Я вопросительно посмотрел на Сироту: "Это у вас так принято на тюрьме - зайти в хату к незнакомым людям и, не называя имени, сохраняя анонимность и полное инкогнито, выставить сидящих в ней людей на пайку, пусть дохнут с голоду?".
Вслух я этого не произнес, но Сирота верно понял мой взгляд.
Когда люди сидят в одной хате несколько суток, многие вещи становится не обязательно произносить - они понятны по взгляду, по движению.
Тогда я посмотрел на него по-другому: "Это что же получается? Этот скот ведёт себя по Понятиям, раз ты, Смотрящий, ничего ему не можешь сказать? Выходит, по Понятиям, можно вот так свободно завалить в хату и всех безнаказанно обожрать?".
В армии я не сталкивался ни с чем подобным и сейчас не знал как себя правильно вести. Понимал, что новенький нам нагрубил, но Сирота поставил меня в курс, что "на тюрьме кулак не гуляет", следовательно, бить его нельзя. Ничего другого я не видел - хотелось, не смотря на слабость, врезать ему разок промеж рогов, чтобы в чувство пришел, а потом немного добавить ума ногами. Если бы у меня были силы, я бы ни на какого Сироту смотреть не стал, а если бы полез заступаться, положил бы рядом и Сироту, но сил у меня не было никаких и потому я смотрел и ждал, как поведет себя Сирота.
- Щас бы чифирнуть ещё, - высказал нам своё пожелание новенький, глядя на две пачки чая и продолжая сыто отрыгивать.
Сирота взорвался.
Это не был буйный, добротного армейского образца взрыв, когда выделяются пятнадцать килотонн дури в тротиловом эквиваленте и подорванный боец идёт в отмашку против десяти человек.
Это не был истошный дворовый взрыв, с разрыванием рубахи на груди и вызовом: "Ну, кто тут на меня?!".
Это не был визгливый, скандальный взрыв возмущения "вас здесь не стояло!", обычный для советских очередей.
Это был тюремный, продуманный и дозируемый, управляемый, вкрадчивый, ласково-вежливый и подчеркнуто сдержанный взрыв, каким людей слабых загоняют под шконку, а тех, кто покрепче - в петлю. Этим взрывом, без шума, не повышая голоса, лишь негативной энергией огромной силы, накопленной годами чёрной неволи, обволакивают и парализуют, отбирая инициативу и подчиняя своей воле.
Сирота не шелохнулся, но я поразился перемене, в нём произошедшей:
Тело его напряглось и потеряло подвижность, будто отлитое из тяжелого чёрного чугуна. Движения лица застыли, ни жалости, ни сострадания, ни жажды крови, ничего человеческого, страстного не было в его лице, только потусторонняя отрешенность. Глаза сделались стылыми и стоялыми, как два омута в ноябре. Холодом тянуло от них, могильным холодом. Будто не в глаза ему смотришь, а стоишь на краю собственной могилы и остается последних полшага до того как твой гроб опустят в землю и по его алой крышке ударят комья земли.
Меня передёрнуло ознобом.
Когда с вами вступают в разговор при таких обстоятельствах, не ждите для себя ничего хорошего от его окончания. Хорошего не будет. Единственный для вас выход - мгновенно, подло, неожиданно для взявшего вас в оборот собеседника, выкидывать руку снизу вверх и что есть сил вогнать нож по рукоятку в горло или солнечное сплетение. Бейте насмерть - пока Сирота жив, он вас в живых не оставит.
Не бейте слабо! По рукоятку!
Для Человека это очевидно, для барана - спорно.
Спорно, потому, что страшно. Мало кто на это решится.
Страшно убивать теплокровного, но еще страшнее за свою шкурку - "как бы чего не вышло" - бараний ход мыслей и баранье понимание жизни. Адекватного ситуации понимания того, что "уже вышло и уже случилось, через пять минут тебя опустят или загонят в петлю" - нет напрочь, потому что это страшное понимание, баран боится это понимать, отбрыкивается от понимания, хватается за спасительное "а может как-нибудь обойдется?" - и летит в бездну.
Не путайте уголовников с теплокровными: у людей по венам течет кровь. У лучших из уголовников, у того же Сироты - трупный яд. У худших - тухлая моча, временами ударяющая им в голову.
- Ты, слышь, штоль? - Сирота негромко окликнул новенького, - Как тя там зовут?
- Юрок.
- А представляться не надо, штоль, когда в хату к людям заезжаешь?
Юрок еще не понял куда клонится разговор и думал о чифире на сытый желудок, чтобы как положено скоту, пережечь только что съеденное сало в говно и высрать
- Ты не сидел, штоль? В первый раз, штоль, заехал?
