Жидкий постный суп и полмиски пшённой каши не восстанавливали затраченной энергии. Держались пока выносливые от природы люди. Но что произойдёт с ними зимой, когда земля превратится в камень, а кирка и лом будут отскакивать от неё, как мяч от пола? Этого сказать никто не брался.
Кацапов взглянул на небо, надеясь увидеть там хоть какой-нибудь просвет, но, сплюнув от досады, натянул на голову капюшон плаща, вышел из-под навеса и скорым шагом направился вдоль трассы.
На утренней планёрке Бобров попросил его побывать на замыкающем участке будущей магистрали и сделать некоторые замеры. Сейчас там заключённые валили лес. Это был самый сложный километр. Трасса упиралась в сопку, требовалась выработка скального грунта на глубину до двадцати метров со стороны горного массива. Прораб решил провести тщательное обследование, чтобы заранее избрать наиболее оптимальный метод разработки грунта.
Шагая по раскисшей земле, Кацапов, поглядывая на копошащихся в грязи заключённых, впервые размышлял об их судьбах. После разговора с Марком Ярошенко в его сознании что-то внезапно произошло, появилось если не сострадание, то некое сочувствие к этим несчастным людям. До этого он ходил будто с повязкой на глазах, а потом внезапно лишился её, и осужденные предстали перед ним в полной реальности.
Полтора месяца назад ему и в голову не приходило, что у каждого заключённого где-то далеко от этих мест остались дом, семья, работа. Его не интересовало их прошлое, безразличным было и будущее. Он, здоровый и сильный крестьянский парень, с детства привыкший к тяжёлому труду, не хотел верить, что кто-то из них не способен выполнить и половины нормы. Ему казалось, так поступают лишь симулянты и саботажники. Он не знал истинного положения заключённых и не был сторонником скидок на их здоровье, не брал в расчёт и непогоду. Дневная норма была незыблемой основой существования зеков в лагере.
Цель поставлена: железная дорога должна быть построена любой ценой и сдана в эксплуатацию в обозначенный срок. Его и приняли мастером для того, чтобы обеспечить выполнение напряжённого плана. Для Александра все заключенные были на одно лицо. Они являлись преступниками. А преступников не нужно жалеть, поскольку они должны искупать вину каторжным трудом, как издревле велось на Руси.
Но и труд заключённых поначалу был для него полной абстракцией. Нормы выработки давались на бригаду в целом, поэтому определить со стороны степень индивидуальных мучений и страданий было невозможно. И только сблизившись с безликой человеческой массой, он вдруг обнаружил, в каком заблуждении находился всё это время. Оказалось, даже он, крепкий и выносливый мужчина, способен выполнить заданный объём работ только на пределе физических возможностей. А заключённые грызут эту неподатливую землю ежедневно. И месяц, и год при скудном пищевом рационе, без малейшей передышки.
Осокин, который появился на пилораме, по словам Марка Ярошенко, около года назад был весёлым энергичным колобком. Сейчас этот человек изменился до неузнаваемости: похудел, скрючился, покрылся не проходящими нарывами, на ладонях не успевали заживать кровоточащие мозоли.
Александр начал осознавать: перед ним не обезличенные рабы, а несчастные люди, у каждого из которых существует своя жизнь, своё отношение к ней. И каждый заключённый борется за эту жизнь по-своему.
«порядочный интеллигентный человек, преподавал детям в школе историю в ваших силах спасти человеку жизнь, вертелись, словно заклинание, в голове слова Марка Ярошенко.
«А ведь и я мог очутиться на их месте, подумалось отчего-то Кацапову. От тюрьмы и сумы не зарекаются. Как бы я повёл себя? Тоже бы превратился в слепую лошадь, которая часами ходит по кругу, пока её не возьмут за уздцы и не остановят? Или стал бы противиться безжалостной судьбе, цепляться за каждый миг своего пребывания на земле?»
Несколько километров отшагал Александр под изнурительно моросящим дождём. Брезентовый плащ быстро намок, огрубел и изрядно потяжелел. Крупные капли стекали по капюшону и, падая перед лицом, мелькали, как надоедливые мушки. Впереди показалась бригада лесорубов, послышался ухающий шум падающих на землю деревьев.
