От души, брат буркнул Барбер.
Получилось не очень вежливо. Спустя секунду сам себя обругал последними словами. Слишком отвык от нежности. От нежности к себе. От нежности к кому-то. От хоть чего-то, что мягче крепости собственных или же чужих кулаков. Всё слишком резко, слишком порывисто, слишком бедно на детали
Угощайся, неслышным призраком подкрался бармен, поставил небольшую кружечку перед гостем.
Спасибо, брат, Барбер попытался как можно мягче поблагодарить и как можно доброжелательней улыбнуться.
Молодой человек в ответ оттопырил большой палец, а потому показалось, что получилось. Получилось притвориться человеком. Именно притвориться. Ведь, по всем канонам, человек, потерявший одного из лучших друзей, наверняка должен переживать, возможно, даже убиваться горем. А под кожейничего Ни завывающей тоски. Ни посасывающего грудину изнутри уныния. Ни бегущего по спине холодными ножками страха, от того, что кого-то в твоей жизни не стало и теперь мир останется таким навсегда. Чуть более бессмысленным
Ничего не было. Лишь где-то по околице звенящей пустоты скользила призрачным паровозиком последовательность действий. Вагончик за вагончиком, вагончик за вагончиком. А потом снова пустота, которую со временем сотрясёт перестук колёс нового поезда. Каким он будет и когда тронется с месталишь всемогущей судьбе известно. Пока есть лишь то, что есть. Несколько облезлых и чумазых вагонов и пустота гнетущей, но отчего-то вовсе не пугающей неизвестности.
Давно ждёшь? басовито раздалось с задворков задумчивости. Чего на сухую сидишь? Будда без излишних приветственных реверансов, хлопнул Барбера по плечу, гулко опустился на свободный стул. Дружище! окликнул он заметно оживившегося бармена. «Беленькой» половинку сообрази! Да загрызть чего-нибудь разносольного.
Я не буду, попытался остановить его Барбер. За рулём. Уже и так пива лизнул.
А я тебе и не предлагаю, покривил губами Будда. Дружище! снова позвал мгновенно погрузившегося в свои алкогольно-закусочные хлопоты бармена. «Беленькой»триста!
Парень за стойкой сомкнул пальцы кольцом, мол, «всё о'кей» и снова утопил взгляд куда-то вниз.
Как сам? выждав некоторую паузу, чуть поёрзав на стуле, вновь забасил Будда.
Он тут сидел вместо ответа, не поднимая глаз с дышащего ароматным парком кофе, выдавил Барбер. Смотрел игру, пока мы на трибунах развлекались. Потом почему-то сорвался. И оказался он на секунду запнулся, сглотнул предательскую сухость. И оказался, где оказался.
Да, беда длинно выдохнул Будда. Отличный парень был. Надёжный, бойкий
Добрый, перебил Барбер, честный. Знаешь, иногда мне даже казалось, что он какой-то приблажный. Как большой ребёнок. Мы даже с Лидсом шутили: «Шарикон и есть шарик». Типа, в голове пусто. А потом, как-то незаметно для себя самих, понялив этой простоте и есть мудрость. Всё, что сложноложно. Или запутано намеренно, чтобы с толку сбить. В простоте правда. И он эту правду видел и нам показать старался. Иногда ломаешь голову над чем-нибудь, а он тебе какую-нибудь прописную истину в лицо швырнёт и начинаешь думать: «А, может, и правдавсё проще, чем кажется?»
Ну, и как, проще?
Для меня теперьда.
Уверен?
Не томи, а скривился Барбер, устало откинувшись на спинку.
Ну, смотри, недовольно покачал головой Будда и неохотно полез за пазуху. Делов не натвори.
Сами с усами, хмыкнул Барбер, принимая чёрный целлофановый свёрток и безстеснительно разворачивая.
Не под боевые! с серьёзным видом кивнул Будда на тёмный металл пистолета, вальяжно растянувшегося на широкой ладони собеседника. Перегородка не выпилена и выпиливать не вздумай! Это на время, а не подарок!
Да понял я, понял, пробубнил Барбер с любопытством осматривая почти настоящее оружие. Как реальный ПМ
Это и есть реальный. Только под газ. Первые два патронахолостые. Хлопнуть можешь, для острастки. Остальныегазовые. Метров до пяти-семивыхлоп есть. А дальшепустоцветная хрень. Лучше в воздух пальнуть. Так хоть никто не поймёт, что у тебя хлопушка вместо волыны.
