Солнышко тёплое светит, голову пригревает, жаворонки заливаются над полем. Полное счастье!
Вдруг навстречу мне по дороге едет Косушкин. А выезжал он эффектно очень: на огромной белой кобыле, запряжённой в тарантас на высоченных рессорах.
Поравнялся со мной, натянул поводья: «Тппрру!И с высоты ко мне обращается:Закончили сев?» Я так радостно, не подозревая ничего, говорю ему: «Закончил!»«Всю площадь засеяли?» Я так простодушно говорю ему: «Всю!»
Тогда он привстал даже в своей бричке, коршуном таким надо мною повис: «Тогда почему же у вас, в углу сарая, ещё два мешка семян обнаружено? Для чего вы их предназначили? Мало того, что сроки высева нарушили, ещё государственное зерно утаиваете?»«Я не утаиваю,говорю,я всю площадь засеял!»«Так-так,говорит.Разберёмсяи навряд ли добром это дело у нас закончится!»
Дёрнул вожжи, дальше поехал,а я стою, душа в пятки ушла. А я тогда ещё недавно только женилсяна бабушке твоей Алевтине, дочери академика Мосолова. Она вместе со мной на станции этой работала. Молодая была, весёлая, красивая!
Пришёл я домой сам не свой.
«Всё,говорю,Алевтина, беда!»«Подожди,она говорит.Давай спокойно будем разбираться!»
А характер сильный у неё, твёрдыйв отца своего, академика Мосолова. И в трудные моменты жизни она словно спокойнее становилась, даже веселела.
«Давай,говорит,посмотрим сначала, что это за мешки!»
Пошли мы в мой семенной сарай,а там уже два милиционера сидят, вызванные Косушкиным, и охраняют два мешка просадействительно, два мешка проса в углу почему-то остались, не высеяны!
«Да,думаю,дело швах! Как же,думаю,так могло получиться: ведь я строго по норме сеялку регулировалчёткое количество зёрен на метр проезда. И в общем-то, не такая большая уж погрешность: всего я мешков сто пятьдесят высеял, так что два мешка вроде бы не так уж существенны по отношению к общему числу, но никак не отмахнёшься от нихвот они в углу сарая лежат и милиционеры на них сидят!»
Всю ночь мы с Алевтиной голову ломали: как же так могло получиться, что высеяно на два мешка меньше? И наконец сообразили к утру. Сеялка работает от колеса, метр проезда определяется оборотами колесаи соответственное количество зёрен высыпается за это время. И очевидно, такие моменты были, когда колесо проскальзывало, не вращалосьполе мокрое было, только что дождь прошёл,а раз меньше вращалось оно, значит, и зерна где-то меньше высыпалось. Но как это можно было поправить, неясно! И неясно, велика ли погрешность получилась. Так вроде бы, по расчётам, если два мешка разделить на сто пятьдесят, чуть больше одного процента выходит. Но, думаю, удастся ли всё это Косушкину объяснить, а также другим, которые вообще в сельском хозяйстве ни бельмеса? В общем, не самая спокойная ночь в моей жизни это была.
Под утро прибегает наш курьер, в окно мне стучит: «К Косушкину!»
Прихожу в кабинет. Там сидят несколько сотрудников нашей станции и несколько незнакомых,видимо, специально из Казани приехали.
«Вот,Косушкин говорит.Комиссия, будет посев твой проверять. Ну, я думаю, можно уже и приступать: солнышко встало!»
Поместились мы все в бричку его, и он в поле нас отвёз и уехал. Среди комиссии этой многие знакомые были, даже друзья,но тут молчали все, слова никто не произнёс: такое дело!
Во главе комиссии был Кучумовя до этого несколько раз его в Казани встречал: раньше он в Москве, в Сельскохозяйственной академии, работал, потом в армии служил, потом в Казань его направили, в республиканское министерство сельского хозяйства. Мрачный такой, молчаливый. Но на счастье, оказался честный и справедливый. На коленях всё поле прополз, чуть не в каждой лунке зёрна сосчитал. Потом взял свою командирскую сумку-планшет, достал лист бумаги, чернильницу-непроливайку, ручку и написал: «Высев зерна соответствует норме!» И больше мы с Косушкиным к этому вопросу не возвращались. А с Кучумовым мы друзьями стали, хороший оказался человексуровый, но честный,жаль, вскоре после войны умер от инфаркта.
