Геннадий ПрашкевичГуманная педагогика
Из жизни птеродактилей
Роман
Известное известно немногим.
Избыточный человек
«Не слышны в саду даже шорохи».
Сентябрь. Восьмое. Шестьдесят восьмой год.
Семнадцать градусов тепла. Хабаровсксолнечный город.
А где-то далеко в Прагеоблачно. Сумеречно. Ветер. Валяются под ногами сбитые таблички с названиями улиц и площадей. Красной краской по стене: «Иван, уходи домой!» Тут же (черной): «Твоя Наташка найдет себе другого!» На дверях кафе: «Не по-чешски не говорить!» Это ничего. Это тоже временно. Товарищ Брежнев и товарищ Дубчек договорятся. Не по-чешски, так по-русски.
Не могут не договориться.
Вон и радио обещает победу.
А на сладкое есть известия: астрофизики открыли радиопульсарысовершенно новый тип звезд, а писатель Чингиз Айтматов получил Госпремию по литературе. Правда, моей Соне (она далеко) «Прощай, Гульсары!» не нравится, но не за бочкотару же, в конце концов, давать государственную.
Жалко, писем от Сони нет.
Зато я наконец в Хабаровске.
За окном плюс семнадцать, впереди три дня обсуждений.
Министерство путей сообщения собрало в Хабаровске лучших молодых литераторов Дальнего Востокапоговорить о будущем. Железные дорогиэто наша мощь, это сила всей страны. Скорые, дальнего следования, почтовые и грузовые поездавсе идут через Хабаровск. Машинисты и помощники (в галунах, шевронах, в форменных фуражках), смазчики, стрелочники, сцепщикиу всех дела, заботы. Вот ради них, ради их чтения и собрали в красивом городе на Амуре лучших молодых литераторов. Давно пора писать романы и повести, поэмы и стихи об этих кондукторах и проводниках, о смазчиках и сцепщиках, о ремонтниках и обходчиках путей, пусть увидят читатели их нелегкую жизнь! Правда, моя рукопись под названием «Гуманная педагогика» почему-то насторожила островную писательскую организацию (я прилетел в Хабаровск из Южно-Сахалинска), а Иван Белоусов, поэт-секретарь (темный костюм, твердая партийная закалка), даже спросил:
«Почему у вас, Пушкарёв, геройкарлик?»
«Из карликов вырастают великаны».
«И кто же поможет такому делу?»
«Литературная общественность».
«Ладно, езжай».
Конечно, поэт-секретарь лучше меня знал, что ждет на материке такого нетипичного героя, как мой карлик, но почему не попробовать? Пусть глянут на карлика авторитетные товарищи из Москвы и Хабаровска. В любом случае полезно. А рекомендуют рукопись
Ну, до этого еще далеко.
А Комсомольская площадь, вот она.
И вон там, за Амуром, снежные вершины хребта Хехцир.
Конечно, я уже бывал в Хабаровске, но только проездом-пролетом.
Никого не знал в Хабаровске, но в наше время один не останешься, не заскучаешь. Не успел устроиться в номере гостиницы, как появился Ролик Суржиковместный прозаик. Гостиница старая, в самом центре, номер узкий, высокий, а Роликдлинный, породистый, сероглазый. Красивые недобрые губы, усы щеточкой. Роликта еще штучка. Плащ светлый, модный, со стоячим воротничком, с поясом, с клапанами на карманах, Жан Габен обернется. И на семинар он представил не какую-то там, пусть и гуманную, педагогику, а повесть под названием «Бомба времени».
Из переписки с Роликом я знал, что пишет он о местных делах, но с пониманием, масштабно, и мечтает со временем перебраться в Ригу. Никто не спорит, в Хабаровске тоже часы идут, но здесь их заводят реже. Раз пять уже Ролик бывал в Риге и уезжал из города очарованный. Трудно ему без Домского собора, без уютных кафе, без чашки хорошего кофе. И свитер на Ролике однотонный, благородного европейского цвета, брюки заужены мастером. Не замахиваться же на «Бомбу времени» в мятом костюме из «Промтоваров».
«Я твою педагогику махом прочел».
Внимательно, даже изучающе осмотрел меня.
«Тебе, Левка, повезло. Обсуждают в последний день».
Я удивился: «Почему повезло, если в последний? В чем тут везение?»
«К концу семинара все устают, сил не остается на ругань».
Подумал и добавил: «Хунхуз тебя поддержит».
Подумал и добавил: «И Дед, наверно».
«Какой еще Дед?»
Он засмеялся и назвал известное имя.
«Знаю, знаю, кивнул я. Читал какую-то книжку. У букинистов купил».