Ясно, уверено кивнул Барбер, пряча пистолет во внутренний карман.
Зачем нуженне скажешь, конечно же?
Меньше знаешьлучше спишь.
Я и так нормально сплю, огрызнулся Будда, одновременно кивнув бармену, услужливо выставившему на стол графинчик с водкой, рюмочку и небольшую тарелку с разносолом. Спасибо, дорогой! улыбнулся он местному виночерпию и, проводив его взглядом до стойки, с настойчивой серьёзностью уставился на Барбера. Это из-за Шарика, да?
Ну, допустим, не стал отнекиваться Барбер.
Знаешь, кто его?
Возможно.
Серьёзно надумал? По-мокрому?
Игорь, не задавай тупых вопросов! Ты лучше скажис выездом всё в силе, «кузбас» будет?
Будет. Клуб частично оплачивает. Даже сухпай даёт.
Водка?
И консервы!
Не пропадём, натужно улыбнулся Барбер. Этим выездом Златан рулит?
Да. От него больше всего народу. В целом организация на нём, среди наших. Ну, и на клубном официальном «петухе».
Нам нужен один кубрик. Поговори с ним, пусть подержит.
Четыре места? Да, не вопрос. Я думаю, проблем не будет. А, что не сам?
Я сейчас на засвеченные номера стараюсь не звонить. Симка совсем чистая. Не хочу палить.
Всё серьёзно?
Более чем.
Ясно, понимающе покивал Будда. Ну, тогда ни пуха Сам знаешьесли что
На тебя всегда можно рассчитывать, деланно смешливо продолжил за него Барбер. Места пробей, не забудь
* * *
Если время непременно оставляет свой отпечаток на людских лицах, то оно, определённо, где-то, еле слышно, пробегает на воздушных носочках, а где-то глумливо топчется свинцовостью потасканных грязных ботинок. Или это вовсе не время, а обычное человеческое горе. Такое понятное, когда личное. Столь непостижимое другим в своей остроте. А когда какое-то иное
Лидс вкрадчиво всматривался в эти отпечатки на материнском лице и не мог поверить, что ту, пусть и немолодую, но цветущую в своём скромном счастье женщину с этой потучневшей старухой разделяют не десяток лет, а ничтожные четыре месяца. Некогда аккуратно уложенные волосы свисали спутавшимися прядями. Аскетичная аккуратность домашнего маникюра сменилась неровно обрезанными, местами, надколотыми ногтями. Чистая отутюженность домашних платьев превратилась в обвислость заляпанного жиром халата. И свет не горит
Раньше, как только свободное солнце пряталось за тучи или сонно потягиваясь начинало клониться за горизонт, всегда загоралось своё комнатное, в полупрозрачной клетке неполного абажура с васильковой росписью на пузатых боках. Теперь же, лёгкий дневной зимний сумрак беспрепятственно расползался по комнатам, и никому не было до него никакого дела.
Привет, вместе с набухшим комком насилу выдавил Лидс.
Привет, тихо отзывалась мать, едва ли на долю секунды отведя взгляд от серой пустоты окна.
Я присяду? кивнул сын на пустеющий стул, по другую сторону стола. Мать со своей стороны бесцветно пожала плечами. Знаешь, Вову убили вырвалось как-то само собой, хотя хотелось говорить совершенно о другом. Даже не говорить, а, скорее, молчать. Просто сидеть и вместе молчать, а потом легонько коснуться припухшей руки, мимоходом пройтись по тёплой ладони, дать пальцам сомкнуться. Но вместо этого, лишь слова о чужом горе
Это лобастого вашего? Лысого? всё так же пресно лилась материнская речь.
Да.
За что?
Не знаю. Наверное, ни за что.
Так не бывает.
Думаю, бывает, Лидс посмел робко дотронуться до материнской ладони, но тут же одёрнул пальцы. Женский взгляд с явным трудом переполз куда-то в область сыновних рук и остановился там штилем потерявшей оттенки безмятежности. Мне нужно уехать. Возможно, надолго. Оля со мной поедет.
Ты за моим разрешением пришёл? Лидсу показалось, что женщина на какое-то мгновение улыбнулась.
Нет. Просто сказать. Я бы позвал с собой, но я понимаю, что это бессмысленно.
Женщина лишь сухо пожала плечами, тихо прихлебнула давно остывший кофе, вяло провела пальцами по чуть запотевшему окну. На стекле остались три неровные полоски, словно глумливая аллегория на невозвратное прошлое.