Ты походил, говорил с ней? спросил штурман.
Нет, не походил и не говорил, ответил Анатолий Иванович, нельзя, нельзя, Ильич, понимаешь? У нее муж и дочка, они вместе летят.
Почему ты думаешь, что это муж и дочка? Может просто соседи? сказал бортинженер.
Я не думаю, я знаю. Просто знаю, и все. Это она, моя не встреченная судьба.
Да, детское живет в нас до седых волос, пробурчал бортинженер, или на старости в маразм впадаешь.
У тебя сын, у нее дочь, сказал штурман. А может именно в этом судьба? И встретил ты ее тогда, когда нужно?
Ну, подойди к ней, поговори, сказал бортинженер, может штурман и прав, черт его знает?!
Бывает, что какое-то событие, случайный взгляд или запах вдруг вызовут из глубин памяти давно забытые мгновения, и образы прошлого вновь всплывут в мельчайших подробностях, казалось бы, давно утраченных, затерянных, затертых новыми впечатлениями. Анатолий Иванович снова увидел то далекое весеннее утро, когда цвела акация, и солнечный свет пробивался сквозь зеленую листву, пятнами ложась на красный борт трамвая, и даже номер вагона видел он, как тогда, много лет назад. Девушка с короткой стрижкой, с большими, как у испуганного зверька, глазами смотрела на него сквозь вагонное стекло, рот ее был чуть приоткрыт, будто хотела что-то сказать, она смотрела так, как смотрят люди на случайно встреченного близкого человека в чужом, далеком краю, встретить которого здесь, сейчас никак не рассчитывали.
Удивленно приподнятые брови, маленькая родинка на левой щеке, прядь волос, спадающая на лоб все это было знакомо и близко до боли, будто они уже прежде встречались, но он никак не мог припомнить, где и когда. Он хотел вскочить в трамвай, но ноги не двигались, руки онемели двери закрылись, вагон тронулся и, покачиваясь на рельсах, ушел, растворяясь, исчезая в зеленой листве; а он еще долго смотрел вдаль, не в силах двинуться с места.
Командир! Удаление двести, снижаться пора, сообщил штурман.
Вася, запроси погоду в Одессе, сказал Анатолий Иванович.
Командир, Одесса минимум погоды дает, доложил второй пилот.
Будем садиться, ответил Анатолий Иванович. Запроси снижение с эшелона.
Призраки былых лет, неясные тени прошлого, знаки несбывшейся судьбы, всплывшие из глубины подсознания, растаяли в напряженной работе по подготовке к снижению и посадке в сложных метеорологических условиях. Там, за спиной, в двух салонах самолета, было двести человек, двести судеб и судеб тех, кто встречает их в аэропорту. И главное, чтобы те, кто встречает, встретили их, живых, здоровых и невредимых.
Одесса разрешает посадку
Памяти всех, погибших 17 марта 1979 года, при катастрофе Ту-104, 42444, рейса Москва Одесса
Мелкий холодный дождь. Сырость. Ветер несет с Балтики рваные клочья тумана. Холод проникает за воротник, под одежду, под кожу. Погода обычная для Питера. Все бы ничего, да видимость ноль. Аэропорт «Пулково» закрыт для взлета и посадки. Мы должны были вылететь еще в 11.50, днем, а уже ночь, около двенадцати. Долго еще ждать? Черт его знает!
Я снова вошел в здание аэропорта и поднялся в комнату отдыха экипажей. Весь экипаж в сборе. Молодой парень, второй пилот Ваня Козлов вопросительно посмотрел на меня. Первый раз с ним лечу, его назначили мне в экипаж перед самым вылетом, в Одессе, когда выяснилось, что мой второй вчера перегрелся на пляже и лететь не сможет.
Ваня раньше летал на Ан-2 вторым, на Ту-104 налетал всего 25 часов.
Штурман, Иван Степанович, не молодой, грузный, лысеющий мужик, начинавший еще на Ли-2, читает книгу. Ему не привыкать к нелетной погоде, летал на севере, в полярной авиации, а на старость лет, ближе к пенсии, перебрался в Одессу, потянуло в теплые края.
Бортмеханик Сева, круглолицый, тридцатилетний, чернявый красавец с черными усами на загорелом лице, типичный одессит, франт с Молдованки, времен двадцатых годов, сосредоточено полирует ногти.
Ну что, командир? спросил он, оторвавшись от своего, безусловно важного, дела. Скоро полетим?
