Видал физиономию этого лекаря? Что ты о нем думаешь?
Ну-у-у
Неужели она тебя не испугала, его рожа? Лично я думаю, что один его вид способен нагнать на человека депрессию.
Все может быть
А его снадобьявсе равно что кроличий помет, результат один и тот же. Я тебе вот что скажу: если бы его антидепрессанты помогали, он бы не сидел с таким похоронным видом, ты согласен? И вот такой мрачный тип с рыбьими глазами похваляется, что его снадобья вернут больному улыбку и очистят кишки Да я ему вот ни настолечко не верю!
И она остановилась, чтобы поразмыслить. Мама не слушала наш разговор, но заметила остановку и послушно встала у ближайшей витрины, устремив на нее пустой взгляд. А мадам Симона вдруг схватила меня за плечо:
У вас родственники какие-нибудь есть?
Они все умерли. Остался только дядюшка Бамба.
Это ее брат?
Да, старший брат. Они переписываются.
А ты с ним знаком?
Нет.
Где он живет?
В Сенегале.
Н-да, не ближний свет Ну, все равно: сообщи ему. И попроси приехать.
ОК.
Она призадумалась, потом набрала побольше воздуха в грудь и скомандовала:
Разбейся в лепешку!
Что?
Я говорю: разбейся в лепешку, но сделай так, чтоб он добрался сюда. Припугни его. Напиши, что твоя мать находится в ужасном состоянии!
Но она и вправду в ужасном состоянии!
Мадам Симона сощурилась и пристально взглянула на меня:
А ты совсем не дурак, как я посмотрю.
Вы иногда обращаетесь со мной как с двенадцатилетним ребенком. Мне и вправду двенадцать, но я уже не ребенок, запомните это.
Уже запомнила. Я и сама в двенадцать лет твердо знала, чего хочу.
Вот как!
Да! И хотела я только одногоносить юбочку из красной шотландки. Вот так-то. Что тут скажешь В твоем возрасте человек уже соображает как взрослый.
Вернувшись домой, я написал длинное письмо дядюшке Бамбе, которого Мама всегда хвалила за мужество.
Списывая на конверт адрес со старых посланий дядюшки«33, улица ИФ-26, Оранжевая вилла с бугенвиллеями, напротив торговца хлопковыми тканями, Дакар, Сенегал», я боролся с ощущением, что бросаю в безбрежный океан письмо в бутылке, которой никогда не суждено доплыть до порта.
Однако, к великому моему изумлению, через шесть дней дядюшка Бамба позвонил. Веселым голосом, никак не соответствовавшим ситуации, он поприветствовал меня, завел разговор, то и дело разражаясь смехом, и наконец протрубил, что все это очень кстати, он как раз собирался в Париж по делам: «Бизнес, бизнес!»
И вот неделю спустя я познакомился с дядюшкой Бамбой.
Когда он появился в кафе «На работе» стройный, шикарный, в темно-синем клетчатом костюме, при галстуке, в перчатках и соломенной шляпе борсалино, я даже не сразу понял, кто это, решив, что к нам пожаловал клиент, работающий в каких-нибудь продвинутых массмедиа. Увидев Маму, он воскликнул: «Фату!» и раскрыл ей объятия.
Мама посмотрела на него как на пустое место.
Фату, дорогая моя!
Но она отвернулась и продолжила уборку.
Фату, это же я, Бамба!
Его лицо прорезала широчайшая белоснежная улыбка, он никак не мог понять причину такого холодного приема. Подойдя к Маме, он отвесил ей шутливый поклон и попытался привлечь ее внимание. Но, на его беду, в этот момент она была занята подсчетом арахиса в блюдцах, иными словами, все остальное для нее не существовало.
Дядюшка круто повернулся ко мне:
Феликс?
Да, дядя.
Он с восторгом подкинул меня вверх и крепко обнял. Не привыкший к ласкам со стороны мужчин, я с удивлением обнаружил, что его теплое тело благоухает ванилью.
Не думал я, что она больна до такой степени, шепнул он, опустив меня на пол.
Да, вот так
Но я вижу, она все-таки работает?
Ей помогает мадам Симона, иначе была бы полная катастрофа.
И верно: вот уже неделя, как мадам Симона, потрясенная превращением Мамы в сомнамбулу, перестала разгуливать в поисках клиентов в Булонском лесу; теперь она сидела в кафе, принимала заказы, подавала напитки, получала плату и развлекала посетителей беседой, пока Мама бесстрастно смахивала пыль, протирала мебель, мыла пол и даже тротуар перед заведением.
