1
То, что усопший не был мусульманином, знали в ауле все, кроме имама. Имам был приезжий, из соседнего села. Там у него и мечеть с прихожанами в тридцать пять голов, и электричество целых три часа в сутки. А в этот, стиснутый Чаткальскими хребтами, аул его заманишь разве что редкими свадьбами, но чаще чьей-нибудь смертью для совершения погребальной молитвыджаназы. В таких случаях за имамом посылали Хасанбая, толстого, рыжего амбала, заполнявшего собой полкабины трактора. Механический транспорт имелся только у него, такого же ржавого цвета, неуклюжий и кашляющий клубами дыма.
Имам не отказывал. Он утешался тем, что его усилия щедро вознаградятся. «Если не в этом мире, то в ином», причитал он. Всё же вознаграждали его на этом свете. Редко когда деньгами, чаще бараниной на целый казан, кисло-сладким кумысом, а в последний раз даже чапан надели, на верблюжьей шерсти с ситцевой подкладкой, явно ручного пошива.
Впрочем, трёхчасовая поездка по горным дорогам не сулила ничего приятного. Однажды на самом склоне горы у них заглох трактор, в двадцати километрах от аула. Пока Хасанбай, склонившись над капотом, что-то чистил и продувал, имам успел насчитать трёх волков и несколько шакалов, круживших вокруг машины. Припав на передние лапы, хищники наблюдали за непонятным железным зверем, рычавшим на всю окрестность, как голодный лев, и внезапно умолкшим. Может, уснул? Или помер? Будет чем полакомиться! Но приближаться они боялись, выжидали.
Тяжелее всего было слушать неумолкающего Хасанбая, чья речь была бессмысленной, нудной. Пытаясь перекричать рёв своей машины, тракторист жаловался имаму на погоду, из-за которой он днём потеет, как собака, а ночью мёрзнет, опять же как собака; на своего соседа Шерали, который одолжил у него велосипед и вот уже неделю не возвращает. Но особо он сетовал на снижение надоя у его единственной коровы, будто это он, имам, был тому причиной.
Я думаю, это из-за мастита, убеждал Хасанбай своего пассажира, так и не проронившего ни слова. Задняя доля вымени отекла, понимаете, так бывает при мастите.
Имам особо не вслушивался, он кивал головой и перебирал бусинки на чётках, что-то при этом нашёптывая себе под нос.
Вот и в этот раз Хасанбай взялся привезти служителя мечети из соседнего села. Причина была печальная: хоронили Хуснуда, младшего брата Мансура. Родители у них умерли давно и Мансур, как старший и единственный брат, занимался погребением.
В первую очередь он известил соседей. Они помогли очистить двор от снега и огородить его брезентом. Затем расставили у ворот стулья и столы для гостей.
В глубине двора запыхтел самоваргорячую воду в ауле по-иному не добыть. Вместо воды в него подбрасывали свежевыпавший снегвсё лучше, чем носить воду из полыньи, сгодится для омовения тела.
В обмен на тёплые вещи покойногоармейскую ушанку и куртку на пухуМансур нанял добровольцев омыть тело брата и выкопать могилу на кладбище.
Слухи в ауле распространялись живо. К полудню все уже знали, что у Мансура умер брат. К дому стал стекаться народ. Женщины, опустив головы, проходили прямиком в дом и уже там, обняв хозяйку, истошно выли, но усевшись на стёганый матрацкурпачу, тут же умолкали. Мансур же, обвязавшись атласным поясом, встречал людей у ворот. Он не плакал. Гостей у входа он встречал громкими причитаниями, нервно и часто протирал платком глаза, притворно кашлял, морщил лоб, но не плакал. Не заплакал он и утром, когда к нему в дом вбежала Зулхимор, жена покойного, без платка, со взъерошенными волосами, и с криками, воплями сообщила о смерти мужа. Мансур лишь сел обратно в постель и, как богомол, покачиваясь взад-вперёд, уткнулся взглядом в костлявые пальцы ног. Он не проронил ни слова, ни слезинки, будто всё так и должно было быть. Он сидел и отрешённо разглядывал мёртвый, почти окаменевший ноготь большого пальца.
Ну сделайте же что-нибудь, Мансур-ака, повторяла Зулхимор, захлёбываясь слезами, и что есть силы теребила мужчину за плечи.
Вдруг Мансур подскочил с кровати, будто вспомнил что-то важное, и стал машинально натягивать сапоги, накинул бушлат на дырявую майку. Одевшись, он выбежал на улицу и бросился к дому брата. Зулхимор бежала за ним. Со стороны было нелепо и смешно наблюдать как маленький смуглый человечек в неуклюжих кирзовых сапогах спешил, бросая огромные шаги через сугробы и арыки, а за ним, скользя и падая, поспевало тоненькое длинное тельце.
