Я до конца, на силу разомкнул Лидс сухие губы. В Москве останусь. Схожу на мячик и
Потом за «мясо» гонять будешь, печально улыбнулся Барбер. Или за «паровозов».
А ты? легонько подтолкнул его Лидс под рёбра. Ты где-то под Липецком хотел отскочить? Кто там в Липецке? «Металлург»?
Он самый усмехнулся Барбер. Свезло.
А кто у тебя там?
Тётка. Давно хотел съездить, да всё не было времени. Откуда ему взяться?
Ну, теперь наверстаешь А вы? небрежно пнул Лидс Бэкхема в расхлябанно расшнурованный спортивный ботинок. Парочка, блин Определились уже?
Давно, ответила Оля за парня. Мы у Донского сойдём.
Это где?
Тульская область, сухо пояснил Бэкхем. Тоже тётка. На протянул он Барберу туго запакованный тёмным целлофаном прямоугольный свёрток.
Это что? слегка удивлённо вопросил тот.
Мелочь На «такси и мороженое». Потом, когда сойдёшь, открой, чуть улыбнулся Бэкхем. И ты тоже возьми, небрежно, но беззлобно кинул на колени Лидсу такой же свёрток.
Тульскаяэто недалеко. Приезжайте, что ли Спасибо, кстатипомахивая довольно толстым, в два пальца брикетом, пролепетал Лидс. Пролепетал с каким-то, моментально ставшим нестерпимо горьким, осознанием того, что прямо сейчас, прямо в эту самую секунду безвозвратно распадается на куски единое и неделимое. То, что не может существовать врознь. То, что просто умрёт друг без друга.
Автобус ощутимо тряхнуло и раскалённый уголёк, попрощавшись с сигаретой, весело прыгнул прямо в полупустой стакан. Недовольно шикнул, прежде чем угаснуть, почернеть от негодования и пойти ко дну. Лидс чиркнул заботливо протянутой Барбером зажигалкой, глубоко затянулся, выпил полстакана залпом, вместе с угольком-утопленником. Только сейчас, на выдохе, почувствовал, что в воде, по какой-то шутовской нелепости разлитой в водочные бутылки, есть что-то кроме самой воды. Поперхнулся, занюхал замаранным рукавом, снова затянулся. Ещё налил, выпил, занюхал, закурил. Снова, потом ещё
А что это вы так скромно? как-то боязливо показалась над спинками сидений голова Спайка. Эта осторожность и явственные деликатные нотки в голосе, совершенно безобразно сочетались с внушительными габаритами молодого скаута. Лидс даже улыбнулся. У меня вискарь есть! Будете?
Ну, отчего же не будем? Будем! устало, но вполне дружелюбно согласился Барбер и чуть подвинулся.
Спайк же почти истерично замахал руками, всем видом показывая, что может и в проходе постоять. Весело выудил из безразмерного кармана бутылку «Джемесона», начислил всем, даже Оле, не обратив внимания на не совсем довольный взгляд Лидса. Возможно, усталость и тоскливость стёрли весь посыл на лице топ-боя славной, хоть и небольшой фирмы. Вряд ли это было неуважение со стороны Спайка. Скорее, простительная молодёжная непроницательность.
Ну, за мой первый выезд! задорно предложил Спайк.
Как первый? удивился Бэкхем. Ты же уже гонял!
Так, первый, как за основу Егор, Миш слегка растерялся скаут.
Верно-верно отмахнулся Барбер. Теперь Спайк с основой будет. Вырос из молодёжки. Гляди, какой лоб размашисто хлопнул по плечу скаута, да так, что тот ощутимо пошатнулся.
Ага скептически хмыкнул Бэкхем. Хотя, сейчас-то уже всё равно протянул он и тут же снова получил пинок в ботинок.
Отчего-то Лидсу совсем не хотелось, чтобы кто-то о чём-то знал. А потому, категорически настоял на том, чтобы просто испариться. Сказать лишь: «Надеюсь, ещё увидимся, братья» На всякий случай, чтобы не волновались попусту. И расплавится в жерле чужих городов и городишек
Спайк, с озорной задорностью, наливал. Потом выискал у кого-то внушительный кусок сыра и немного хлеба. Стало совсем вкусно и даже цивилизованно. Пол автобуса досыпало, другая половина распивала. Извечный дружок СпайкаВВП, для которого это тоже был первый выезд за основу, дрых, без задних ног. Ибо, сразу после того, как свалил с «задания», нажрался вусмерть и чудом продрал глаза, когда нужно было уже со всех ног бежать на сбор.
Об этом Спайк вещал с упоением и юморком. Про себя же рассказал, что последовал советукупил перцовки, навернул, без фанатизма, полбутылки и, для верности, попарил ноги с горчицей. А потому, чувствовал себя вовсе не болезно, был весел и бодр. И вообще, казался очень приятным парнем. Отчего его всерьёз не воспринимали раньшеЛидс решительно не понимал. Хотя, догадывался и сам себе усмехался.