- Сидел, - прогундосил Юрок.
- Где ты сидел?
- На Семнашке.
- На Семнадцатой зоне?
- Угу.
- И кем ты там жил?
Юрок не понял вопроса или сделал вид, что не понял.
- Ты по жизни-то кто?
Этот вопрос также оказался труден для понимания. Юрок его не понял:
- Чё?
- Баул через плечо. Масти какой? Кем по зоне жил?
Юрок подумал и соврал:
- Мужиком.
Даже я понял, что соврал - в его голосе не было уверенности в собственной половой принадлежности.
- "Мужик - в жопу вжик", - определил Юрка Сирота, - Кто у вас там Смотрящий по Семнашке?
Таких сложных слов Юрок вообще не знал - "Смотрящий":
- Чё?
- За Ходом кто у вас смотрит?
- Как это?
- Ну, всё понятно с тобой, - резюмировал Сирота блиц-опрос, - С тобой всё ясно, с какого поезда ты пассажир.
Тут же для Юрка нашлись и масть, и стойло.
- Короче, - всё также могильно глядя на Юрка, заключил Сирота, - Я не знаю как там у вас на Семнашке... Может, там все такие как ты... А к нам в хату ты заехал чёртом, повел себя как черт и жить будешь чёртом. Тебе ясно?
Слово чёрт было очевидно хорошо знакомо Юрку:
- Ага, - подтвердил он.
- С общего не хаваешь, спишь под шконкой, порядок в камере - за тобой. Лады?
- Ага, - Юрку было неуютно и страшно стоять под нехорошим взглядом Сироты и он поспешил согласиться на определенную для него Человеком масть - чёрт.
Готов на что хотите спорить, что и по зоне он жил чёртом.
Потому и согласился, что такая жизнь - его. Знакома, привычна, понятна, и - устраивает на все сто.
Хотите узнать как попадают в черти?
Когда Система дотянется до вас и вас закроют в камеру, начните с того, что не здороваясь с людьми и не называя своего имени, вообще не оборачиваясь ни на кого и не тратя времени на беседы, без лишних разговоров притопчите чужой продуктовый общак и по окончании трапезы потребуйте заварить вам чифиру.
Всё остальное Люди решат за вас.
- Чёрт, знай свое место - Сирота произнес заклинание и Юрок, скинув свой матрас под его шконку, ногами запихал его туда и, встав на четвереньки, полез устраиваться на новом месте.
- Покурить бы? - неуверенно вякнул он оттуда.
- Ты жизни не знаешь? - напомнил ему Сирота, - Курить тебе по масти не положено. Ты можешь только докуривать. Вон, Андрюха будет курить, кинет тебе бычок. Кинь ему бычок, Андрей.
Юрок осознал, наконец, что мир жесток и что в этой хате он уже накурился - заткнулся под шконкой Сироты, притязаний к нашим табачным изделиям не выдвигал, о чифире мечтал молча и нас от беседы не отвлекал, только ворочался поминутно с боку на бок будто лежал на стекловате.
"Как много у армии и у тюрьмы общего!" - изумился я - "Ту же самую ситуацию я наблюдал неполных два года назад на полковой губе, куда я угорел в день своего приезда в полк из Союза. Мой маленький и злобный узкоглазый брат Аскер точно по таким же нотам зачмырил младшего сержанта Манаенкова. Манаенков начал с того, что нассал в свой сапог в камере губы, а закончил тем, что убежал в банду, был обменян на десять духов и его, как буратину, распилили по частям на зоне. Значит, тот Манаенков не случайно в банду рванул - он еще до армии, с гражданки был "по жизни чёртом". Армия тут ни при чем - не Армия сделала его таким".
- Сирота, - позвал я, - а ты сам-то по жизни кто?
Сирота неторопливо повернулся на своем матрасе в мою сторону. В его взгляде сейчас не было той стылости, какую я видел совсем недавно.
- Ты вообще-то вправе такой вопрос Человеку задавать, а? Сам-то как считаешь?
- Ачотакова?
- "Такова", - Сирота сделал ударение на втором слоге, передразнивая меня, - то, что не всякий и не к каждому вправе с вопросами подходить. Понял?
- Нет.
Я в самом деле не понял, не придуривался. Поэтому переспросил.
- Я не понимаю что такое "по жизни", вот и спрашиваю: "кто ты по жизни"?
- "Спрашивать" могут только Люди. Тебе еще рановато "спрашивать".
- А что я могу сделать, если хочу узнать?