Странно. Родон о нем совсем другое говорил.
Родон? А что он может знать! Он про себя говорил: «Я технарь. Все остальное для меня игра».
Слава вдруг оживился.
Вот послушай. Его однажды хотели прокатить на собрании. Может, заранее сговорились, не знаю, но получилось дружно. «Вы, Родон Герасимович, не вверх растете, а в землю. Корешками обрастаете. Только кореша у вас скользкие». В чем только не обвиняли: в мошенничестве, приписках, халтуре Я думал: хана ему. А он всех внимательно выслушал, встал и говорит: «Что за непонятная кругом мода: начинает на собрании один хвалить и все хвалят. Начинает ругать все ругают. Но это я так, к слову. Теперь обо мне. Участок у нас трудный, но по показателям второй в тресте. Текучка невелика заработок держит. На каком еще участке такой заработок? Политучеба и агитация на уровне. Чья заслуга? Я думаю, и моя тоже. Но вот я вас послушал и понял: много еще надо работать, многое исправлять, о многом думать». Про какую-то колонну вспомнил, разбитую при разгрузке, про раствор, который ночная смена вывалила в кусты, целый самосвал А закончил и не поймешь: то ли покаянием, то ли призывом к новым трудовым свершениям. «Время, товарищи, сейчас стремительное, тесное, сказал. Задачи, обязанности все требует внимания, риска. Рискуешь потерять премию, репутацию, потерять себя! И вот в такой сложный, ответственный момент так необходима уверенность в коллективе, который подскажет, поправит. Сегодня я могу вам сказать: у нас такой коллектив есть! Спасибо этому коллективу!» Все опешили и начали хлопать. Артист!
Тебе не кажется, что мы остались одни.
Действительно. Слава покрутил головой. А куда все делись?
Наверное, ушли. Маша улыбнулась.
Что ты смеешься?
Он опять поцеловал ее в висок. Она подняла глаза и потерлась щекой о его подбородок.
Плексигласов плотно закрыл за собой дверь вагончика.
Вернулся к столу, за которым сидел понурый Слава.
Да что с тобой? Что случилось? Родон подождал ответа, но Слава молчал
Да говори же! Дома что? С матерью? С отцом, может? С отцом, да?
Отец домой пришел ночью. Сам-то я утром вернулся. Радон хмыкнул, что должно было означать: «Мне ли не знать, когда ты вернулся».
На работу спешил, минут десять и поговорил всего.
Ну и болван. Мог бы задержаться сегодня, раз такое дело. Помолчал. Что с отцом? Заболел? Деньги нужны? Да что я из тебя как жилы вытягиваю!
Слава поворачивается, смотрит Родону в лицо.
Ему с работой помочь надо. Увольняют его.
Что значит увольняют? Пьет, что ли?
Нет.
Прогуливает? Слава отрицательно мотнул головой. Тогда не так просто человека уволить. Я сколько работаю, уж таких оторвил встречал их не увольнять, а выгонять надо с треском, но попробуй! Они в местком и в горком, и на тебе же, в конце концов, отыграются. Самое лучшее, если «по собственному желанию» уговоришь. Сначала сам ему работу найдешь, бутылку поставишь, разопьешь с ним, и под это дело уговоришь. Дескать, работа есть мировая, только тебе, как корешу, могу устроить. Ну и устраиваешь.
Ему тоже по собственному желанию предлагают.
Так это другое дело. Нет проблем! К нам и устроим. Учетчиком на карьер. Работенка не пыльная. Когда машины будут, скажешь ему, он выйдет. А не будет машин, так и выходить не надо. Для пенсионера работа. Себе берегу.
Слава тяжело поднимается со скамьи.
Приходи сегодня вечером к нам. Поговоришь с отцом. Ты его, кстати, видел?
Нет.
Ну, вот и познакомишься.
А что такое?
Увидишь.
Это я пенсионер? Меня учетчиком? Ха-ха! Ну, даешь. Гляди! Славин отец, сухой, поджарый старик с военной выправкой, легко соскальзывает со стула и делает на нем стойку. Снова встав на ноги, тяжело дышит. Я, брат, еще и тебя переживу. А уж костлявую с косой он делает жест, будто хватает кого-то за горло. Ха-ха!
Слава и Родон слушают без улыбок. Мать вышла на кухню.
