Всего полтора поколения, и рухнут религиозные запреты вместе с куполами и синагогами, появятся гражданские браки и женские брюки, откроются курсы и закроются границы, ну а пока мировой порядок сошел с рельс, как первая конка на одесском бульваре
Православный богатый торговец Нестор Беззуб, тяжко вздыхая и беззвучно проклиная себя за мягкотелость, постучится в дверь бедного еврейского священника Мойше Берковича. Он придет одинказацкий полковник применит всю военную хитрость, родительский авторитет и неприкосновенный золотой запас, чтобы не участвовать в этом эпическом позоре вместе с сыном. Внук будет сидеть в дозоре на привычном месте под соседскими воротами.
Разговор был вязким и кислым, как прошлогоднее кизиловое варенье, нищенское лакомство, которая Ханна вынесла к чаю. Недоумение от визита после перехода от погодно-купеческих любезностей к сути быстро сменилось тахикардией и гробовой тишиной. Первой пришла в себя Броня.
Наша Фирочканастоящий клад, улыбнулась она. Вы же понимаете, клад бесценный.
Нестор посмотрел на Броню:
У каждого есть своя цена. И у любви тоже. Назовите. Я буду ждать.
Послушайте, ребе Мойше с трудом сдерживался, послушайте меня. Я вас впервые вижу. Я не знаю вашего сына и даже не уверен, что моя дочь с ним знакома или тем болееимеет виды на вашего наследника. Она приличная девочка. О чем вы говорите? Нам не нужны ни вы, ни ваши деньги. И платить, поверьте не за что. Ваш сын ей не нужен.
Нестор скривился, как от зубной боли:
Простите, я неточно выразился. Не знаю, что нужно вашей дочери и что она сделала с моим Ваней, но моему единственному сыну нужна ваша Фира. Поверьте, я сделал все, что мог, чтобы его отговорить. У вас сколько? Шестеро? У меня один. И я не могу его потерять. Мне нужно продолжить род, продолжить дело Если бы речь шла о страсти, я снял бы ему всех шлюх Никополя. Но увы. Он хочет на ней женится. И я спрашиваю вас, если вы меня, конечно, понимаете: сколько отступного требуется, чтобы вы позволили моему сыну сломать себе жизнь с вашей Фирой.
Мойше поперхнулся:
Вы что?! Вы в своем уме?! Никогда! Слышите! Никогда!!! Уходите!!
А вы подумайте, поклонился Нестор Иванович и вышел.
Что? Что? Что она сказала? Ванечка схватил отца за руку.
Я ее не видел. Все предсказуемо. Они категорически против.
Ванечка, раздувая ноздри, стоял напротив отца.
Руку отпусти, медведь. Я сделал все, что мог. Хотя вообще не должен был и заходить сюда. Совсем ты совесть потерял! Девокполный Никополь. Ваня, а если она тебя не любиткак ты жить с ней будешь? Об этом подумал?
Любит!
А по-моему, она тебя знать не знает.
Значит, узнает. И полюбит.
Когда гость ушел, Броня села за стол и посмотрела на сына. Мойше задыхался:
Ты вы, ты что?! Вы хотите продать мою дочь гою?! Вы понимаете вообще, на что ее обрекаете? А меня? Ханна, твоя дочь будет похоронена заживотебя ждут не внуки, а ее могила при жизни. Если вы ее отпуститеона умрет! Умрет для Бога, для веры, для семьи! Вы подумали о ней? О себе? О моем позоре вы подумали?! Шестнадцать лет назад мы уже все потеряли. И до сих пор не оправились. Моя кецале, моя Фирочка! Она ребенок еще!!! Что вы творите?!! Мама?!!!!!
Ханна молча раскачивалась, прикусив губу и зажав рот рукой Броня смотрела на плачущего зятя и разглаживала жилавой ладонью в шрамах и пигментных пятнах парадную скатерть.
А теперь меня слушайте: отдайте девку. Это ее шанс. Пусть хоть одна вырвется. Пусть сестрам и братьям поможет. Мойше, не бойся. Она будет не предателем, а жертвой. Забыл правило? Она пожертвует собой, чтобы вам помочь. Да и себе тоже. Она пойдет на заклание, чтобы спасти свою семью, она прорастет там, не забудет и бросит семена Я узнавала об их сыне. Он гениальный, он сделает карьеру, и Фира будет при нем, и он сделает все, что она захочет. Бог разрешает покаяться даже вероотступникам, разве не так? Он разрешает дорогу назад. Ханна, ты забыла, что такое погромы? А как тебя, беременную Фирой, выгоняли отовсюду, и эту черту оседлости после своего дома? Мойше, ты помнишь имение, где мы жили? А как мы раньше жили, забыл? Где твое золото? Где хороший костюм? Где кони? Ты думал, что будешь грузчиком по ночам работать и надеялся, что никто не узнает? Все знают.