Дядюшка Бамба внимательно посмотрел на мадам Симону, снял шляпу, поклонился и поцеловал ей руку.
Спасибо вам, дорогая мадам Симона! Большое спасибо от нашей семьи!
Потрясенная такой галантностью, мадам Симона пробормотала:
О, не стоит, не стоит, это вполне естественно.
Нет, стоит! Это говорит о вашем добром сердце. Выкоролева во всем, вы обладаете свойством соединять красоту ума с красотой тела и дарите ее всем нам. И мы ответим вам за это вечной благодарностью, мадам Симона! Не правда ли, Феликс?
Мадам Симона, которую, вообще-то, трудно было смутить, на сей раз совсем опешила.
А дядюшка Бамба обратился ко мне:
Куда мне поставить свой багаж?
И он указал на четыре огромных чемодана, сваленных на тротуаре. Заметив мое изумление, он объяснил:
Да-да, пришлось мне ехать налегке. С каждым годом я стараюсь брать с собой все меньше и меньше вещей.
Но у нас очень тесно.
Не беспокойся, Феликс, мы сейчас все устроим.
И верно: не прошло и часа, как он разложил свою одежду, головные уборы и обувь в моей комнатке, а чемоданы отнес в подвал. Затем указал на диванчик в гостиной, объявил, что будет спать на нем (да и где же еще было ему ночевать, разве что на циновке), и переоделся в костюм канареечного цвета, продолжая громко радоваться, что ему предстоит здесь жить.
В конце дня, пока Мама в энный раз драила туалет с помощью жавелевой воды, я познакомил его с завсегдатаями кафе. Они описали ему Мамино состояние, объяснили причину ее депрессии. Каждый из них рискнул прокомментировать эту историю:
Общество множит и множит законы, чтобы политики могли убеждать простых граждан, как они заботятся о народе. В результате они ограничивают наши свободы и создают безвыходные ситуациинапример, такую, в какую попала наша бедняжка Фату. Ужасная ситуация ужасная
Кафкианская, пискнул Робер Ларусс, уже добравшийся до буквы «К».
Вот именно что кафеанская! подхватил господин Софронидес, непременно желавший оставить за собой последнее слово.
Дядюшка Бамба всех выслушал, всех очаровал, рассыпался в любезностях перед мадемуазель Тран, господином Софронидесом и Робером Ларуссом, но главным образом уделял внимание мадам Симоне: не спуская с нее сияющих, как бриллианты, глаз, он расточал ей похвалы, целовал руки и всячески выражал свое восхищение ее достоинствами. Эти бурные комплименты смущали мадам Симону: дядюшка Бамба явно не замечал ее двойной сущности и флиртовал с ней как с женщиной. Вечером, когда все уже расходились, Бамба подошел к ней и спросил со своей лучезарной улыбкой:
Мадам Симона, а как поживает месье Симон?
Та изумленно воззрилась на него:
Месье Симон?
Она решила, что этим издевательским вопросом он дает ей понять, что разгадал ее тайну, и грозно нахмурилась. А дядюшка Бамба продолжал ворковать:
Ну да, месье Симон, господин, которому выпало счастье разделять свои дни и свои ночи с вами, мадам. Ах, если бы вы знали, как я завидую ему, как завидую! Вот счастливец!
Успокоенная мадам Симона залилась багровым румянцем, потупилась, не смея взглянуть на нас, и пробормотала:
Но месье Симона нет.
Что вы говорите?!
Он он умер.
О, простите меня, мадам! Примите мои искренние соболезнования. И давно?
Десять лет как наугад ляпнула мадам Симона и подавилась кашлем.
Дядюшка Бамба завладел ее рукой так мягко и бережно, словно прикоснулся к редкостному цветку.
Ах, я сразу почувствовал, что в вашей душе таится какая-то печаль, что-то непостижимое, отличающее вас от всех других.
Ну еще бы! вскричала мадам Симона, наконец-то ее прорвало.
Простите?
Она тут же овладела собой и добавила нежным голоском:
Вы все верно поняли, дорогой мой.
Когда дядюшка Бамба вышел на улицу покурить, мадам Симона повернулась к нам и свирепо прошипела:
Первому, кто скажет ему правду, я все волосы из носа повыдергаю!