Вероятно, они с Барбером так закольцевались на самих себе, да Шарике с Бэкхемом, как на условно более молодом поколении, что просто слепо и глупо отсекли всё вокруг. Словно осенило, влетело стальным скальпелем в сердце, распороло и зашило тугими нитками чёткое понимание: «Анархо» было больше, чем просто четверо и те, что существовали около. Околои есть «Анархо». Самое настоящее. Оно жило с ними, будет жить и без них.
Едва слышное радио прошептало нежностью популярной мелодии и грубоватый, и даже в чём-то дерзко-надрывный голос завопил: «Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой» Кто-то из «буддистов» или Златановских. Через какие-то секунды ему начал вторить уже знакомый голос, откуда-то из середины автобуса. Показалась поющая голова. «Анархо»! Пашка Эмо! Так его прозвали за дурацкую чёлку, которую он, впрочем, быстро состриг, но избавиться от не самого приятного прозвища это совсем не помогло. Прилипло, хрен отдерёшь!
С третьей строчки зазвучал ещё один знакомый голос. Его ни с каким другим не спутаешь. Противный, рычаще-булькающий, да, к тому же, чуть посвистывающийстрах и, возможно, смерть логопеда. Илья Мотоцикл«Анархо». Илюха и так был богатой солянкой всевозможных дефектов речи. А когда отправился в незапланированный полёт с мотоциклаприобрёл новые, взамен нескольких передних зубов.
На припев проснулся и ВВП. А ещё Саня Шуруповёрт, умудрившийся продырявить себе руку невинным инструментом. И Лёха Капуста, который впервые загремел в ментовку за кражу кочана обычной белой капусты, на котором вознамеривался нарисовать рот и глаза и расстрелять из пневматики. А ещё близнецы Виталик и Валера, которых Шарик при первом знакомстве охарактеризовал как: «Биба и Бобадва долбоёба». Так и осталось. ВалераБиба. ВиталяБоба. Все они«Анархо».
Автобус, полный сильных, дерзких, молодых и не очень, опытных и едва оперившихся, пробивающих золотой сезон или первый выезд, громогласно пел, мерно скользя «вдоль ночных дорог». Наверное, как раз там, где шла героиня девчачьей песни, полюбившаяся таким разным, но таким одинаковым мужчинам.
Взвыв последние ноты, автобус громко зааплодировал сам себе и, в ещё более благодушном настроении, продолжил наливать, выпивать, перешёптываться и покрикивать, шутить и беседовать на абсолютно «сложных щах». Лидс упал в кресло с широкой улыбкой на растрескавшихся губах и уже с благостностью уставился в окно. В сонном застекольном сумраке плывущих мимо полей вставали столь свежие, ещё не высушившие терпкую яркость акрила, картины. Но, от чего-то, совсем не страшившие, хоть и страшные.
Вот перед Барбером и Бэкхемом бесшумно открывается дверь в чужую квартиру. Вот осторожные пальцы укладывают табельный пистолет обратно в тумбу. Вот друзья недвузначно кивают, мол: «Пора». Вот исходящий мелкой дрожью пленник, не верящий счастью освобождения от пут неподкупного скотча, что-то клятвенно бубнит. Вот рукарука Лидса, выталкивает мужчину в хищно распахнутую темноту. Вот белое, пробитое рыжей крупой лицо утопает в ней. А Лидс стоит и с детским кровожадным любопытством, почти перевалившись через балконные перила, наблюдает, как тело стремится вниз. Всё ниже, ниже, ниже
Отчего-то вообразилось, как это видел рыжий. Лицо Лидса всё мельче, неразличимей. Сначала в плохо уловимых чертах, потом вовсе сливается в овальной минималистичности. А потом темнота. Везде и повсюду. Вечная и неизмеримая во всех направлениях. Словно сама вселенная, ещё до появления птиц и гадов, животных и рыб, травы и воды, тверди земной и неба Первобытная. Чистая в своей идеальной непорочности. Ещё до тех самых: «Да будет свет»
Без света нет греха. Ведь если света нети быть ничего не может, ибо, сначала появился свет. Но, он ещё не появился. Или уже А, значит, первородное ничто поглотит праведников и грешников, мучеников и мучителей, слабого и сильного, правого и виноватого. Всех одинаково. Уровняет в своей невообразимой и неведанной идеальности. Приравняет к ней. А всё, что ещё не стало её частью, это лишь то, что доживает свой век под мимолётностью света. И отчего-то, в этот самый миг, когда в ушах ещё стоял многоголосый вой последних нот попсовой, но такой стадионной песни, нестерпимо хотелось, чтобы век «Анархо» был неприлично и даже бесстыдно долгим. И не просто был, а ослепительно и глумливо сиял в этой, кажущейся вечной, мимолётности.