Мама! закричала Ханна. Мама! Да замолчите вы сейчас же!!!!
Броня развернулась к невестке:
А кто ее защитит во время погрома? Ты забыла? Мойше, ты? Ты смог защитить свою жену от трех казаков? Можетя?! Что случилось со мной, когда я оттаскивала этих зверей от твоей Ханки? Показать тебе шрам на голове и выбитые зубы? Так ты их видишь каждый день. Испортят девку, испортят еще до свадьбы, сломают, и останется на твоей шее вечно или понесет. Ханка, ты точно знаешь, что Фира от этого шлимазла, а не от насильников? Тебе сломали четыре ребра и раскроили голову. Ты была вся в крови! Вся! И слава Богу, что только изнасиловали и избили! У нашего народа национальность по матери именно поэтому. Такой судьбы ты хочешь своей дочке?
Мойше побелел:
Это моя дочь! Моя! Моя! Моя!
Бог больше твоего скудного ума, Мойше, и больше твоего, девочка. Это будет мой грех. Я сама поговорю. Решайтесь. И дайте ей на прощание столько любви, сколько сможете
Фира подслушивала под дверью. Но кроме криков отца основного текста было не разобрать.
Броня за ухо оттащила ее в сад:
Любишь его?
Не знаю!
Фира злилась, потому что впервые не могла прогнозировать, думать и крутить, как удобно ей. Этот глупый Иван Беззуб засел занозой в ее голове. Нельзя сказать, что бойкая Фира была лишена мужского внимания. И робкие взгляды возле синагоги, и сальные шуточки ровесников, и тяжелые, полные похоти взгляды взрослых соплеменников и гоев были ей известны и заметны. Но почему этот «адиёт»? Почему его звериная уверенность без намека на флирт или игру так с лету взволновали ее? Иван Беззуб играл не по правилам. Он писал свои. Заново. Прокладывая математическим одержимым умом кратчайшую и самую верную дорогу к намеченной цели без всех романтических соплей и украшений. Это смущало и будоражило одновременно. Он играл предельно честно, нарушив все мировые законы любовной игры. Обычно именно так она себя вела, вызывая священный ужас и полный ступор у ровесников. Такое чувство, что Фира гляделась в зеркало, где незнакомое мужское отражение точно повторяло каждый ее жест. Они думали и действовали одинаково. Это до одури пугало и привлекало одновременно.
Броня схватила Фиру рыхлыми, как дрожжевое тесто, руками:
Дурочка моя, девочка Беги! Беги на курсы, в Одессу, в любовь Тикай отсюда, пока есть хоть один шанс. Иначе как как я не простишь себя никогда всю жизнь. Всю жизньвместо, всю жизнькак у других Выживи, девочка, вырвись Вырвись если хоть немножко любишь его или хотя бы себя
Фира внезапно разревелась:
Люблю-ю-ю! Бобале, я не знаю почему Он смешной, я хочу смеяться, когда его вижу, он адиёт, это видно Но я не могу не думать о нем.
За сорок дней у православных душа новопреставленного навсегда покидает землю, а Фире оставалось ровно сорок дней жизни в подготовке к смене веры, чтобы навсегда покинуть родительский дом. Это была страшная тайна, неведомая младшим сестрам и никому, кроме заговорщиков. Фиру, предательницу, преступницу могли если не убить, то закидать камнями. Мама, бабушка и Йоська относились к ней с пугающей истеричной нежностью, как к безнадежно больной перед уходом в мир иной. Отец почти не появлялся дома, не садился за общий стол, а столкнувшись с Фирой, прятал глаза и шарахался как от зачумленной.
Свою новую судьбу, Ивана Беззуба, она до свадьбы увидит еще трижды и то в сумерках, через щель в заборе. Он попытается просунуть между досок ладонь. Она, решившись, погладит его горячие шершавые, изрезанные вечными экспериментами пальцы и почувствует, как его жар переливается в ее руку. И шепот еле различимый через дыхание: «Я люблю тебя, не бойся, я все устрою, я люблю». Фира ничего не соображала от волнения. Она бродила по дому, пыталась вышивать и путалась в цветных квадратиках орнаментов, буквы в книжке прыгали и расплывались, она проваливалась в сон как в спасение, бродила с тяжелой головой по саду и прислушивалась, прислушивалась к улице. А вдруг сейчас? Она уже знала, что несмотря на крупную фигуру, Ванька Беззуб двигался мягко и беззвучно, как кот.