих зарослях на берегу.
Мне стало любопытно, и я снова почувствовала зудящие мурашки на голове, когда рассматривала эту картинку, небо и воду. Я перевернула фотографию. Блеклыми черными чернилами, уверенным закрученным почерком было написано:
Во время обеда, когда она исчезла, я безуспешно искала ее в женском туалете, прежде чем забрать свои вещи и побежать обратно на работу. Теперь же я смотрела на свою сумку; передний карман был открыт. Скорее всего, она наблюдала за мной и выжидала момент.
Не понимаю, сказала я, рассматривая надпись. Я посмотрела на маму. Твою маму же звали не Тедди, да?
Но я знала маминых родителей. Да, смутно, но я знала, по крайней мере, кем они были: Джек и Бетти, профессора литературы с Верхнего Вестсайда, Бетти умерла, а Джек дожил до глубокой старости в своем доме в богатом районе Нью-Йорка.