И процитировал на память: «Осенний ясный день был похож на стих Овидия Назона. Так писали в начале века. Правда, Дед тогда и начинал писать. «В садах наливались полным пурпуром августа последние розы». Сейчас так не пишут. «Был тот полуденный час, когда приятно принять любовницу». Отдает парфюмом, тебе не кажется? Кстати, в книжке портрет был. Помню густые брови».
«Они и сейчас у него густые. Недобрые губы Ролика дрогнули. Дед тебе понравится. Чувствовалось в голосе Ролика что-то не совсем понятное, осторожное. К тому же к нам Чехов едет».
«Проездом на Сахалин?»
«Ты, Лева, свой островной юмор попридержи, хотя бы на время семинара. Понятно, что Дедэто авторитет и все такое прочее, но поддержку ищи у Чехова. Дед далек от наших тем, его не бомба времени интересует и не твоя гуманная педагогика, а церковный раскол семнадцатого века. Так что поддержку ищи у Чехова. И на Сенченко обрати внимание. У нее, у Ольги Юрьевны, колечко с камешком на пальце левой руки. Привыкла к тому, что на камешек никто внимания не обращает, а ты ее удиви, восхитись. От тебя не убудет. Ну и про Пуделя не забудь».
«Ольга Юрьевна на семинары ходит с собачкой?»
«Пудельэто куратор из крайкома».
«Отдел идеологии?»
«А в каком отделе сделаешь карьеру с такой фамилией? Суржиков сдержанно рассмеялся. Пудель как Пудель. Хороший рост, черный волос. Внимательный человек. За нами без присмотра никак. За нами глаз нужен, сам видишь, что в мире творится. Конечно, Ролик имел в виду пражские события. И с Людой Волковой не фамильярничай. У нее талия как у осы, зато зубыкак у Железного Человека. Такую целуешь, а сам никак не можешь забыть о ее зубах».
Вряд ли Суржиков целовал неизвестную мне Люду Волкову, но чувствовалось, что и в этом деле он не дурак. Староста семинара все-таки. Про семинариста Козлова, например, сразу сообщил: «По паспорту он просто Козлов, а вот по жизниХа Ё-пинь. Прозвище по делу. Тихий, самоуверенный».
«И вот еще что, увлекся Суржиков. Обрати внимание на Игоря Кочергина. Он из Уссурийска. Среди поэтов лучший, надо поддержать парня. Одна книжка у него уже есть, выйдет втораяпрямой путь в Союз писателей. Тонкие губы Суржикова ревниво дрогнули. Он тебе понравится, он упертый. «Я называю кошку кошкой», процитировал он. Понимаешь, о чем это? Но объяснять не стал. Достал всех своими поговорками. Только денег Игорю не давай. Он долги не возвращает и пить не умеет. «Вошли две дамы, обе девицы». Ничего святого, даже над Достоевским издевается. И Хахловнаходка. Хра фра бра. Он ни одну фразу не договаривает до конца, каждое слово будто надкусывает. Он из Благовещенска. И Пшонкин-Родин, тоже Коля, из Благовещенска. Впрочем, нет, из Благовещенска у нас, кажется, Коля Ниточкин. Этот утверждает, что знает целых шесть языков, правда, все онимертвые, не с кем Коле поговорить».
«А он бы поговорил?»
«Без проблем. Он любого задавит вопросами. На любом языке. И кстати, Коля больше всех радуется, что к нам Чехов едет. Он всех однофамильцев считает одним человеком, про элевацию любит поговорить. Не знаешь, что такое элевация? как-то слишком уж демонстративно удивился Ролик моему незнанию. Это высокий порог чувствительности гипоталамуса к гуморальным сигналам. Дошло? Ну вот. А подробности у Ниточкина. Ты его сразу узнаешь, по улыбке и прическе, глупость молодит. «Он даже хаживал один на паука». Хаживал не хаживал, а узнаешь. Так же как и Пшонкина-Родина. «Песнь о Роланде» знаешь, кто сочинил? неожиданно спросил Суржиков и сам ответил:Точно не Пшонкин-Родин!»
«Еще участвует в семинаре Нина Рожкова, продолжил он. Тоже в глаза бросается. Пастернака не читала, Тарковского не читала, Цветаеву читать не может. «Чтоб я тебя вымаливал у каждого плетня». Наткнись Нина на такую строку, слез не оберешься, глаза у нее на мокром месте. Говорит, что физиологически не может читать хороших поэтов, у нее сразу тоска на сердце. Дескать, почему она не так пишет. Всегда ходит в цветастых цыганских платьях, только у нее это не стиль, а обыкновенный сбой вкуса и отсутствие нужных средств. Ролик окончательно проникся ко мне доверием. Отдай Нину Одиссею, он ее не возьмет. Она своим плачем распугает всех его греческих придурковатых сирен».