Правая нога мальчика была раздавлена, расплющена и кровоточила, изувеченную ступню вывернуло по отношению к лодыжке и голени в позицию «на два часа». Ботинок соскользнул. Ступня словно уменьшилась. Ривера отнес Хуана Диего к кабине; мальчик так бы и кричал, но боль перекрывала ему дыхание, поэтому он хватал ртом воздух, затем снова не мог вдохнуть.
Постарайся нормально дышать, а то потеряешь сознание, сказал Ривера.
Может, наконец, ты починишь это дурацкое зеркало! кричала Лупе хозяину свалки.
Что она там говорит? спросил Ривера мальчика. Надеюсь, не о моем боковом зеркале.
Я пытаюсь нормально дышать, сказал Хуан Диего.
Лупе первой забралась в кабину грузовика, чтобы брат мог положить голову ей на колени и высунуть больную ногу из окна со стороны пассажира.
Вези его к доктору Варгасу! кричала девочка Ривере, который понял лишь слово «Варгас».
Сначала мы помолимся о чуде, а потомВаргас, сказал Ривера.
Не жди никаких чудес, сказала Лупе; она ударила гваделупскую куклу на приборной доске, и та снова закачала бедрами.
Не отдавай меня иезуитам, попросил Хуан Диего. Мне нравится только брат Пепе.
Пожалуй, мне самому придется все рассказать вашей матери, говорил Ривера детям; он медленно вел машину, не желая давить собак в Герреро, но как только грузовик выехал на шоссе, el jefe нажал на газ.
От толчка Хуан Диего застонал; кровь из его раздавленной ноги, выставленной в открытое окно, окропляла место пассажира. В неповрежденном боковом зеркале возникла окровавленная морда Диабло. В потоке ветра капли крови раненого мальчика летели за кабину, где Диабло слизывал ее.
Каннибализм! воскликнул Ривера. Ты подлый пес!
«Каннибализм» неподходящее слово, возмутилась Лупе, как всегда оскорбляясь в своих лучших чувствах. Собаки любят кровьДиабло хорошая собака.
Стиснув зубы от боли, Хуан Диего был не в состоянии перевести слова сестры в защиту слизывающей кровь собаки и только мотал головой, лежащей на коленях Лупе.
Когда ему удавалось не мотать головой, мальчику казалось, что он видит какой-то зловещий зрительный контакт между гваделупской куклой на приборной доске машины и своей отчаянной сестрой. Лупе назвали в честь Девы Гваделупской. Хуан Диего был назван в честь индейца, который встретил темноликую Деву в 1531 году. Los niños de la basura родились среди индейцев в Новом Свете, но у них также была испанская кровь; это сделало их (в их собственных глазах) незаконнорожденными детьми конкистадоров. Хуан Диего и Лупе не чувствовали, что Дева Гваделупская непременно присматривает за ними.
Ты должна молиться ей, нехристь неблагодарная, а не бить ее! сказал в данный момент Ривера девочке. Молись за своего братапросите помощи у Гваделупской Девы!
Хуан Диего слишком часто переводил антирелигиозные выпады Лупе касательно этой Девы, поэтому он стиснул зубы, плотно сжал губы и не произнес ни слова.
Гваделупку испортили католики, начала Лупе. Она была нашей Девой, но католики украли ее; они сделали ее темнокожей служанкой Девы Марии. С таким же успехом они могли бы назвать ее рабыней Марииможет быть, уборщицей Марии!
Богохульство! Святотатство! Нехристь! возопил Ривера.
Хозяину свалки не нужен был Хуан Диего, чтобы перевести обличительную речь Лупе, он и раньше слышал ее высказывания на тему Гваделупской Девы. Для Риверы не было секретом, что Лупе испытывала любовь-ненависть к Богородице Гваделупской. El jefe также знал, что Лупе не нравится Богоматерь Мария. По мнению сумасшедшего ребенка, Дева Мария была самозванкой; на самом деле настоящей была Дева Гваделупская, но эти хитрые иезуиты украли ее для своих католических целей. По мнению Лупе, темноликая Дева была скомпрометированато есть «испорчена». Дитя верило, что Богоматерь Гваделупская когда-то была чудотворной, но перестала быть таковой.
На этот раз Лупе нанесла левой ногой почти смертельный удар гваделупской кукле, но присоска крепко держала ее на приборной панели, и кукла завихляла и затряслась откровенно не девственным образом.
