Так вот, оказывается, когда познакомилась Милица Николаевна с дедом: тогда не было меня и даже далеко было до начала Отечественной войны. Так давно это было, что, наверно, только астроном из Пулковской обсерватории может себе представить это.
Так вот вы когда познакомились с Милицей Николаевной!сказал я.
Да, поселились мы в этом доме, и там жила девушка, очень серьёзная, энергичная. Сначала она свысока на нас смотрела: вот, мол, прислали каких-то балбесов!и только потом, когда началась уже работа, мы подружились.
Ну и какая там работа была? Интересная?
Да, честно говоря, не очень!сморщился дед.К научной работе, к которой я уже стремился тогда, эти годы вроде никакого отношения не имеют... но, впрочем, говорят, напрасно прожитых лет не бывает. Многое и за те годы я прожил, понял, почувствовал. Главное, молодой я был тогдаи тут вдруг оказаться в местности совершенно незнакомой, попасть в жизнь, ничем не напоминающую ту, к которой ты привык. Помнишь, в детстве я ездил в Среднюю Азию, в голодные годы, но тогда я мало что ещё соображал, а тут сознательная уже жизнь началась, и не только жизнь, а работа: с этими загадочными людьми, которые окружали меня и даже по-русски не понимали, надо было каких-то результатов добиваться, успехов! А они даже и не понимали порой, чего ты хочешь от них. Представляешь: седой старец, в халате, в чалме, всю жизнь прожил по своим твёрдым законами тут вдруг какой-то юнец к нему пристаёт и заставляет что-то делать не так, как тот привык, а совсем наоборот! Да, нелегко было. Но характер, я думаю, я именно тогда выработал. Умение добиваться того, что надо тебе,при любых обстоятельствах, при полной вроде бы невозможности добиться того, что требуется.
Должность у меня такая там была: агроном-плановик. Надо было обмерять земли в разных хозяйствахсколько где гектаров сенокоса, сколько пашнии подсчитывать, сколько хозяйство, при теперешних возможностях, должно сдать сена и урожая. Надо сказать, что работа очень ответственная: все люди смотрят на тебя, какое задание ты им напишешь: слишком малоза глупого тебя будут считать, слишком многолюдям тяжело будет, с них же потом будут требовать невозможного. А решать быстро надо, за один день,а ты ещё, в сущности, мальчишка двадцати лет, нет ни опыта обращения с людьми, ни авторитетаприходилось всё это на ходу вырабатывать.
Приходилось, естественно, в дальние командировки ездить, и каждая командировка там была как целое путешествие. Помню одну из первых своих поездок. Говорят: «Поезжай в Сузакский район, посмотри, сколько там земель, какой они могут дать урожай, и дай им там соответствующее задание». Всё! А как я, юнец в рваных брюках, буду разбираться с тамошними людьмиэто уж, как говорится, моё личное дело! Даже как добираться туда и то неизвестно. Посмотрел по карте: поезда идут только до станции Туркестан, а от неё к посёлку Сузак надо как-то перевалить хребет Каратау и за хребтом ещё двигаться порядочносам Сузак стоит на краю пустыни Муюнкум. Ну, взял я нехитрый свой багаж: тетрадку для записей, счётную линейку и тонюсенькое одеяло. И поехал. Поезда тогда, в начале тридцатых, плохо ходили. До станции Туркестанпо карте это совсем недалекопочти двое суток добирался. Доехал наконец, вышел на станции Туркестан. На горизонте поднимаются горы, до самых тучтот самый хребет Каратау, через который мне каким-то способом перебраться нужно. Но как сделать это, неизвестно. Хожу по станции, спрашиваюникто не знает. Разузнал наконец, что в горах свинцовые разработки ведутся, работает днёвник и на следующий день с рудника на станцию машина придёт. Пришла машина, стал я шофёра уговаривать взять меня. Тот не соглашается. Зачем я нужен ему? У него своих грузов хватаетмашина маленькая, старая, а дорога трудная. Наконец как-то всё-таки уломал я его, сел в кузов. Не знаю, то ли действительно дорога там такая ужасная была, то ли он со злости так меня тряс,несколько раз я чуть вообще из кузова не вылетел! Добрались наконец до рудника. Шахта, несколько домиков. И никому абсолютно я там не нужен, наоборот, все злобно косятся на меня: что за тип непонятный? Случайно вдруг узнаю: из Сузака приехали на рудник в гости к родственникам казахи на лошадях. Надо, думаю, уговорить их взять меня с собой. Но как уговорить? Пошёл к ним. Стоят мрачные, в малахаях, в рваных халатах. Я объясняю им: «Надо мне ехать!» Они даже и не смотрят. Наконец один из них молча кивнул на свободную лошадь, я обрадовался, взгромоздился на неё. Страшное это было путешествие: через перевалы, ущелья, по самому краю тёмных пропастей. Спустились с гор, оказались в пустыне. В песке ядовитые фаланги шевелятся, каракурты ползают.
