После причастия папа долго стоял у иконы Божьей Матери, а потом поцеловал ее в высокий, красивый, аристократический лоб, будто родную.
Эту икону тоже заказал папа. Может быть, когда-нибудь она будет называться Богоматерью Маркова, но пока мы с папой еще не история.
Знаете, что золочение на иконах называется ассист? Это золотые штрихи, не нимбы, например, а незаметные вкрапления: отблески на лицах, на волосах, на крыльях ангелов и на одеждах. Эти штрихи означают присутствие Бога, эти штрихи и есть Бог в пространстве иконы, его свет, его тепло. Вы думаете это красиво? Я думаю, что очень. На самом деле, мне кажется, и история-то об этом.
Ладно, давайте дальше. На пробежку я с папой не пошла, пришла в свою комнату, скинула платок, разделась, забралась под одеяло и почти сразу заснула. Весь тот день я провалялась в кровати, спала и смотрела на дождь, вспоминала нашу церковь на холме и папино лицо, серьезное, даже грустное. Я стала думать, что это может значить, решила, что вечером обязательно его спрошу.
Вдруг он узнал, что у него рак?
Или он обанкротился?
Лучше бы обанкротился, чем заболел.
Первой с работы пришла мама. Она уходила поздно, а возвращалась рано. Номинально она работала в мертвеньком естественно-научном музее, но наведывалась туда, по большей части, ради развлечения.
Мама стояла у двери, щебетала с дядей Колей, охранником. У него был переломанный нос, деменция боксера и поистине собачья, безграничная любовь к маме.
Не знаю, мне не кажется, что он изменился, понимаешь? Я почти одиннадцать лет его не видела, много, да? И вот, так внезапно. Не могу себе представить, чтобы он изменился. Хочу, чтобы был прежним.
Ну, сказал дядя Коля, явно не больше меня разобравшийся в ситуации. Дело ясное, что дело темное.
Уж точно, дядь Коль.
Увидев дщерь свою, помятую днем, проведенным в полусне, мама обняла меня и поцеловала. Она пахла "Герленом", такой водяной пылью, цветочной тенью.
Малышка! А ты как думаешь?
О чем? спросила я.
О ком. О дяде Толе!
У мамы были большие, всегда чуть изумленные, темные глаза. Когда она улыбалась, в них игрались искорки, казалось, секунда, и она сморгнет их, они стекут с ресниц.
О каком дяде Толе? спросила я без особенного интереса.
Мама хотела ответить, но в этот момент мне позвонил папа и сказал, что умственно отсталые дельфины называются гринда. Ну, знаете, лобастые такие. Пока мы с ним смеялись, я совершенно забыла о существовании дяди Толи.
Минут через пятнадцать эта шутка перестала забавлять папу, и он сказал:
Я сейчас еду с дядей Толей в тачке. Что-нибудь ему передать?
Э-э-э, сказала я. Ну, да.
Тишина, как запавшая клавиша, и я решила добавить:
Передай ему привет.
Я почувствовала себя героиней какого-нибудь абсурдного фильмеца, артхаусного в должной мере, непонятного даже изнутри.
Я спросила:
А кто такой дядя Толя? То есть, все равно, конечно, привет ему, но
Я услышала смех, хриплый, кашляющий, а потом и голос, хриплый, естественно, тоже, но ещеразвеселый до мурашек.
Ну, Толя Тубло. Не помнишь меня, Ритка? Не, не помнишь, наверное. Голос точно не узнаешь. Ну, ну ниче. Слышь, Витек, не помнит меня она?
Папа тоже засмеялся, что-то сказал, но я не расслышала, потому что загадочный дядя Толя, которого я, ко всему прочему, должна была помнить, видимо, очень сильно прижимал телефон к уху. Я слышала его дыхание, чуть посвистывающее и нездоровое.
Не помню, сказала я, совсем растерявшись. Извините.
Да че ты сразу, ответил дядя Толя. Нормально все, я ж понимаю, всех Толиков не упомнишь.
Я не справилась, например, даже с одним.
А вы кто? спросила я все-таки.
Ну, Толя Тубло, ответил он мне. Э-э-э. Сложно объяснить. Так-то я личность, личность причем неоднозначная. А ты кто?
А я даже и не знаю, сказала я неожиданно честно.
А годков-то тебе уже сколько стукнуло? спросил он.
Восемнадцать.
Хера себе! Созрела девочка!
Папа что-то сказал, и Толик надолго замолчал.
Ладно, сказал он, наконец. Вот мы приедем скоро. Я только с поезда ваще. Опух уже.
Тут я услышала папин голос:
Заболел. Опух.
