Я устала, подтвердила она.
Пока ты покуришь и выпьешь кофе, я просмотрю газеты, рассеянно предложил я.
Я достал и, свернув в толстую трубку, похлопал по колену газетами, скопившимися в моем кейсе за неделю. Моя подруга закурила. Смутно, смутно было у меня на душе.
Железного Феликса уже сковырнули, выбили, словно зуб в потасовке, и раскорчеванная площадь мгновенно переменилась к худшему: окрестные капитальные строения как бы отступили и осели, а брюхатенький лубянский холмик с оголенным постаментом вместо пупа, к которому вдобавок прицепили флаг, как говаривал диссидентствующий Салтыков«пошлую пестрядь российской трехцветки», как бы округлился и нездорово вспучился, напитавшись соками забродившей демократии.
Просматривая деловые газеты, я механически поглядывал на происходящее за окном, как на кинофильм, далекий от истинной реальности, который, несмотря на проскакивавшие в нем любопытные и даже парадоксальные кадры, ничуть не мешал неторопливо размышлять о своем, о сокровенном. В конце концов я ведь давно уже решил ничего не брать в голову, собственные нервы-то дороже.
Итак, моя детская мечта: мотоцикл. Вот что нужно уяснить.
Я бы мог на нем гонять по дорожкам и тропинкам, вверх и вниз по холмам, словно бы сам по себе, словно бы он, мотоцикл, часть меня самого, эдаким ревущим мототавром, и увеличение скорости, наращивание энергии движения происходило бы как будто по моему внутреннему усилию и порыву, по мере увеличения чувства восторга и воодушевления, сходными с теми, что возникают в свободном полете сквозь сновидение.
Тогда, в детстве, моей мечте не суждено было исполниться. Тихие и нежные мои родители восприняли мотоциклетную идею как фатально самоубийственную и приходили в ужас от одной мысли, что я могу оседлать мотоцикл и устремиться навстречу своей погибели. Теперь, когда я стал взрослым, а родители безнадежно ушли в себя, я обнаружил, что детская мечта представляется даже еще более заманчивой и романтичной. Я спрашивал себя совершенно беспристрастно: «Тебе что, действительно этого хочется?» И отвечал горячо: «Очень, очень хочется!» Довольно скоро, вероятно, я и моя единственная подруга поженимся, и это тоже, должно быть, будет хорошо: семья, детишки и так далее, если завтра с нами со всеми действительно не приключится чего-нибудь исключительно кошмарного (Боже, я опять об этом!), словом, будет, пожалуй, не до мечтаний если бы я продолжил разговор о сокровенном со своей подругой, почти женой, то скорее всего услышал бы от нее что-нибудь вроде того: «Глупенький, маленький Мики! Ты объелся курятиной, опьянел от еды, как какая-нибудь Каштанка. Ну подумай, далеко ли ты сейчас укатишь на своем мотоцикле? Угодишь под танк, подорвешься на мине, или тебя подстрелят щетинистые бойцы какого-нибудь свирепого отряда самообороны. Посмотри на себя, ты же не рокер малолетний, чтобы затянуть себя в проклепанную кожу, обвешаться цепями и изукраситься наколками, как житель Ямайки. Теперь не то что на мотоцикле гонять, в постели лежать опасно. А ты такой ленивый и очаровательный, нежный и добрый мой Мики, и это даже не в твоем стиле. Ты потеряешь самого себя. Конечно, ты привык жить, как бог на душу положит, опекаемый заботливыми близкими, получил приличное образование, определился на прекрасное место, тебя ценят, и ты хочешь жить спокойно и неторопливо, но, право, право, чересчур беспечно. При изрядной зарплате существовать, как птица небесная, ничего не имея, готовый спокойно отдать все, лишь бы не влезать в презренный быт, никогда не знать, что такое крутиться, налаживать связи, словно не замечая нашей родной действительности с ее особыми ходами и косвенными возможностями. (Ха-ха! Вот именно, вот именно, моя дорогая, это мой главный принципне замечать ничего подобного!) Что же, пока еще ты мог позволять себе ничего не замечать или, точнее, взирать на весь этот славянский апокалипсис философски, а завтра? Не пора ли подумать о нашем будущем? (Э нет, о чем угодно буду думать, только не о будущем!) Но ты даже не разрешаешь мне, милый, немножко руководить тобой в этом смысле. Ну, да я тебя таким и люблю. И таким, если это окажется возможным, я бы хотела увезти тебя из нашей пропащей, совсем пропащей страны Что же до нынешнего твоего каприза, то, честное слово, Мики, ты же славный, цветущий мужчина, ты переживаешь не детство, а прекрасную пору зрелости, и, уверяю тебя, настоящая твоя тяга не к мотоциклу вовсе, а к женщине. Может, ты немножко соскучился со мной?.. Ну, в конце концов хочешь сегодня, в эту ночь, я буду как бы твоим мотоциклом, а?..»
