Далиримпл вздрогнул.
Но после этого, по его словам, вы, похоже, приняли для себя решение молчать и не сдаваться. А это именно то, что мне импонирует в молодых людях! Именно так и можно победить. Только не думайте, что я вас не понимаю. Я прекрасно знаю, насколько вам было труднее, чем другим, после всех этих потоков идиотской лести, которые обрушили на вас разные старухи. Я представляю, какая внутренняя борьба
Лицо Далиримпла так и пылало. Он чувствовал себя молодым и странно окрыленным.
Далиримпл, у вас есть мозги и есть стержень а мне именно это и нужно. Я приглашаю вас в сенат штата.
Куда?!
В сенат штата. Нам нужен молодой человек с мозгами, но при этом целеустремленный и неленивый. И полагаю, что сенатом штата дело не закончится. Мы ведем суровую борьбу, Далиримпл. Мы должны продвигать в политику молодежь а то старая кровь уже застоялась в партии за долгие годы.
Далиримпл облизал губы:
Вы выдвинете меня в сенат штата?
Я продвину вас в сенат штата.
Тут на лице мистера Фрейзера почти что утвердилась улыбка, а Далиримпл, впавший от счастья во фривольность, начал было мысленно ее подталкивать, но улыбка застыла, замкнулась и соскользнула. Линия, прямая, как гвоздь, отделяла дверь амбара от челюсти. Далиримпл с усилием вспомнил, что это рот; к нему и обратился.
Но я прошлогодний снег, сказал он. Известность моя в прошлом. Я всем надоел.
Это всего лишь дело техники, отозвался мистер Фрейзер. Линотип прекрасно возрождает репутации. Подождите, вот увидите «Геральд» в начале следующей недели если, конечно, вы примете наше предложение, если голос его слегка посуровел, у вас не слишком много всяких личных фантазий на предмет того, как лучше делать дело.
Нет, ответил Далиримпл, искренне глядя ему в глаза. Поначалу вам придется постоянно давать мне советы.
Вот и прекрасно. Тогда ваша репутация мой вопрос. Ваше дело не сигать через первый попавшийся забор.
Далиримпл вздрогнул, услышав фразу, которую так часто обдумывал в последнее время. Тут внезапно раздался звонок в дверь.
А это Мейси, оповестил Фрейзер, вставая. Пойду впущу его. Прислуга уже спит.
Далиримпл остался один, будто в забытьи. Перед ним внезапно распахнулся новый мир сенат штата, сенат США, выходит, жизнь все-таки именно так и устроена: обходные пути, здравый смысл вот главное правило. И больше никаких глупых рисков, если только совсем не припрет, но главное быть твердым и пусть упреки и угрызения совести не мешают спать по ночам пусть жизнь его станет мечом отваги и никакой расплаты и все это чушь чушь.
Он вскочил на ноги, стиснув ладони с почти полным триумфом.
Ну, Брайан, сказал мистер Мейси, выходя из-за дверной портьеры.
Два старика улыбнулись ему своими полуулыбками.
Ну, Брайан, повторил мистер Мейси.
Далиримпл тоже улыбнулся:
Добрый вечер, мистер Мейси.
Он подумал а может, некая существующая между ними телепатия помогла тому наконец оценить некое незримое понимание
Мистер Мейси протянул ему руку:
Я рад, что мы будем партнерами в этом предприятии я давно уже к тебе приглядываюсь особенно в последнее время. Очень рад, что мы оказались по одну сторону забора.
Хочу поблагодарить вас, сэр, напрямик произнес Далиримпл.
Он почувствовал, что на исподе глаз скапливается какая-то непонятная влага.
Догонялки(Перевод А. Глебовской)
I
В 1918 году, за несколько дней до Перемирия, Кэролайн Мартин из Дерби в штате Виргиния сбежала от тетки с ничем не примечательным лейтенантом из Огайо. Они обвенчались в некоем городке за границей штата Мэриленд и жили там, пока Джордж Коркоран не был уволен в запас, а потом отправились к нему на родину, на север.