Стали подниматься мои посевы: ровные, обильные и, главное, чистые, без сорняков! На соседних полях сорняки всё глушат, а у меняредко-редко когда появится сорняк! Ну, тут уже стали все поздравлять меня, чуть ли не героем я сделалсяслава богу, никто не знал, как у героя этого поджилки весной тряслись. Стало просо поспевать. «Должен,думаю,хороший быть урожайне зря я семена только из самых пышных метёлок отбирал!» И вот вызрели метёлки, собрал я урожайникогда ещё за историю прососеяния такого урожая не собирали! И что самое радостное для меняобразовался вполне устойчивый сорт, что по зёрнам видно: второй год уже цвет и форма зерна остаются неизменными,значит, удалось выделить сорт с устойчивыми признаками!
На следующий год уже заявил это как сорт просапока что без названия,высеял на многих уже полях, в разных колхозах и на разных почвах, и ждать стал: сохранит ли он в столь различных условиях свою устойчивость?
Всё лето волновался о них, думал: «Надо бы ещё удобрить посевы, чтобы полностью выяснить, на что новый сорт мой способен». С удобрениями тогда очень туго было, не то что сейчас, в каждом хозяйстве придумывали, что могли. А от Косушкина мне нечего было ждать: он все ещё продолжал подозрительно ко мне относиться. «Где же,всё думал я,удобрений достать?» И тут выручил один мой друг на станции, Пётр Зубков. Он в Казани сам вырос, всё знал.
«Слушай,говорит,что я тебе скажу. Я в жизни моей много по чердакам лазил и с детства ещё запомнил: на чердаках старинных зданий в казанском кремле метровые наросты голубиного помёта, голуби там триста лет уже селятся, с тех пор как здания эти выстроены».
Выпросили мы лошадь с телегой у Косушкина, поехали в Казань. Пришлис мешками прямок председателю Казанского исполкома Аксёнову. Объяснили деликатно ему, в чём дело,а исполком тогда как раз в этих старинных зданиях казанского кремля размещался.
«Ясно,Аксёнов говорит,проблему вашу понял! Только одно условие: мешки эти ваши с помётом по лестницам не таскайте, посетителей исполкома не пугайте. Сообразите что-нибудь. Лучше всего, наверное, мешки эти на верёвках с чердака прямо спускать, с задней стороны здания. Верёвки можете у коменданта взятьскажите, я велел».
Так мы и сделали, взяли у коменданта верёвки, он открыл нам чердак. Только вошли тудатысячи, наверное, голубей там взлетелиф-фыр-р-р! Ну, удобрили они нас, конечно, с ног до головы. Но это не беда. Стали мы ломом скалывать залежи голубиного помёта, в мешки нагружать и на верёвке вниз, на телегу прямо спускать. Может, кому постороннему не очень приятной работа такая показалась, но я, честно скажу, с наслаждением делал её, потому что представлял, какие посевы взойдут: отличное это удобрениептичий помёт!
Несколько таких рейсов мы сделали. Удобрили мои поля и Зубковаон на станции ячменём занимался.
И получился в этом году замечательный урожай просабольше даже, чем в прошлом году. И ясно уже, что устойчивый это сорт: год за годом выглядит одинаково и даёт одинаково стабильные урожаи. Утвердила комиссия мой сорт как государственный стандарт и порекомендовала его сеять по всей территории страны. Это первый мой был сорт проса. Назвал я его «казанское сто семьдесят шесть». И почти параллельно с ним, чуть позже, выделил ещё один сорт проса, ещё более урожайный«казанское четыреста тридцать». Номера этиномера делянок, на которых оказались высеяны при разделении по цветам эти семена, оказавшиеся наиболее перспективными.
Так много делянок у тебя былочетыреста тридцать?удивился я.
Почему четыреста тридцать?удивился дед.Значительно больше! Несколько тысяч! Я же рассказывал тебе: безграничное разнообразие семян до меня было в посевах просаи все я их выделил, и каждый тип отдельно посеял!
Несколько тысяч?
Да, тысячи примерно три делянок было. И каждую надо обойти, тщательно изучить, потом обмолотитьстрого отдельно. Так что работа селекционера... ничем не легче, скажем, работы геолога: ходить и смотреть ничуть не меньше приходится, и каждый день! Зато как порадовали они меня, мои сто семьдесят шестой и четыреста тридцатый! Помню, во время войны уже, в голодные годы, приехал я на Лаишевское опытное полеи директор тамошнего совхоза замечательной, пышной и румяной, пшённой кашей меня угостил.