В Шанхаепеченье из засахаренных цветов корицы, там сладкая каша из сердцевины лотоса, крошечные нежные пельмени с крабовым мясом, глазированные бананы с кунжутным семенем, длинные целебные тыквы, мелкий резкий чеснок и фрукты на цветочном меду, выбирай что хочешь. Шанхайэто не харбинские насквозь прокуренные редакции. Шанхайэто сонмы русских. Русская речь там еще не сломалась, не увяла в паутине повседневной скуки, не скукожилась огрызком яблока. В Шанхае швейцары, официанты, музыканты, бармены, бар-герлс, журналисты, чувственные дансинг-герлс, деловитые горничные, опытные дежурные на этажах в отеляхвсе русские, неважно, что выдают себя за шведов.
Над Французским паркоммачты радио.
Над серебряной рекой Ван-пудым пароходов.
В любом банке можно приобрести шестидолларовый многоцветный бон Шанхайского сберегательного общества и выиграть сразу тридцать тысяч долларов. Самогон у любого торговца гаоляном. Конечно, самогон везде одинаков, неважно, приготовлен из гнилья или первосортной пшеницы, зато есть везде. Пей, закусывай головкой горького лука, чувствуй себя здоровым. А если купленный в лавке утиный паштет покрылся плесенью, не торопись, не выбрасывай, подержи этот паштет на пару, плохой запах исчезнет. В Шанхае сычуаньская капуста, соленная в деревянных пузатых бочках, толстые зеленые огурцы, красная редиска, белая дунганская редька, сладкий картофель.
Цин цин. Не беспокойтесь.
В кухонном шкафчикекурительные палочки, мягкое масло для светильников, банка с хорошим светлым опиумом. Радость родителей: сын курит, значит, не убежит из дома. На улицах рябит от тканевых чулок, от синих штанов трубочками, от ярких перламутровых пуговиц. Иди улицей к речному мосту, там поет горбатый. Как его узнать? Ну, во-первых, он горбат, во-вторых, он притворяется заикой, в-третьих, поет долгие куньшаньские песни. А если кто-то заболел, не траться на лекарства. Этого не надо. Просто вынеси заболевшего в сад. Если не умрет, непременно выживет.
В богатых домах много гостей.
В доме издателя Мао Ди поет русская артистка Казакова, красивая, как сунамитянка. Так не только Дед думал, глядя на Зою. Красивое всегда подобно красивому. Богатое тянется к богатому. Рис в доме богатого издателя Мао Ди подавали в старинных чашках с квадратным дном, а русскую артистку Казакову называли Хаймой, то есть Вредной Лошадьюза чудесный норов. На сцене Хайма срывала бурные аплодисменты, в богатых домах ее всегда ждали, а в иллюстрированном «Шанхайском базаре» Вредная Лошадь уверенно освещала бурную театральную жизнь.
Вера (жена Деда) не торопилась перебираться в Шанхай. Харбин был ей интереснее, Харбин был нужнее.
Вот и встретились Дед и Хайма.
Душистая, как конфета. Подарила Деду шелковый халат.
На столе в гостиничном номере Деда появилась плоская лакированная чашка, наполненная свежей водой, в нейветочка в зеленых листьях.
«Ты мое событие!»
Конечно, Вера узнала обо всем.
Но к этому времени у нее была уже своя жизнь.
Зоя была Вере неинтересна. Плодитесь и размножайтесь.
Непорядочная? (Это про Зою.) Да ну. Порядочная или непорядочнаяпосле страшного Ледяного похода эти определения потеряли смысл. Не наесться бы ненужного, твою мать. И вообще. Хочешь радоваться, а тебе предлагают брюнетку.
Вернуться!
Сколько ждать?
Ничего не происходит. Жизнь происходит.
Но однажды день наступил. Дед позвонил в знакомую дверь.
Открыла Зоя.
С порога, обняв, выдохнул: «Едем!»
Всплеснула руками, обрадовалась. Как раз вчера вечером говорили о поездке в Собрание, там Вертинский поет. «Мадам, уже падают листья» Столько сладкой тоски. Не сразу поняла Деда, восклицавшего: «Северная страна!»
Зоя, худенькая, в кружевах и в бантах.
Никак не могла понять: «Северная?»
Дед торжествовал. «Едем!» Он привык к тому, что все русские в Шанхае, в Харбине, в Пекине, в Чунцине, в Чэнду, по всей Поднебесной, да хоть по всей соседней Корее, по всей островной Японии, все эти русские, сюда когда-то стремившиеся, пережившие омский исход и призрачные прозрачные льды Байкала, потерявшие все, что имели, потерявшие все, чего даже не имели, думали только о возвращении.
Это вам не «Роза подо льдом» Сережи Ауслендера.
Вера бы собралась.