Лошади, когда будут? недовольно спросил подошедший бригадир, держа в руках топор. Лицо его было мокрым от дождя, от него исходил лёгкий парок. Брёвен скопилосьпройти нельзя. Люди ноги себе скоро переломают. Стащить бы надо с трассы, в штабеля сложить.
Если бы эти слова Кацапов услышал пару недель назад, он бы прикрикнул на бригадира и моментально урезонил излишнюю прыть.
Что, катать разучились, мать вашу?! произнёс бы он властно, подражая прорабу соседнего участка. Забыли, что бревно круглое? Для чего у вас ломы? Бросайте лаги ивперёд!
И бригадир бы при этом не посмел возражать. Только в ответ, может, брызнул бы на него негодующий взгляд и пошёл исполнять приказание, шёпотом бурча для успокоения что-нибудь себе под нос.
Александр не возмутился, не выматерил привычного к окрикам заключённого. Неожиданно для себя удивительно спокойно, по-деловому ответил:
Лошади сейчас заняты на перевозке леса из ближнего штабеля, обеспечивают работу пилорамы. А вы начинайте пилить брёвна по размеру шпал. Складируйте неподалёку. По первому снегу перевезём к пилораме на санях.
Кустистые седые брови бригадира взлетели вверх. Он был удивлён мирным ответом мастера.
Понял, Александр Степанович. Сейчас распоряжусь, пожилой бригадир кивнул головой и отправился обратно на делянку, обернувшись по пути несколько раз. Видимо, он не сразу поверил словам Кацапова, посчитав их издевательским подвохом, и, оглядываясь, ожидал отмены полученного распоряжения.
Смотри под ноги, а то споткнёшься, развеселился Александр. И деревья валите аккуратно, правильно выбирайте направление, тогда возни на земле меньше будет! Делайте надпил, как я вас учил!
Александр облазил все скалы, выполнил промеры, как просил Бобров и отправился в обратный путь. Он старался идти по краю широкой траншеи, чтобы внимательно понаблюдать за работой заключённых.
Грязные, в мокрых телогрейках, с хмурыми измождёнными лицами, люди копошились на метровой глубине. Грунт на участке попался глинистым, глина прилипала к лопате, заключённые с яростью били ею о края тачки.
Внизу, посреди траншеи горел костёр. Когда началось ненастье, Кацапов разрешил разводить костры, чтобы люди могли немного отогреваться и просушить одежду.
Политические приближались к огню по очереди, в случае крайней необходимости, на десять-пятнадцать минут, не больше. Они чётко усвоили, что их ожидает при невыполнении дневной нормы.
Зато уголовники не отходили от костра подолгу. Это были не воры в законе, которым трудиться запрещали воровские правила, а всякая шпана и шестёрки. Политические старались с ними не связываться, хотя стычки между ними периодически происходили.
У костра на чурочках сидели троеГрыжа, Хрипатый и Кашалотуголовник с большой головой и крупными передними зубами. Этот двадцатичетырёхлетний рыжий увалень прибыл в лагерь весной и сразу прибился к Грыже, безошибочно определив в нём главаря криминальной группы.
Александр обратил внимание, что одежда на уголовниках не парила и давно просохла. Выходило, что они сидели у костра больше часа. Как раз то время, пока он ходил по заданию Боброва.
Кацапов остановился напротив, язвительно спросил:
Не упрели ещё от жара? Может, за веничком сходить?
Лучше сразу в баньку, гражданин начальник, осклабился Грыжа, лениво приподнимаясь с чурочки. Братва не откажется. Верно, Хрипатый?
Кто ж откажется, в натуре? подхватил Хрипатый и хохотнул, издавая отрывистые звуки, похожие на икоту. Можем и гражданина начальника отблагодарить по заслугам.
Заключённые, которые поблизости загружали тачки, приостановили работу и стали наблюдать, что же произойдёт дальше. Обычно мастера в такой ситуации произносили гневную тираду из матерных слов и шли дальше. Сейчас же мастер, похоже, вовсе не собирался ретироваться. Все ждали развязки.
Кацапов понял: уйти побеждённым в словесной перепалке ему никак нельзя. Его авторитет рухнет сразу, и восстановить будет уже невозможно. Он вспомнил, каким способом поддерживал дисциплину на золотом прииске Клешня. На какую-то секунду перед взором даже промелькнуло его свирепое лицо в момент избиения провинившегося старателя.