Кто, загрустил он, твердой рукой вгоняя перечеркнутый иксом (Х) S как доллар (в его интерпретацииS как собственность) в предназначенный квадратик, перебирая в памяти вкрадчивые лица преподавателей, оценит красоту и мощь моего проекта? Или они переправят анкету дальше, к идиотам, точнее универсальным людям, кто придумывает эту филькину грамоту?
Над итогами мероприятия в Буэнос-Айресе он размышлял недолго. Его даже изумила простота вопроса. Перелесову приглянулся цветок в виде фаллического цилиндрика с двумя параллельными черточками поперек. Даже дети сегодня знают, подумал он, что длительное употребление в пищу генномодифицированных (ГМО) продуктов ведет к бесплодию. Некоторые ученые (за это их изгоняют из лабораторий, лишают званий и наград, объявляют бойкот) полагают, что через два поколения только двадцать процентов питающихся ГМО-продуктами людей смогут заводить детей. Эти продукты, однако, было довольно сложно бесперебойно доставлять в места, где обитали приговоренные к бесплодию люди. Их, вообще, проще и надежнее было морить голодом и не лечить. Но наиболее активных и мобильных следовало выманить в Европу, пусть думают, что устроят там халифат. И кормить, кормить гостей-хозяев (они же не собираются работать, поэтому будут жрать, что им принесут («шведы») продуктами Монсато, проверяя по ходу дела и модифицируя (усиливая) их воздействие на репродуктивную систему человека. Перелесов с легкой душой внес в пустой квадрат цилиндрик (арабо-афгано-азиатско-африканский фаллос), обесточенный коротким, точнее, длинным (через пару поколений) пищевым замыканием в виде двух перечеркивающих его черточек.
Так же легко, можно сказать, играючи он разделался и с другими вопросами. И только над последним, набранным каким-то средневековым готическим шрифтом, снова задумался. В самом деле, почему судьбы мира определяют древние, стоящие одной ногой (если они еще способны ею шевелить) в могиле старцы, вроде пилигримов, господина Герхарда, трясущихся очкастых маразматиков, заседавших в Турине? Какой у них горизонт планирования? Насколько, вообще, (ре)продуктивны и жизнеспособны их мысли? Перелесову вспомнились монсатовские зерна-големы. Нет ли противоречия в том, что покидающие этот мир люди определяют наперед его судьбу? Что им до него? Они должны думать о другом мире, стопроцентных доказательств которого не существует. Что чуть живому, с десятым пересаженным сердцем человекоящеру до плывущих на надувных плотах в Европу эритрейцев? Ему ни при каких обстоятельствах, будь он хоть трижды пилигрим, не увидеть новой Европы с прислуживающими эритрейцам шведами. Или они знают что-то такое, чего не знают другие?
Молодняк нетерпелив, почему-то подумал (не по этому поводу) о Грасиеле Перелесов (интересно, когда у нее заканчивается смена?). Молодняк хочет все успеть, попользоваться на своем веку плодами сделанного, испытать физическое наслаждение от исполнения желаний. Это неправильно. Молодняк, как в личностно-персональном, так и в историкоцивилизационном смысле, спешит, ошибочно, как в свое время Наполеон или Гитлер, рассчитывает силы и время. Император и фюрер надсадили свои народы, слили их мощь. А ради чего? Чтобы, спустя полвека Берлин и Париж были в мечетях? Чтобы толстая немецкая тетка отворяла границы ближневосточному и африканскому сброду? Чтобы немцы соперничали со шведами за право встречать в ливреях гостей-хозяев из Йемена? Нет, вздохнул Перелесов, молодость, радость через силупочти всегда ошибка, неэффективная трата энергии, дорога в никуда. Молодые деятельные миллиардеры с (революционными) идеямивот истинная угроза миру. Где революционные идеи, там выходящие из-под контроля исполнители. Даже на Господа Бога поднялся падший ангел, вспомнил он скульптуру в Турине. Хотя, вздохнул, неплохо быть молодым миллиардером, но упаси бог лезть поперед (или поперек?) старцев в грядущее пекло. Держать и не пущать! Гасить, как окурки в сухом лесу! А вот когда сыплется песок, когда под задницей самодвижущееся кресло с сортиром, в башке пустота и дурь, а в глазах тоска и смерть, вот тогда бьет час скорбного управления миром, вот тогда самое время строить планы, да такие, чтобы тем, кто остается жить, мало не показалось! Вдруг это и есть, промелькнула смешная мысль, единственный и главный побудительный мотив их деятельности? Месть за смерть.