Но Зоя
«Дочь царя Ши, опьянев, отослала царевича Цзиня. Ну а царевич учтив и прекрасен сверх меры. С юношей, полным любви, грубо так обойтисьразве сладится дело?»
Одна из любимых ее ролей.
Не выдержала. «В Северную страну?»
А я? закричала. Буду ждать тебя скучными вечерами в коммунальной квартире в дешевом бумазейном халатике? В домашних шлепанцах, пошитых пьющим соседом? В черных чулках гармоникой?
И разразилась словами, которые даже Дед старался не произносить при женщинах и лошадях. Твою мать! Какая Северная страна? Я вернусь с тобой и буду вечерами перешивать свои старые платья? Потом тебя посадят, а я буду носить тебе передачи? Твою мать! Мне же говорили, что любой человек с улицы лучше писателя. Хочешь жить в родной речи? А спросил, где лежит мой отецбелый полковник Казаков? А если в твоей Северной стране нашими соседями по коммунальной квартире окажутся те самые мужики, что сожгли под Орлом поместье моего деда? Твою мать. Твою мать. Сто склонений на одну тему. Сотня проклятий и непристойностейна русском, китайском и на японском. В Северную страну? Да кому мы нужны? Мы и в Шанхае никому не нужны, но в Шанхае нас хотя бы много. Зачем тебе Северная страна? Там тебе не позволят спать с артистками, там у тебя будет только женапо расписанию. Там ты будешь носить желтый портфель, купишь резиновые калоши. Никакого опиума, трудовой вахты достаточно.
Сама ужаснулась.
А он ждал восторгов.
Твою мать! Ведь открыла дверь.
А сказала? Два слова. «Ну, ступай!»
И это все о Вредной Лошади.
Кстати, Дед никогда не рассказывал Марье Ивановне (раковинке его души) о своих бывших женах. Правда, Марья Ивановна ими и не особенно интересовалась. Только однажды (случайно) заглянула в тетрадь. «Я и Зоя. Дед утром записал сон. В каком-то поезде. Дымно, грязно. Остановка. Названия не помню. Я вышел. Зоя осталась».
Дальше читать не стала.
Но за обедом спросила: «Что пишешь?»
Ответил (думал о чем-то своем): «Роман»
Ну, роман, это ладно. Приятель Деда (Васька Ажаев) тоже написал роман.
Целая бригада московских редакторов работала над записками Васьки Ажаева, бывшего заключенного. Начальник лагеря превратился под перьями опытных спецов в умелого знающего инженера, зэкив обычный трудовой элемент, хотя какая, в сущности, разница, если важнейший трубопровод проложен.
Сталинская премия!
«А о чем твой роман?»
«Наверно, о прошлом»
«О твоем?»поежилась.
«О нашем», подчеркнул.
«Зачем тебе такое? Пусть прошлым занимаются ученые историки».
Ученые историки! Дед недовольно постучал палкой в пол.
Настоящие историки далеко. Пьют самогон в Шанхае, паром горячим отгоняют злых духов от испорченного паштета в Харбине. В ШанхаеКропоткин, скатившийся к историческим анекдотам, в пыльном Харбинезлатоуст Иванов, на глазах перерождающийся в нациста. Ну а в Пекине профессор Широкогоровтщательно специальной линейкой измеряет дикарские черепа.
Что они понимают в живой истории?
Накануне нового одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года случилось неожиданное. Вызвали Деда в крайисполком и вручили ключи от отдельной квартиры. Даже Пудель, черный (волосами), милейший, все понимающий Дмитрий Николаевич, был потрясен. Сами вызвали, сами вручили! Ключи! От отдельной квартиры. И кому? Бывшему белоэмигранту! Да, раскаявшийся, не спорим. Но другие (более достойные, не будем скрывать) встречают новый год в переполненных коммуналках
Но погоду Пудель прекрасно чувствовал.
Сам предупредил: переезжайте!
Ну и что, что под самый праздник?
Вот ненароком заберется в вашу отдельную квартиру отчаявшаяся какая-нибудь мамаша, втащит коляску с ребеночком, вы что, выкинете эту мамашу на мороз?
Дед твердо ответил: «Не выкину».
И отправился искать грузовую машину.
Хабаровск в веселых новогодних огнях. Счастливые граждане несут из гастрономов авоськи с водкой и закусками. За пару часов Дед, Пудель и Хунхуз (Владимир Васильевич, сын убитого япсами партизана) перевезли в двухкомнатную квартиру на Карла Маркса раскладушку, стол, три стула, несколько пачек книг, какую-то посуду. Марья Ивановна, отставленная Маша с Кочек, раковинка души, суровая подружка, держала руку на своем громко бьющемся сердце, не верила случившемуся, боялась поверить (неужели и партбилет вернут?), только поглаживала огрубевшими от работы пальцами трубку телефонаподумать только! и телефон!