***
Едут! крикнул кто-то из детишек, бегавших недалеко от дома.
Собравшийся у дома народ зашевелился. Под женские всхлипывания вынесли из дома тобут, на котором лежал покойник, облачённый в белый саван. Всё было готово к чтению заупокойной молитвы. Ждали имама. Вдали слышались рокот и пыхтение, но самого трактора не было видно. Гул разносился по ущельям и долго бродил меж горбыло непонятно как далеко находятся путники.
2
«Село», говорите? арбакеш, сплюнув насвай, пнул осла галошей, тот дёрнулся и зашагал резвее. Да какое же это село: ни тебе воды, ни газа, ни света дыра это, а не село, тьфу ты.
Он вновь сплюнул, в этот раз не насвай, а с досады. Его собеседниками были необычные пассажирынескладный мужчина средних лет и кроткая девушка с белокурыми волосами. Сидели они по углам навьюченной повозки еле удерживаясь за её края.
И что вы там потеряли? Лекарства что ли везёте? извозчик кивнул на пухлые рюкзаки.
Мы слово божье несём, прошептала девушка и покраснела.
Арбакеш не расслышал её или не понял. Путники говорили на местном языке с большим акцентом, хотя говорили они бегло, непринуждённо.
Это хорошо, что вы наш язык освоили, потому что там, куда вы едете на русском говорят плохо, очень плохо. Ну разве что Хуснуд знает его нормально. Он, я слышал, даже Пушкина читал, «Войну с миром».
Девушка громко засмеялась. От этого арбакеш оживился, закинул ногу на ногу и, прислонившись к мешку с чем-то мягким, рассыпчатым, затянул песню, без ритма и мелодии:
Қарокўзим¸ келу мардумлиғ эмди фан қилғил¸
Кўзум қаросида мардум киби ватан қилғил
Гужевая повозка кряхтела, опрокидываясь то на один бок, то на другой. Огромные торчащие со всех сторон булыжники и выступы скал возвышались над путниками. В их воображении вырисовывались образы дохристианских идолов, подобно истуканам острова Пасхи. Они чувствовали себя великими просветителями, конкистадорами, приносившими язычникам слово божье.
Песня внезапно оборвалась и арбакеш, бросив взгляд на своих немногословных пассажиров, продолжил:
Я вот тоже везу лекарства, керосин, газеты и прочую фигню. Скоро вон двадцать первый век, а у них, представляете, газет даже нет, и как они только в туалет ходят? извозчик взорвался смехом и глянул на пассажиров в надежде, что его поддержат.
Но мужчина, слегка подпрыгивая, глядел перед собой и, казалось, вовсе не слушал его. А девушка лишь робко улыбнулась краями губ и отвернулась. Извозчик затих. Арба медленно двигалась по горным зигзагам, по очереди скрипя дощатым дном и оглоблями. Горы то сжимали путников в тиски, то пропускали их, круто раздвигаясь в стороны.
Арбакеш выудил из замасленного пиджака липкий пакетик, насыпал на ладонь горсть шариков грязно-зелёного цвета и закинул их под губу. С насваем во рту, шепелявя и брызгаясь слюной, он продолжил свой монолог:
Жаль фщё-таки, щто щоветы не ущпели тюда электрищтво провещти, теперь же до них никому нет дела.
Наконец, выплюнув насвай и крикнув «Хэээ!», извозчик вновь пришпорил осла галошей, тот истошно заревел, но ходу не прибавил.
А народ там живучий, скажу я вам, столетиями сидят в этой яме. Хотя никто уже толком не ведает, когда аул-то этот появился. То ли их предки от Чингизхана бежали, прятались меж гор, а потом забыли вернуться. То ли это Тамерлан наказал их, заслав сюда за какую-то провинность. Вот с тех пор и существует эта яма: пара десятков домов, без школы и больницы.
А если кто заболеет? вдруг сзади раздался взволнованный женский голос.
От неожиданности извозчик оторопел, чуть не обронил поводья и всем корпусом повернулся к пассажирам.
Ну, это вовсе не беда, это для них уж точно не проблема. По этой части у них в ауле свой табиб имеется, Эшан-бобо звать. Этот глухарь своими травами и растворами любую хворь излечит и порчу снимет, ну или наведёт, если хорошо подмазать. Народ к нему и захворавших коров с овцами ведёт, и сам же у него и лечится. Смешно же ведь? и сам же загоготал. А однажды, если хотите знать, табиб этот даже роды принимал. Хотя для этого дела у них бабка имеется, но та как раз в город уехала, к родственникам, а тут не к сроку воды отошли. Ну Эшан-бобо и вызвался. Опыт, говорит, как-никак имеется, трёх жеребчиков принимал. В общем, всё обошлось тогда, а малыша того Эшаном и прозвали, в честь него.