Сущностно лишь то, что будет, когда меня не будет! Так пусть ничего не будет! Только так можно планировать на сотни лет вперед, не насилуя революциями капризную даму-историю (она этого не любит), но медленно и естественно доводя ее до предсмертного оргазма, чтобы ей хотелось еще и еще. Старые маразматики далеко не просты, вот только вечной жизни пилигримам никак не заполучить. Пока туда маршрута нет. А если заполучат, вымолят у своего Председателя? Неужели перестанут мстить живым за то, что те остаются, когда они сами сваливают? Вдруг тогда на мир прольется елей, и лев рыкающий возляжет у ручья рядом с агнцем блеющим?
Перебрав цветочные лепестки, Перелесов выбрал похожую на символ бесконечности волнистую змейку, ограниченную двумя строгими вертикальными линиями по бокам, как стенами. Вечность, ограниченная смертью, так он определил выбранный символ.
Перелесов так долго и внимательно рассматривал змейку, что у той как будто ответно образовались живые внимательные глазки. Неужели в тебе вся моя жизнь, задумался он, отправляя заполненную анкету по зашифрованному адресу, и ты мне покажешь, где в стене дырка? Змейка молчала, как красноармеец на белогвардейском допросе. Одна, ограничивающая змейку, стена называлась смерть. Другаячеловеческое тело. Телесная стена всегда обваливалась в сторону смерти, чего бы там ни выдумывали пилигримы.
Правильность хода перелесовских мыслей мистически или метафизически подтвердил телефонный звонок. Грасиела сообщила, что на адрес отеля поступил новый конверт для господина Пьера Лесли (так она произносила его фамилию на английском). «Я могу послать к вам горничную», голос Грасиелы потеплел, как только она, вспомнив, что клиент знает португальский, перешла на портаньол. «Не надо, сказал Перелесов. Я сейчас спущусь».
Сообщение было от матери, но поступило оно через службу безопасности колледжа: «Он хочет тебя видеть. Срочно вылетай в Лиссабон». Открытое использование существующих средств коммуникации в некоторых случаях не допускалось. Использовались старинные, как в прошлом веке, но странным образом надежные способы, вроде доставляемых неведомыми курьерами плотно запечатанных конвертов на reception отеля.
Перелесов попросил Грасиелу заказать билет на ближайший рейс. Отыскался утренний прямой.
«Остался только бизнес-класс, сеньор Лесли», сказала Грасиела.
«Не имеет значения. Закажи такси. У нас впереди пять часов, придержал мгновенно поднятую телефонную трубку вместе с теплой рукой Грасиелы Перелесов. Это целая жизнь. Когда заканчивается твоя смена?»
10
Экономический генерал-чекист, миллиардер Грибов (по мудрому замечанию Самого, защиту Родины преступно было доверять нищим) часто спрашивал у Перелесова, когда тот остепенится: женится, заведет детей, построит дом, займется хозяйством? У патриарха, тревожился Грибов, уже не хватает угодий и ферм, чтобы снабжать еще и вас, одиноких лентяев, качественными продуктами. Только в имение премьера каждое утродвадцать кило творога и пятнадцать литров сливок! Премьер, понятно, святое. А тут еще полправительства несемейных, и всем подай патриаршую сметанку! Сколько можно Бога гневить?
Строго (государственно) сощурившись, Грибов проинформировал Перелесова, что направил Самому аналитическую записку, где охарактеризовал упорное нежелание многих (мужского и женского пола) чиновников заводить семьи, растить детей, то есть жить по заведенному православному порядку, как угрозу национальной безопасности. Особенно почему-то Грибова возмущали неженатые прокуроры и незамужние прокурорши. «Сволочи, я бы их»грозно сжимал кулак Грибов, как гаечный ключ поворачивая его против часовой стрелки. Перелесову казалось, что, случись немыслимое, попади избегающие семейных уз прокурорские к Грибову в застенок, вряд ли бы они смогли потом полноценно исполнять супружеские обязанности.