То был отчаянный, безрассудный брак. Когда Кэролайн исчезла из теткиного дома вместе с Коркораном, человек, который до этого разбил ей сердце, понял, что заодно разбил и свое; он бросился к телефону, но ее уже не было, и все, что ему оставалось в эту ночь, это лежать без сна и представлять себе, как Кэролайн ждет его во дворе перед домом, впитывая стекающую на нее красоту магнолий и всего вечереющего мира, вспоминать, как он подходит к ней в парадной форме, начищенных сапогах и с безграничным эгоизмом в сердце, который от стыда обернулся жестокостью. На следующий день после этого он узнал, что она сбежала с Коркораном, что он потерял ее, как того и заслуживал.
Горе захлестнуло Сидни Лахая, а более всего ему были омерзительны мелочные причины собственного поступка, неспособность отказаться от других вариантов будущего: долгое кругосветное путешествие или холостяцкая квартирка в Нью-Йорке с четырьмя однокашниками по Гарварду; а возможно, то был страх потерять свободу, попасть в кабалу. Ведь в путешествие они могли бы поехать и вместе. Холостяцкая квартирка она за одну ночь распалась на голые холодные фрагменты. Потерять свободу? Так ведь он этого и хотел оказаться ближе к ее свежести, навеки утратить свободу в ее юных руках.
Он всегда был эгоистом, выращенным в любви к себе самовлюбленной матерью; в тот день он впервые познал страдание. При этом он, как и его компактное, мускулистое, красивое тело, обладал удивительной цельностью, и реакции его никогда не были тривиальными. Он отродясь не отрекался от своих поступков, а сейчас вдруг понял, что поступил глупо и бессердечно. Он повсюду носил с собой свое горе, и оно в конце концов сделало его лучше. А внутри осталась непереваренной, не встроенной в его цельность память об этой девушке.
А тем временем Кэролайн Коркоран, бывшая первая красавица маленького городка в Виргинии, расплачивалась в полутрущобе Дейтона, штат Огайо, за роскошь пойти на поводу у собственного отчаяния.
II
Она провела в Дейтоне три года, и положение ее сделалось невыносимым. Выросла она в районе, где все были довольно бедны, где разве что одно-два платья из пятидесяти, надетых на танцы, стоили больше тридцати долларов, поэтому денежная скудость сама по себе не особенно ее мучила. Дело было в другом. Она оказалась в мире, где к безысходной бедности добавлялись грубость и пошлость, с которыми ей доселе сталкиваться не приходилось. Именно в этом смысле Джордж Коркоран ее и обманул. К моменту их знакомства он где-то обзавелся тонким налетом хорошего воспитания и в те времена не говорил и не делал ничего такого, что подготовило бы ее к встрече с его матерью, в чью двухкомнатную квартирку он привел молодую жену. Кэролайн с ужасом осознала, что шагнула сразу на несколько этажей вниз. У этих людей не было решительно никакого общественного положения; Джордж ни с кем не водил знакомств; она в полном смысле слова оказалась одна в незнакомом городе. Миссис Коркоран сразу невзлюбила Кэролайн невзлюбила ее хорошие манеры, ее южные замашки, груз новых забот, вызванных ее появлением. Гонору-то много, а в семью ничего не принесла, вот разве что, в должный срок, ребенка. Джордж тем временем нашел работу, они перебрались в квартиру попросторнее, однако свекровь переехала с ними, поскольку считала сына своей собственностью, и для Кэролайн потянулись невообразимо тоскливые месяцы. Поначалу стыд и безденежье мешали ей вернуться домой, однако в конце года тетка прислала ей немного денег на поездку, и она вместе с маленьким сыном провела месяц в Дерби; там она гордо умалчивала о своих невзгодах, однако часть правды все же всплыла в разговорах с друзьями. Кто-то из друзей преуспел больше, кто-то меньше, но так низко, как она, не пал ни один.
Прошло три года, сын ее стал посамостоятельнее, и когда последние следы приязни к Джорджу истерлись, его очаровательные манеры полностью заслонились его же недостатками, а при этом ее невостребованная красота все еще терзала ее из глубины зеркала, она поняла, что близится разрыв. Никаких конкретных надежд на счастье у нее не было она уже смирилась с мыслью о том, что погубила свою жизнь, способность мечтать покинула ее в тот ноябрьский вечер три года назад, однако и нынешнее существование было невыносимым. Предвестником разрыва стал голос в телефонной трубке голос, который был памятен лишь тем, что давным-давно нанес ей смертельное оскорбление.