Ну да, любимый папин анекдот. Папа начал смеяться, а Толик, судя по всему, потянулся, мне кажется, я даже услышала, как что-то хрустнуло, хотя, может, я просто впечатлительная.
Охерительно это, конечно, сказал он. Откинуться наконец.
И тут я спросила:
Чего?
И он спросил:
А чего?
Папа продолжал смеяться над старым анекдотом, я вам сейчас его расскажу.
Гуляет мужик с коляской, подходит к нему тетька и говорит:
Ваш ребенок выглядит больным и каким-то опухшим, что с ним случилось?
Заболел. Опух.
Да, по-моему тоже тупой анекдот.
Я молчала, но трубку почему-то не клала. Мне кажется, абсурдность ситуации хорошо меня проняла. Я подумала, что если удачно скошу взглядувижу объектив камеры и задумчиво ковыряющего в носу оператора.
Толик Тубло сказал моему папе:
Точно я не стесню вас никак?
Не, ответил папа, теперь я слышала его лучше, должно быть, Толик отвел трубку от уха. Нормально. Стеснить нас сложно.
Во себе дачку небось отгрохал! Толик присвистнул. Он, судя по всему, еще держал телефон у уха, я слышала его очень хорошо.
Папа что-то еще ответил, и Толик снова засмеялся, шмыгнул носом, потом, внезапно, опять обратился ко мне, я вздрогнула.
Короче, я тебе подарок даже привезу. Но я ваще-то я думал, что ты младше. А ты здоровая уже такая, хрена себе! Во время летит, ниче так, да?
Ага, сказала я.
А он сказал:
Ну лады. Не скучай.
Я подумала, что сейчас Толик Тубло, кем бы он ни был, положит трубку, но он вдруг добавил:
Не-не, подожди, короче. Хочешь историю расскажу?
А, ну, да.
Я почти услышала, не знаю, как вы это поймете, но именно почти услышала, как он улыбается.
Короче, был такой мужик, да? Бородатый, небось.
Почему? спросила я.
Потому что он жил, когда Иисус только умер. Был типа, знаешь, учителем. И вот там же тогда много было учителей, которые учили быть христианами, да? Вот, и все другие учителя такие придумывали своим ученикам задания, учили их толковать чего-то там, неважно. И ученики того парня все время спрашивали, почему ты вообще нам заданий не даешь? А он знаешь че?
Что?
Он говорил: любите друг друга, и этого довольно с вас. Приколись?
Я сказала:
Ага. У меня есть такой репетитор по английскому.
Папа сказал громко, пытаясь перекричать Толика:
Это, вроде бы, Иоанн сказал!
Ого! То есть, это ж Иоанн Богослов! Режиссер самого крутого фильма-катастрофы за всю историю человечества! Да, точно это он.
Извини, Рита, сказал папа. Толик хочет общаться.
Толик хочет общаться, это точно!
Я сказала:
Да ничего.
Он сказал:
Ладно, вот и вся история. Ну, пока. Подарок мой совсем не понравится тебе.
Да не переживайте так, ответила я.
Я ужасно переживаю!
И он положил трубку, все равно в самый неожиданный момент. Я сказала маме.
Мама, а кто такой Толя Тубло?
Толик Тубик, сказала мама.
Это все, конечно, прояснило.
Ага, сказала я. Он.
Мама задумалась, будто я спросила у нее о сексе или, например, о наркотиках. Она сказала:
Старый друг семьи.
Он, вроде как, из тюрьмы вернулся.
Да, сказала мама. Вроде как. Слушай, малыш, а где сигареты?
Я не брала, ответила я. И солгала. Мамины сигареты были у меня в комнате, в ящике стола, закрывающемся на ключ. Мама безуспешно искала их, затем вытряхнула содержимое сумочки прямо на пол, встала на колени и принялась перебирать вещички. Дядя Коля спросил, помочь ли ей, но мама только покачала головой.
Нет сигарет! сказала она, всплеснув руками, посмотрела на меня снизу вверх, как маленькая девочка, и добавила:
Толик десять с половиной лет провел в тюрьме. Вышел, вот. Вроде бы полный срок отсидел. Но подробностей я сама пока не знаю. Коля, у тебя нет сигарет? Я сейчас с ума сойду.
Не курю, Алевтина Михайловна.
Правильно, сказала мама. Для здоровья это очень вредно. Так вот, Рита, после Жорика, папа ненадолго отправил меня из Москвы, как раз вместе с дядей Толей. И вообще я его хорошо знала. Мы познакомились, когда, мама потрясла перед своим носом брелком с динозавром. Когда мы познакомились с твоим папой, в тот же день. Можно сказать, что мы друзья!