А вот, сходи в метеослужбу и уточни прогноз, что они там по поводу погоды думают? ответил я.
А смысл? сказал Сева. Пусть лучше молодой сбегает.
И он снова принялся за свое важное занятие.
Я сбегаю, я сейчас, сказал Ваня и направился к двери.
Во-во, иди-иди, сказал Сева, а то все равно дурью маешься, а лучше веник возьми, и на крышу, туман разгонять.
Ваня ушел, но вскоре вернулся, радостно сообщая:
Видимость улучшается, туман рассеивается. Скоро ростовский рейс отправлять будут.
А Одесса? спросил я.
Одесса пока не принимает.
Что Ваня? Туман веником разогнал? Мо-ло-дец! съязвил бортмеханик.
Да что ты к парню пристал? сказал я. Сам дурью маешься. Ей богу, как баба, ногти он полирует!
«Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» Пушкин сказал. А я гитарист, между прочим, ногти мой рабочий инструмент.
Ты бортмеханик, в первую очередь, между прочим. И отстань от пацана со своими дурацкими шуточками! пробурчал я.
И не пацан он вовсе, а пилот! Ас! Гроза вредителей полей и тараканов! Расскажи, Ваня, как ты там на своем «кукурузнике» поля кропил, а? Э-э-э-х! потянулся Сева, расправляя плечи, и запел:
С одесского кичмана
Сбежали два уркана.
Приходите ко мне после полета, я вам такой репертуар выдам! Забацаю весь одесский блатняк!
Да слышали мы твой репертуар, балаболка! ответил штурман. Лучше бы чего-нибудь толковое разучил.
Толковое на эстраде поют, а то, что я исполняю, вы нигде не услышите, ответил Сева.
Ладно, сказал я, пойду пройдусь, кофе выпью.
Я вышел в кафе, все столики были заняты, и лишь у одного, где сидели мужчина и женщина и о чем-то спорили, оказалось свободное место. Я взял чашку кофе и булочку, и подошел к их столику.
Не возражаете, если присяду?
Садитесь, садитесь, тут не занято, скороговоркой ответила женщина и тут же вернулась к своему спору с мужчиной.
Я говорила, я говорила, выговаривала он мужчине, надо было ехать поездом! А ты: «самолет, самолет». Ну и где, где твой самолет? Сколько мы уже здесь сидим, и сколько еще сидеть будем? Скажи, ты ведь самый умный!
Ну, Сонечка, ну кто мог знать? оправдывался он. Видишь, погода.
В Ленинграде всегда такая погода, ты знаешь, и все равно взял билет на самолет. Хоть бы раз меня послушал! Нет, всегда делаешь все по-своему. И что из этого получается? Чемоданы сдал в багаж, а я говорила не надо сдавать! Сдашь, когда посадку объявят. И где, где теперь наши чемоданы? Мы улетим в Одессу, а чемоданы в Ростов? Да? Этого ты хочешь? Бывают такие случаи, сам мне рассказывал.
Ну, Сонечка, ну угомонись, отвечал он, ты же знаешь, авиация начинается там, где кончается порядок.
Он взглянул на меня и осекся:
Ой, извините.
Ничего, ничего, ответил я, дожевывая булочку, я привык.
Товарищ летчик, обратилась ко мне Соня, с Левочкой в прошлом году был такой случай в Москве, это уму непостижимо! Расскажи, Лева, товарищу летчику, расскажи.
Да, Соня, ну неудобно, ответил он.
Нет, ты все-таки расскажи, пусть товарищ летчик знает, какие у них в авиации порядки! Расскажи!
В прошлом году я из Москвы в Одессу летел, из Внуково, начал Лева свой рассказ. Погоды не было, рейс на три часа задержали, нас два раза в самолет сажали и высаживали, наконец, когда уже таки собрались лететь, и трап уже убрали, и моторы завели, сосед по креслу спрашивает меня: «И когда же мы теперь в Минводах будем?». А я ему: «Не знаю, когда Вы будете в Минводах, я лично в Одессу лечу». Он к стюардессе, билет показывает, и таки да, самолет на Минводы уже улетел!
Вот видите, видите, товарищ летчик, возмущалась Сонечка, какие у Вас в «Аэрофлоте» порядки, человек улетел в Одессу, а его чемодан в Минводы.
Бортпроводница виновата, ответил я, не внимательно билеты проверяла. Да и пассажир должен смотреть, над стойкой регистрации номер написан. Но если уж такая ошибка вышла, то пассажира первым же рейсом отправят из Одессы в Минводы.