Въехали наконец в аул. Сады, арыки, вода. Я прямо с лошади свалился на центральной площади аула, возле водоёма. Лежу и чувствую: ни рукой, ни ногой не могу пошевелить. А мне надо в Сузак добираться, в районный центр. Пошёл к местному председателю: как добраться в Сузак? Тот говорит (по-русски немножко понимал): «Не знаю! Мы в Сузак редко ездим. Говорят, к кому-то тут приехали родственники из Сузакапопробуй с ними договорись». Я стал метаться по дворам, выяснять, к кому родственники из Сузака приехали. Наконец в одном дворе увидел подводы. «Да,там вроде соглашаются,завтра поедем!» Завтра рано утром пришёл я в этот двор, сел на одну из подвод, поехали. А вся подводаэто колёса и две доски положено вдоль. И на этих досках сидишьни прилечь, ни облокотиться. И главное, я понятия не имел, сколько дней до Сузака ехать. Оказалось, четыре дня! Ну, днём ещё ничего, а ночью в пустынехолод! А у меня из вещейтолстовка (так тогда рубашка называлась, с тесёмочкой возле горла) и тоненькое одеяльце. Казахи завернутся в кошмы и спят, а я наброшу на плечи одеяльце и целую ночь прыгаю вокруг подвод. Наконец на четвёртый день вечером приехали в Сузак. Поселили меня в школеи помню, каким блаженством мне показался сон в пустой комнате, на полу, на подстеленном тонком одеяльце! Утром всталсразу взялся за дело. Обошёл с местным начальством поля, составил план по урожаю и сенокосу. Всё нормально,но как вспомню обратный путь, сразу сердце в пятки уходит. Снова придумываю себе какое-нибудь дело, по которому ещё на день надо задержаться.
Наконец окончательно все дела сделаны, пора ехать. Спрашиваю у местного начальства насчёт транспорта. Мне говорят: «Послезавтра на станцию Туркестан пойдёт караван верблюдовранним утром приходи на центральную площадь». Пришёл я в назначенный срок на площадь, гляжу, лежат верблюды в пыли, с невозмутимым видом жвачку жуютнижняя челюсть медленно так двигается слева направо, справа налево,а вокруг них страшный гвалт стоитпогрузка идёт!какие-то споры, чуть ли не драка. Разыскал наконец в пыли начальника каравана. Так и так, говорю, надо ехать. «Билет бери!»он так отрывисто мне говорит. «Билет?!говорю.На верблюда?»«А ты на чём ехать хочешь?» Пошёл яи действительно, разыскал такую зелёную будочку на краю площади, купил билет. Как сейчас помню: билет на верблюда, тридцать рублей!
Стали тут верблюдов нагружать, привязывают канистры, мешкиравномерно с обеих сторон, чтобы уравновешивалось. Нагружают буквально горуверблюда под ней почти и не видно, только голова торчит и с тем же невозмутимым видом жвачку жуёт. А вокруг него шум, суета ещё больше усиливаются. На меня никто и не смотрит. Понимаю: сейчас поднимется караван, уйдёт, а про меня никто и не вспомнит. Я забегал, засуетился, потом полез на лежащего с краю верблюда, и вовремя, как оказалось: верблюдов как раз поднимать начали. В ноздри у них такая палка насквозь продета, с узлами на концах, чтобы палка не выскочила,и вот караванщик хватает за эту палку, дёргает, наконец верблюд неохотно встаёти сразу ты поднимаешься на огромную высоту! Причём сначала верблюд, неожиданно для меня, на задние ноги поднялсяя поехал вперёд, еле ухватился, потом на передние всталя поехал назад. Наконец приспособился, гляжу на всё уже с высоты. Караванщик берёт верблюда за палку, продетую в ноздри, ведёт к стоящему впереди верблюду и привязывает палку верёвкой к хвосту переднего верблюдатак составляется караван.
И наконецзакачались, поехали. Верблюд медленно идёт, словно спит на ходу. И качает непрерывно, как в лодке. Скажу тебе: ничего на свете нет более выматывающего душу, чем езда на верблюде. И пейзаж вокруг один и тот же: пустыня день за днём. Солнце палит, караванщики покрикивают на верблюдов. У караванщиков ружья за плечамиэто ещё тридцать третий год шёл, басмачи иногда нападали на караваны. Но в этот раз обошлось, ехали нормально, хотя выматывала эта поездка страшно. Останавливаются наконец, верблюдов пускают пастись в кусты колючкижуткое растение, только верблюды и могут его есть, приспособились. А я тут падал на землю и лежал. Понял тут, какое это счастьепросто лечь на землю и полежать распрямившись. Казахи тем временем в огромном казане воду греют. Потом посылают ко мне мальчишку, тот кричит: «Шай!» (то есть «чай»). А было у меня на весь путь три сухие лепёшки. И вот оторвёшь половину лепёшки, тебе нальют в кружку кипяткуи вся еда за день! Измучился, проголодался. В общем, когда доехал я до станции Туркестан и в поезд сел, да ещё на верхнее лежачее место устроился, только тут понял я, какая замечательная это вещьцивилизация, с её благами!