Я усмехнулся про себя и покосился на свою подругу. Она прелестна, спору нет, но заменить собой мотоциклэто уж слишком Вряд ли. Как ей объяснишь? На все мои серьезные доводы она шепчет: «Глупенький, маленький Мики!» Она убеждена, что нам надо уехать за тридевять земель, там спасение. Кто знает, может быть, она права, но мне-то что до этого? Вот она молчит, но я прямо-таки слышу ее голосрассудительный, чуть утомленный: «Мы уедем, и ты, может быть, сделаешь там что-то замечательное, великое» Наверное, она действительно меня любит, если еще ждет от меня таких чудес.
Итак, я листаю газеты, и мой взгляд хаотично скачет по рекламным объявлениям, словно собака по льдинкам во время ледохода И вдруг я встряхиваю газетой, как старатель драгой, выудив нечто, и, прищурившись на свою находку, едва не вскрикиваю вслух «О!».
Передо мной прописная строка рядового объявления: «ПРОДАЕТСЯ МОТОЦИКЛ»плюс номер телефона. А более ничего и не требуется.
Я сразу же проникаюсь уверенностью, что это именно то, что мне нужно. Если бы я верил во всяческие флюиды, то сказал бы, что типографская строка излучает какую-то приятную энергию. Я уже чувствую себя владельцем мотоцикла.
Моя подруга, почти жена, допила кофе и докурила сигарету. Под предлогом головной боли я деликатно распрощался с ней и, может быть, даже слишком второпях и неуместно клятвенно пообещал не впадать в детство, а, напротив, самым серьезным образом подумать о будущемо нашем будущем, общем, заморском На прощание мы поцеловались, но поскольку я уже кое-что скрывал от нее, то ощущал непривычную неловкость и подобие вины.
Поосторожнее, неожиданно предостерегла она меня.
На вечерних сырых улицах публика продолжала слипаться в кружки, где рассказывались ужасы и, вероятно, решалось, кого или что айда ниспровергать завтра. Будь у меня побольше времени, я бы, пожалуй, все-таки вник поглубже в происходящее, но, слава богу, торопливо проскальзывал мимо, поскольку уже успел позвонить по указанному в объявлении телефону и немедленно договорился с хозяйкой мотоцикла о встрече. Я спешил по этому адресу.
Любители-стрелки то и дело пускали в темнеющее небо одиночные ракеты, которые вытягивались на слабых огненных стеблях и вязли в низких тучах, похожих на сгустки плесени в пропавшем киселе. Столицу затопила пороховистая смесь ликования и испуга. Но я был совершенно спокоен. Несколько раз до моих ушей долетало что-то навязчиво-развязное, неудобоговоримое: «Раздавленно!..» Одно было очевидно вполне: с этой политикой все вокруг совершенно посходили с ума, бедняги. А ведь есть вещи и поважнее.
Я достиг северо-восточной оконечности города между огромными блочными многоэтажками, в густых зарослях акаций и бузины наткнулся на скопление кирпичных гаражей, в одном из которых предположительно находился предназначенный к продаже мотоцикл. Хозяйка мотоцикла заявила мне по телефону, что для нее не так важна цена, как то, в какие руки вещь попадет.
Микрорайон был тихий и, несмотря на жесткую шлакоблочность, какой-то по-деревенски умиротворенный. Не хотелось и думать, что здешнее население способно сливаться в бунтующие колонны и что-нибудь оглушительно скандировать. Я вытащил записную книжку, чтобы свериться с адресом. Потом огляделся, чтобы отыскать кого-нибудь, у кого можно было бы уточнить свое местонахождение.
Тут я обнаружил, что вокруги поблизости, и на отдалениине наблюдается ни одной живой души: ни детей, ни взрослых, ни даже собак. Окрестных фонарей, однако, было предостаточно, и разгоралась они все ярче и ярче.
Но лишь я подумал о настораживающей пустоте окружающего пространства, как сбоку что-то зашевелилось, и, вздрогнув от неожиданного соседства и близости, я увидел на садовой скамейке пожилую чету, так плотно сидящую бок о бок, что она напоминала пару сиамских близнецов: громадная старуха, перебиравшая толстенными ножищами, обтянутыми коричневыми шерстяными рейтузами, а рядом восседал такой же громадный старик, потиравший квадратными ладонями квадратные колени.