Отец, отдышавшись, садится. Говорит:
Не в этом дело, уважаемый Родон Герасимович. Разливает водку по рюмкам. Я по глупости своей устроился в эту художественную мастерскую, нелегкая меня дери. Мастером по сбыту. Они делают, а я продаю. Первый год ничего было. Посудка всякая, статуэтки, кувшинчики, вазочки, пепельницы разное барахло, короче. Но и красивые вещички были, не буду зря хаять. А в том году разнарядка пришла на мастерскую: делать бюсты. Думаешь, женские? Не-е, всяких философов, полководцев, одним словом, деятелей. Причем, любых размеров: от карманного, вот такусенького, до во-от такого. Я думал кинется культурная публика. Дудки! Ну, в школы там много ли надо? Короче, план по реализации не выполняем. Что делать? Руководство мастерской долго мозговало, прикидывало так и этак. Решили двумя путями идти. В этом году план не выполним все равно, но хоть на следующий год переориентировать производство на прежнюю продукцию: вазочки, пепельницы. Первый путь жалуются. Во все инстанции. Пишут. Ездят. Поят, кого надо. А то и памятник сделают тоже, кому надо А второй путь запасной вроде. Оправдываться в невыполнении плана надо? Надо. А как? Чтобы премии коллектив не лишили, чтобы кого из руководства не турнули причина нужна. Выбрали меня. Я пенсионер, терять мне, дескать, нечего. План такой: гружу всю продукцию в вагоны и отправляю во все концы страны. На деревню дедушке. Фиктивным заказчикам. Заверяю администрацию в полной гарантии выполнения плана и увольняюсь с работы по собственному желанию на заслуженный отдых. А они на меня потом все валят. Оправдываются. Вроде бы! Такая тушенка
Ну, мудрецы! Родон откровенно хохочет. А лучшего ничего не могли придумать?
Не придумали, старик долил в рюмку. А я уже все, отдумался. Без парашюта лечу. Летал без парашюта? Опрокинул рюмку, зажевал соленым огурчиком.
Долго молчали. Отец потянулся за гитарой. Снял со стены. Несколько раз провел по струнам, прислушиваясь. И запел тихо:
Полетели к земле,
Как дождинки дождя,
А в предутренней мгле
Там никто нас не ждал.
И не выдержав тяжести,
Рвалась земля
И шептала:
Все ляжете
Скоро
В меня.
Сапоги. Сапоги.
Автоматы в грязи.
Кто уполз. Кто погиб.
Кого снайпер сразил.
И остались лежать сапоги на снегах.
Сапоги.
Сапоги.
Только пусто
В ногах.
Уж давно батальон
Заменили речами.
И победно «Ура»
Над столом прокричали,
И гниют сапоги где-то в поле ночами.
Только ноги
Мои
Убежали
Ручьями.
Рванул последний аккорд. Гитара тревожно загудела и смолкла. Все молчали.
Вошла мать Славика, сказала мужу:
Пойдем в кино сходим, а? Я, кажется, тысячу лет в кино не ходила.
В кино? Можно и в кино. Поднялся из-за стола. Что, молодежь, пойдем?
Сходите, сходите. Мы посидим, ответил Родон.
Пап, так ты к нам пойдешь? спрашивает Славик. Ты ведь не ответил.
Я отвечу, сынок, отвечу, говорит отец, одеваясь. Я только подумаю.
Хватит думать, вмешивается жена. Будет ломать голову-то. Давай поживем хоть на старости.
Да не стар я еще. Не стар! с силой бьет кулаком по столу. Я им докажу, что не стар. И эту продукцию их, портянка ее завоняй, снова кулаком по столу, одни черепки от нее! Одна упаковочка и осталась. Под суд меня хотели. За черепки. А вот вам! Повертел кулаком.
Неужели побили все? изумился Радон.
Побил, с вызовом. Не все, правда. Все не дали. Снова присел к столу. Дали полмесяца сроку. Хоть сам лепи, говорят, а убыток восстанови и задачу свою по реализации выполни.
И что же вы?
Да чтобы я чепухой этой занимался? Я?!
Почему же чепухой? Это государственный план.
Липа это: кому они нужны, эти идолы? Кому? Только время на них рабочее тратить, да средства.
А вот вы и не правы. В таком количестве, может, и не нужны, но не нам с вами решать. А вообще, эти, как вы говорите, идолы, часть нашей идеологии.