Чтобы пнуть куклу на приборной панели, Лупе лишь чуть приподняла колено к лобовому стеклу, но этого было достаточно, чтобы Хуан Диего вскрикнул.
Вот видишь? Ты сделала больно своему брату! закричал Ривера, но Лупе склонилась над Хуаном Диего и поцеловала его в лобее пахнущие дымом волосы упали по обе стороны лица раненого мальчика.
Запомни, прошептала Лупе Хуану Диего. Мы чудесныты и я. Не они. Только мы. Мы чудотворны, сказала она.
Лежа с закрытыми глазами, Хуан Диего услышал рев самолета над головой. В тот момент он знал лишь, что они рядом с аэропортом; он ничего не знал о том, кто был в этом самолете и становился все ближе. В своем сне, конечно, он знал всебудущее в том числе. (Кое-что из него.)
Мы чудотворны, прошептал Хуан Диего.
Он спалему все еще снился сон, хотя губы его шевелились. Никто его не слышал; разве услышишь писателя, который пишет во сне.
Кроме того, «Катай-Пасифик 841» все еще с грохотом летел в сторону Гонконга: с одной стороны самолетаТайваньский пролив, с другойЮжно-Китайское море. Но во сне Хуану Диего было всего четырнадцатьпассажиру, которого пронзала боль, в грузовике Риверы, и все, что мог сделать мальчик, это повторять за своей ясновидящей сестрой: «Мы чудотворны».
Возможно, все пассажиры в самолете спали, потому что даже пугающе искушенная мать и ее чуть менее опасная дочь не слышали его.
5Не уступая ветрам
Американец, который приземлился в Оахаке тем утром, самый важный пассажир на прибывшем самолете в контексте будущего, которое ждало Хуана Диего, был схоластом, готовящимся в священники. Его взяли преподавать в иезуитской школе и приюте; брат Пепе выбрал его из списка претендентов. Отец Альфонсо и отец Октавио, два старых священника в храме Общества Иисуса, выразили сомнения относительно того, владеет ли испанским молодой американец. Пепе считал, что схоласт более чем обучен всему; он был суперстудентомтак что наверняка поднатореет и в испанском.
Все в «Hogar de los Niños Perdidos» в «Доме потерянных детей» ожидали его. За исключением сестры Глории, все монахини, присматривавшие за сиротами в «Потерянных детях», признались Пепе, что им понравилась фотография молодого учителя. Пепе никому этого не говорил, но и ему фото показалось привлекательным. (Если на фото можно выглядеть истовым ревнителем веры, то именно так этот парень и выглядел.)
Отец Альфонсо и отец Октавио отправили брата Пепе встретить самолет с новым миссионером. Ориентируясь на фотографию из досье американского учителя, брат Пепе ожидал увидеть более крупного и зрелого мужчину. Дело было не только в том, что Эдвард Боншоу недавно сильно похудел, а еще и в том, что молодой американец, которому не было и тридцати, не купил никакой новой одежды с тех пор, как похудел. Одежда висела на нем огромным мешком, как на клоуне, что придавало сугубо серьезному схоласту по-детски расхристанный вид. Эдвард Боншоу напоминал младшего ребенка в большой семьетого, кто носил обноски, которые то ли забраковала, то ли переросла его родня, старшие братья и сестры. Короткие рукава его гавайской рубашки свисали ниже локтей; незаправленная в брюки рубашка (с попугаями в пальмах) болталась до колен. При выходе из самолета молодой Боншоу споткнулся, наступив на манжеты провисших до земли брюк.
Как всегда, самолет, приземляясь, сбил одну или нескольких куриц, которые заполошно перебегали взлетно-посадочную полосу. Красновато-коричневые перья взмыли в воздух как бы в случайных завихрениях ветра; там, где сходятся две цепи гор Сьерра-Мадре, бывает ветрено. Но Эдвард Боншоу не заметил гибели курицы (или нескольких кур); он воспринял перья и ветер так, словно они были теплым приветствием, адресованным именно ему.
Эдвард? спросил было брат Пепе, но куриное перо прилипло к его нижней губе и заставило его сплюнуть. Одновременно он подумал, что молодой американец выглядит неуместно, нелепо и неподобающе, но Пепе вспомнил свою собственную уязвимость в этом возрасте, и его сердце потянулось к молодому Боншоукак будто новый миссионер был одним из сирот приюта «Потерянные дети».